Природа отвечала мягкими объятиями травы вдоль узкой полоски дороги, оставленной лишь для того, чтобы по ней смог промчаться красный кабриолет. Как рыба, он проплывал сквозь зеленые, колышущиеся от создаваемого им ветра кусты. Похожая на поверхность воды растительность зыбилась волнами радости в глазах двух несущихся через нее людей. Лобовое стекло высилось над автомобилем, напоминая плавник. Большая красная акула пробиралась через метафизическую стихию природы, объединив в себе всю ее красоту.
– Как же очаровательно, – простонала Лия.
Из ее глаз ручьями текли слезы. Обычно твердая и волевая женщина уже не могла сдержать эмоций. Слишком ослабила ее жизнь постоянной беглянки. Даже хуже, чем беглянки. Та хотя бы видит, от чего бежит, и имеет возможность спрятаться и в конечном счете спастись. А Лия бежала, как обреченная жертва с бомбой внутри головы, и никуда не могла от себя деться. Каждая ее слеза равнялась километру пройденного в этой погоне пути.
– Люди живут в своих четырех стенах и не видят настоящей, истинной красоты, – произнес Платон и обнял жену свободной рукой.
Чтобы растянуть удовольствие, возможно, последних градусов жизни, они останавливались на обочине и ходили гулять по траве. Они уже не могли так беспечно бегать и кувыркаться, как в молодости. Наслаждение скоростью и красотой имело обратную сторону – они очень быстро состарились. Их персональные хронометры на запястьях уже отмеряли седьмую тысячу километров – возраст, когда нормальные люди уже давно сидят дома на пенсии и пользуются всеми благами, накопленными за долгую жизнь, смотрят телевизор и разговаривают с друзьями по телефону, вспоминая бурную – разумеется, по меркам неподвижного общества – молодость.
Платон и Лия уже настолько состарились, что знакомые из Фрибурга не смогли бы их узнать. Да что там знакомые, даже их полицейские фотороботы уже мало походили на двух немощных стариков. Их лица покрыли морщины, кожа истончилась, одряхла, всюду проступили бледно-коричневые пятна – верные спутники любого обитателя дома для престарелых. Солнце нещадно делилось с ними своим жаром, и на загоревшей коже любой изъян сразу же бросался в глаза. Жизнь в дороге, под опаляющими лучами добавила излишние моршины. Как же хорошо, что вместе с молодостью угасало зрение, и недостаток зрительной информации компенсировали образы из прошлого. Платон с Лией даже не замечали возраста. Они помнили друг друга совершенными, молодыми. Сознание отказывалось принимать дряхлых стариков за самих себя. Они не обращали на это никакого внимания, доверяя только памяти и самым убедительным в мире чувствам.
– Ты прекрасна, – повторил Платон в тысячный раз, остановив этими словами не только мгновение, но и слезы жены.
Весь мир замирал, когда он это произносил. Даже несущаяся на огромной скорости жизнь останавливалась, чтобы Лия почувствовала момент и насладилась любовью и заботой близкого человека. Красота слов зависит от ситуации, в которой они произнесены. Так вот в той ситуации это были самые чудесные в мире слова. Они останавливали саму скорость. И только когда эффект от них заканчивался, жизнь вновь возвращалась на круги своя – машина продолжала нестись по дороге, далекие холмы и близкие деревья кружились в вальсе оптической перспективы, а волосы развивал невидимый попутчик всех путешественников – поток встречного воздуха. Женщину очень легко сделать счастливой, главное найти нужный момент.
– Интересно, твой Шпильман все ее жив? – спросила Лия, вытирая остатки слез.
– Надеюсь. Без него наша поездка не имеет смысла, – ответил Платон непривычно старческим голосом.
– Так же мы думали и про Александрию.
– Я верю в хэппи-энд, – сказал он и поцеловал свою любимую старушку.
Километры тянулись один за другим. Покрытые лугами долины сменялись сухими холмами, сосновые леса чередовались с березовыми. Иногда дорога поднималась так высоко, что можно было разглядеть бескрайние пространства до самого горизонта. Тогда Платон останавливал автомобиль и вместе с Лией выходил погулять на фоне величественных пейзажей.
Раскинувшиеся под ногами просторы походили на целые космические миры, столь далекие от жизни городского человека, застрявшего в четырех стенах. Земля рябила лесами, как море волнами. Подъемы холмов сменялись впадинами долин. Пушистое покрывало бескрайней зеленой листвы наряжало поля и возвышенности, скрывая их от посторонних глаз. Природа, так же, как и женщина, всегда красивее одетая – ничто не мешает воображению нарисовать безупречную красоту, вместо созерцания пошлой неидеальной формы.
– С каждым разом виды все лучше, – вдохновленно протянул Платон.
– Это потому, что мы уже ни черта не видим, – ответила Лия.
Там, где не справлялись глаза, наступал черед памяти, насыщающей любую картинку образами самых прекрасных из пережитых чувств.
Они рассмеялись и обнялись перед лицом неизвестного великолепия, завораживающего своей придуманной красотой. Они видели зеленую бархатную долину, зажатую вдалеке острыми как бритва горами высотой в несколько километров. Огромный хребет огибал полукругом все пространство, поднимался черной стеной из земли, на вершине переходя в белый цвет. Спутать было нельзя, на фоне голубого неба это точно был белый, цвет настоящего снега, лежавшего так высоко, что солнцу не удавалось его растопить. Хотелось пройти пешком через все заросли зеленых холмов и впадины серых оврагов, а потом взобраться на неприступные горы, чтобы собственными руками потрогать такую экзотику.
– Мне кажется, там лежит снег, – с нежностью в голосе произнесла Лия.
– Невероятно, но это так.
– Знаешь, если волшебник действительно существует и подарит нам второй шанс, я хочу подняться на эти горы. Хотя бы на километр.
– По рукам, дорогая.
Перекусив батончиками на самой красивой нерукотворной поляне и не желая дожидаться новых приступов боли, они вернулись в машину и продолжили ехать вперед, по единственной и абсолютно пустой дороге. Где-то позади полыхал пожар войны, который всегда разносится по стране, не различая никого, не щадя ни своих, ни чужих. Иногда путникам приходилось о нем вспоминать.
Хотя в этой части мира и не было крупных городов, но какие-то поселки и даже военные базы, разумеется, имелись. Иногда параллельно шоссе тянулись блестящие ветки железных дорог, в большинстве своем заросшие травой. Но после того, как прогремели первые взрывы восстания, дороги эти стали стратегическим активом, козырем в рукаве армии.
В какой-то момент, когда шоссе спустилось с живописного подъема в долину между холмов, слева показались рельсы. Два железных луча тянулись параллельно дороге – зрелище частое в этих краях. Ничего особенного, путники уже не обращали на них внимания. Сто километров назад Платон с Лией уже останавливались на обочине и гуляли по шпалам, покрытым травой. Удивительно, но за триста кругов неподвижности некоторые упрямые растения все-таки умудрялись взойти. Воистину, жизнь не остановят никакие физические ограничения. Кое-где даже росли одуванчики, потерявшие весь белый пух.
– Как они лишились пушинок? – спрашивала Лия, с трудом наклоняясь к земле и срывая несколько облетевших цветков.
– Видимо, поезда тут иногда ездят, – ответил тогда Платон.
И вот спустя сотню километров, миновав живописное плато и спустившись в очередную долину, слева от обочины они вновь увидели железную дорогу. Там, где были проложены рельсы, зияла заметная брешь в придорожных кустах и деревьях, обычно растущих намного ближе к уходящему вдаль асфальту. Шоссе в этом месте пролегало ровной линией, идущей в долгой подъем, так что можно было разглядеть густой лес на многие километры вперед. И впереди, появляясь из самого леса, дымил густыми черными клубами паровоз.
Платон попытался сказать что-то, но не нашел слов. У него лишь широко раскрылись глаза и замерло дыхание, хотя на большой скорости легким требовался кислород. Лия положила руку на колено мужа, и только тогда он смог немного успокоиться и продолжил дышать.
Разгоняясь на спуске, летел тот самый поезд с обложки старинной книги. Ну или его брат-близнец. Мало кому после Великого разлома посчастливилось увидеть столь захватывающее и необычное зрелище. Самый настоящий древний угольный монстр, безудержный локомотив, пронизывающий пространство силой труда человеческого ума. Того самого ума, приведшего к апокалипсису.
– Невероятно, – вылетело из уст Платона, когда он уже раздумал что-либо говорить. – Я столько раз представлял себе эту картину…
– Именно так, как сейчас?
– Нет, никакое воображение не может превзойти явь, – поразился Платон, останавливая машину.
То, что видел старик, затмевало все его ожидания. Поезд с огромным паровым котлом приходил в движение силой высоких температур – гениальное по своей простоте изобретение, символ величия разума. Стальной зверь тянул за собой огромный состав. К тому моменту, когда локомотив уже подъезжал к стоящему посреди дороги кабриолету, последние вагоны все еще продолжали появляться из-за деревьев у самого горизонта. Плохое зрение не позволяло путникам разглядеть, где именно брал начало состав, – вдалеке эшелон просто сливался с лесом в большое серо-зеленое пятно.
Рассекая воздух, сжигая тонны угля, несся поезд. Его стальное лицо дерзко смотрело вперед в полной решимости продолжать свой неостановимый полет по литым рельсам, и неважно, куда заведет дорога, – в ад или рай, к спасению человечества или к его концу. Даже к обрыву поезд бы мчался с такой же невозмутимой твердостью. С грацией выпущенного солнцем потока света он бежал по рельсам, и ничто не могло его остановить. Если кому-то вздумается перекрыть дорогу, многотонный гигант сокрушит любую преграду и продолжит свой путь. Движение казалось священным, оно и вправду являлось неким таинством. По всей логике никто сейчас не должен был его видеть, поэтому поезд на тонком плане обнажал всю свою суть, вел себя раскованно, дико, без опасности быть обнаруженным в естественной среде обитания. Как зверь в джунглях, он сильно отличался от поникшего животного в зоопарке – обычного поезда на станции или в музее, который привыкли видеть горожане. Здесь, посреди ниспадающей с неба долины, он наслаждался свободой, летел, расправив свои черные угольные крылья, как белоголовый орлан, пронзающий воздух в попытке схватить добычу. Локомотив блестел под лучами завистливого солнца, а позади него на долгие километры тянулся роскошный дымный хвост.