Но дом рушился, а столы только путались под ногами.
Через десяток метров труба снабжения готовилась с радостью принять людей в свои бескрайние недра. Боясь оглянуться назад, чувствуя, как пол становится мягким, словно желе, и ускользает, проваливается в небытие, все пятеро друг за другом сразу же прыгали в спасительную дыру в стене, как только добегали до конца стертого с лица земли этажа. Позади уже громоздились завалы верхних пролетов здания. Без паузы, задержки и тем более без подготовки беглецы ныряли к спасению. Страх оказаться под завалами падающего вокруг них здания оказался сильнее страха полета по неизведанной ими трубе.
Внутри она выглядела как аттракцион в аквапарке. Множество таких щупалец тянулось на километры над городом, опускаясь под небольшим углом, чтобы любой брошенный в них сверху предмет мог доскользить в самые отдаленные районы столицы.
Даже Анжелика в этот раз не остановилась и не вспомнила о своей клаустрофобии. Вслед за остальными она скрылась в трубе, оттолкнувшись от уже падающей плиты пола. Этот прыжок стоил ей вывихнутой лодыжки и множества синяков от ударов о стенки пищепровода. Вдобавок вылетевший у кого-то зуб впился ей в колено и причинял дикую боль, пока она, не в силах что-либо сделать, летела внутри длинной, темной, неизвестно куда ведущей трубы.
Никто не заметил, в какой именно момент ревущий грохот кончины главного небоскреба сменился громом падения второго здания. Жуткий скрежещущий гул стал заметен, только когда начал сходить на нет. Спадая, он дал понять, сколь оглушающим был. Грохот остался позади и продолжал отдаляться. С огромной скоростью пятеро беглецов разгонялись внутри тесной трубы, уткнувшись друг в друга. Пара коротких мгновений, и они уже оказались так далеко от рухнувших зданий, что перестали что-либо слышать. В ушах стоял только свист воздуха и эхо собственного трения о гладкие стенки конструкции. Их одежда соприкасалась с пластиком, издавая противный звук, но все было лучше, чем слышать, как на тебя летит миллион тонн бетона.
Верхняя часть трубы обломилась вслед за падающей стеной оставшегося позади небоскреба, но основная часть уцелела – почти на всем своем протяжении труба держалась на столбах. На крыше каждого здания торчала железная вышка и упиралась в длинные, идущие через весь город щупальца. Дальше от центра города дома становились ниже, будто построенные по иерархии, но и труба также опускалась вслед за ними, чтобы в конце прильнуть к самым низким трущобам. Находясь в ее темном чреве, никто из пятерки людей не понимал, когда этот вынужденный полет закончится. Гравитация увеличивала скорость падения с каждым метром.
Платон чувствовал чужие ноги над макушкой и чью-то голову под ногами. Не имея возможности расставить локти, он пытался закрывать руками лицо, чтобы не оставить его на стенках трубы. Одежда от трения стремительно нагревалась, и он пытался отпрянуть от стенок той частью тела, которой было жарче всего. Но когда она остывала, начинала гореть другая. А еще этот скрежет по пластику… Полет нельзя было назвать очень комфортным, но со своей задачей спасения жизни он справлялся на отлично. Эвакуация через трубу позволяла очень быстро сбежать от любых опасностей в центре города с его красивой, но уже разрушенной архитектурой, с его дорожными пробками из-за руин и баррикад, с его гражданской войной. Оставалось только не разбиться в конце и умудриться как-то затормозить.
Пытаться первым не свернуть себе шею пришлось Павлу. Он запутался в рясе и ничего не видел. В тестоне и на большой скорости он нервно дергал руками, пытаясь освободить голову от одежды, но все было безуспешно. В любом случае он не смог бы ничего разглядеть – стояла кромешная темнота, так что ничего страшного в случившейся с ним оказии не было. Когда части рясы естественным образом стерлись, и она освободила голову, бывший священник увидел свет в конце тоннеля. Тот самый образ скорой развязки, встречавшийся путникам уже добрую сотню раз. Находись они в более спокойной обстановке и благоприятном расположении духа, обязательно поняли бы всю иронию ситуации. Но были дела поважнее. К тому моменту они развили скорость гоночного болида, и только чудо могло спасти их от жесткого удара о землю, способного расплющить любого. Чудом этим оказалась обычная предусмотрительность архитекторов, озаботившихся сохранностью посылаемой по трубам еды. Ближе к концу конструкция постепенно выпрямлялась и шла параллельно с землей, ну или с тем, что находилось в месте, где кончалась труба, в пункте приема пищи одного из спальных, очень далеких от центра районов необъятного города.
Беглецы продолжали испытывать на себе силу трения, вместе с тем как гравитация перестала их разгонять. Они очень быстро, но предельно плавно тормозили, подкатывая все ближе к огромной светлой дыре в конце черной трубы. Уму было непостижимо, как за пару мгновений они пролетели несколько километров. Настоящий аттракцион посреди Александрии!
С дикими воплями все пятеро начали появляться из трубы. Первым выпал Павел и, только оказавшись в неподвижном положении на куче старых коробок, он смог закрыть рот. По боли в горле он понял, что весь полет прокричал. А еще он понял, что надо быстро подвинуться. Едва он это сделал, как на его место свалился Платон, жадно глотая воздух, пытаясь им надышаться. На него тут же упала Лия и сразу же оказалась в любящих объятиях мужа. Для двух молодых людей места уже не нашлось, но они смогли затормозить в самом конце трубы и просто выглядывали из нее в метре над кучей коробок. Все были счастливы. Твердая земля под ногами вселяла невероятную радость, которую не испытываешь, пока не окажешься в смертельной опасности на высоте трехсот метров. Окраина города также давала надежду не умереть в перестрелке. По крайней мере не сразу.
Они оказались на крыше небольшого одноэтажного здания, окруженного с трех сторон улицей. Многокилометровое щупальце заканчивалось прямо над ним. Не видно было начала трубы, утонувшего в туче поднявшейся пыли. Весь центр города заволокло, словно черная дыра находилась теперь в столице. Будто по нему тяжелой поступью прошел Разрушитель и уничтожил все самое прекрасное и дорогое, оставив лишь скромное гетто, чтобы оно продолжило гнить на своих никому не нужных окраинах.
Первым заговорил Платон. Он и представить не мог, с каким трудом будут выходить из него слова.
– Все целы?
В ответ он услышал свой собственный стон с аккомпанементом еще четырех стонов разной тональности. Хотелось остаться на месте и ничего не делать, не двигаться до скончания веков, пока Солнце не перестанет вращаться и не сольется с Землей в одной всепоглощающей точке. А еще безумно хотелось есть.
– Где же мы найдем продуктовый? – спросил Альберт.
Чувство голода в нем явно пересилило разум.
– Не надо ничего искать, – ответил бывший священник. – Мы же сами находимся в центре раздачи продовольствия. Посмотрите кругом.
И все увидели, что из разбросанных по крыше коробок выглядывали упаковки с едой. На том месте, куда упала Лия с Платоном, белела куча муки. Под Павлом маняще хрустели чипсы. Перед взором сидящих в конце трубы Альберта и Анжелики лежали все возможные виды продуктов.
– Ничего себе! Да сколько же тут всего! – воскликнул парень, но его быстро одернули старшие.
– Тсс, может быть, наше прибытие еще не все увидели. Лучше вести себя тише воды.
От последнего слова Платона передернуло, словно язык прикоснулся к проводу под напряжением. Еще очень отчетливо в памяти всплывала его попытка не утонуть под толщей воды на станции метро. Он не мог поверить, что это было совсем недавно. Ведь столько событий с тех пор произошло… Тем не менее все пришлось на один солнечный градус, за который дети едва успевают отучиться в школе, а взрослые отработать заводскую смену.
– Давайте скорее, – шепотом сказал Платон. – И не забудьте взять энергетических батончиков про запас.
Как набегавшиеся в колесе хомяки, все бросились уминать за обе щеки. Продукты быстрого приготовления и полуфабрикаты их не интересовали, ведь вдоволь было наготовленных в небоскребе снабжения свежих блюд. Ну, или почти свежих, проживших уже несколько километров внутри трубы. Жареная курица, упакованная в целлофан, жареная картошка, овощные наборы – все пахло ужасно, как пахнут старые ящики за любым продуктовым магазином, но, судя по вкусу, было относительно съедобно. В любом случае умиравшим от голода людям выбирать не приходилось. Тут же нашлись и бутылки минеральной воды с изображением президента, и буханки хлеба, оставшегося свежим из-за вакуумной упаковки.
– Господи, как же вкусно! – наслаждались они почти тухлым мясом.
Кто-то нашел кетчуп и налил всем на курицу и на хлеб. Все радовались, будто откопали на этой крыше клад и теперь делили между собой несметные горы золота. Они накинулись на еду так страстно, что очень долго не могли наесться. Путники ели еще и еще, пока не начали давиться едой – так желудки смогли сказать: «Хватит, остановитесь», – пока их сигналы с известной задержкой пытались дойти до мозга.
После трапезы никто был не в силах пошевелить ногами. Спины ныли от долгого напряжения. Но в воздухе стоял терпкий запах войны, толкающий в путь.
– Нельзя здесь задерживаться.
Платон нашел в себе силы подползти ближе к поребрику на краю крыши и с высоты одноэтажного здания рассмотрел ближайшие улицы. Он увидел горы мусора прямо на тротуарах, горящие бочки посреди дорог и столбы дыма, поднимающиеся из них. Черные выхлопы медленными потоками тянулись к окраинам, их гнал непривычный ветер из центра города. Огромные массы воздуха поднялись после падения двух небоскребов и всюду разносили облака пыли. Буря достигала уставших глаз Платона, но на таком большом расстоянии от места обрушения пыль в достаточной степени рассеялась, чтобы сквозь ее клубы можно было видеть.
Беглецы оказались в облаке, покрывшем окружающее пространство толстым слоем бетонной крошки. Будто наступила сказочная зима из книг, которые трое взрослых читали когда-то в детстве. Там описывались белые хлопья замерзшей воды, летящие с неба и заметающие все – дома, дороги, целые города. Это называлось снег. Снежинки кружились вокруг героев в праздничном танце. Для большего эффекта в тот описываемый в сказках момент стояла ночь – темнота, когда солнце прекращало светить на землю, – и на черном фоне падали, играли, вертелись мириады крохотных пушистых снежинок, обволакивая город белым бархатным покрывалом.