С надменным высокомерием пронесся паровоз мимо онемевших путников, обдавая их ветром оживших надежд. «Пока есть движение, пока живы механизмы, человечество не обречено», – Платон вспомнил книгу и был на вершине вдохновения. Пока действуют результаты человеческого ума, есть шанс на удачный исход любого дела, даже такого безнадежного, как спасение Лии. Но пик любой радости бывает очень коротким, в этом вся его суть. И очень скоро начинается падение с высочайших эмоциональных высот.
За локомотивом тянулись бесчисленные вагоны с оружием. После нескольких закрытых составов с неведомым содержимым последовали открытые платформы с огромными танками и артиллерийскими установками, пугающими воображение. Это на картинках орудие выглядит небольшим, а в детских руках на полях диванных баталий и вовсе крошечным, но в жизни оно огромно. Высотой в пять человеческих ростов и длиной в пять кабриолетов проносились мимо смертоносные пушки, самоходные установки. Путников охватил ужас от грохота многотонных вагонов. Раньше этот звук казался величественным, вдохновляющим, а теперь, когда обманчивая вуаль восторга слетела под ветром ревущего локомотива, грохот стал страшным. Каждый его децибел символизировал одну или даже несколько оборванных человеческих жизней. Каждый удар колес о стыки рельс отзывался выстрелом в голове. Платон с Лией морщились. Старые тела трепетали от грохота, похожего на пережитый ими недавно кошмар. Стоя в десятке метров от ревущего состава, они не в силах были вымолвить ни слова. Дыхание перехватило, но, к счастью, когда не двигаешься, оно и не нужно. Путники по привычке, от страха и от любви взялись за руки и, прищурившись от сильного ветра, смотрели, как мимо пролетает воплощенная в материю смерть. Неизвестно, был ли в кабине машиниста некто, ведущий состав к гибели цивилизации, но в любом случае отдельно взятый человек ничего бы сделать не смог. Явно это сама великая армия стягивала все силы к столице. Десятки орудий прямо на глазах покрывались ржавчиной от преодоленного расстояния. Видимо, где-то в начале пути их забрызгало разъедающей железо водой, и процесс коррозии проходил очень быстро. Все больше пушек и танков пестрело рыжими пятнами, но армию это не останавливало. Любыми средствами их надо было доставить в Александрию, не считаясь ни с какими потерями. Но если это зрелище показалось путникам ужасающим, то увиденное после и вовсе было бесчеловечным.
Начиная где-то с середины состава пошли собранные из досок платформы, перевозящие обычных солдат, которым не требовались высокие стены и крыши, ведь при вечно ясной погоде не было и дождей. Напуганные мужчины сидели ровными, очень тесными рядами. Сотни и тысячи размытых на высокой скорости лиц с длинными бородами – непременным атрибутом больших расстояний. Из многих десятков вагонов смотрели люди, нервно озираясь по сторонам. Они не наслаждались видами величественной природы, они старели и готовились умереть. Тысячи призывников источали страх перед всем миром, начиная с командиров и заканчивая неизвестным врагом. Среди солдат не было ни одного подростка, ни одного даже просто молодого человека. Все казались взрослыми, но только их растерянные взгляды говорили о безумии, которое им пришлось пережить еще до встречи с врагом.
– Сколько же они едут? – удивлялся Платон. – Судя по всему, их призвали совсем юными, а теперь они должны потратить добрую половину жизни, чтобы потом убить кого-то или же умереть.
Множество смазанных лиц смешивались в один образ обездоленного солдата, но у каждого отдельно взятого призывника была собственная судьба, со своими надеждами, успехами и разочарованиями. В каждом взгляде умещалась целая наполненная взлетами и падениями история. Каждый из них должен был прожить насыщенную и долгую жизнь, достойную собственной книги. Каждый из них потерял этот шанс. Каждый из них стал пушечный мясом.
Платон и Лия безвольно смотрели, как поезд проносится мимо, рассекая напуганный воздух. Поднятые вагонами вихри качали деревья вдоль дороги, а дым из трубы оставался висеть над колеей. Наконец чудовищное испытание воли, прошедшее путь от восхищения до кошмара, закончилось. Состав промчался, оставив за собой шлейф черного тумана войны, и только грохот колес еще долго раздавался в долине.
Путники не хотели поворачиваться ему вслед, им было тошно, они уже насмотрелись на обманчивую мечту всех городских детей. Больше не надо, спасибо.
– Что мы делаем? – сокрушалась Лия и тут же ответила на свой вопрос: – Уезжаем от войны, оставив там сына…
– Не переживай, у нас нет выбора. – Платон ее приобнял. – Тем более мы вывезли Альберта из города и оставили в никому не нужной деревне. Все с ним будет хорошо, дорогая.
– А с нами?
Платон попытался ответить что-то ободряющее, но почувствовал комок в горле и непривычную боль в глазах, жжение проступающих слез. Вместо ответа он направил все силы на то, чтобы взять себя в руки, и с грустной улыбкой на каменном лице посмотрел на шоссе, ведущее к развязке всех перипетий их судьбы. Он надавил на газ, и красный кабриолет в уже привычном духе понесся вперед.
Несмотря на высокую скорость, километры тянулись как в замедленной перемотке. Последние приметы цивилизации, рельсы, в какой-то момент ушли в сторону, уводя за собой и дымный след, после чего путники остались один на один с почти нетронутой, природой. Единственное, что люди обычно делали в этом месте, – перевозили заключенных в тюрьму, строго по одной полосе шоссе, не съезжая никуда в сторону. Всюду томилась первозданная красота, живописные места, куда не ступала нога человека, но желания любоваться ими было все меньше.
– Когда это все закончится? – спросила Лия спустя еще несколько сот километров. – Мне так надоело…
Стрелки ее хронометра показывали чудовищные для недавнего подростка значения, впрочем, как и у Платона.
Муж обнял ее свободной правой рукой и нежно погладил по голове. Он сам давно уже не понимал, что вообще происходит и зачем они совершают эту самоубийственную поездку. Он знал лишь одно – оставаться на месте будет таким же самоубийством, а так есть мизерный шанс на спасение. Впрочем, даже со своим богатым воображением Платону трудно было представить, что может спасти их от этого кошмара наяву. Он окончательно запутался в мыслях и в жизни. Казалось, что, даже останься он дома, в родном Фрибурге, его судьба не стала бы лучше. В любом случае нашлись бы причины безумных мучений и терзаний себя изнутри, в любом случае он впал бы в апатию и, перестав жить, начал бы просто существовать. Можно сбежать от войны, но от себя и судьбы не уйдешь. Платон видел много общего между собой и персонажем книги Гибралтара Уэльса «Машина пространства», прочитанной в детстве. Главный герой как ни менял прошлое, не мог изменить судьбу. Видимо, такая задумка – не прихоть автора, а жизненная истина, аксиома. Тогда зачем же расстраиваться? Если выбора нет и Платон обязательно получит то, что уготовано жизнью, значит и нельзя ошибиться. Всякий твой выбор в конечном счете приведет к одному результату. Как в случае с персонажем Уэльса – к смерти любимой, а в случае с Платоном… еще неизвестно, только пространство покажет.
– Я рад, что нахожусь рядом с тобой, – сказал он Лие. – Это самый лучший выбор, который я мог совершить. Испугавшись и пойдя на попятную, я закончил бы свои градусы так же быстро, но без тебя.
Лия поцеловала его в дряблую, обвисшую шею. Остаток пути они ехали полные внутренней гармонии и счастья, светясь от радости и выбешивая своим хорошим настроением злой рок, склонившийся над ними с острой смертельной косой. Путники гордились тем, что нашли объяснение всему происходящему с ними, и были искренне убеждены, что из всех возможных вариантов развития событий они выбрали самый лучший. А потом вдалеке показалась тюрьма.
Дорога, как самый коварный партизан, вынырнула из леса прямо к огромному пустырю с комплексом исправительных зданий. Сухая зеленая трава расступалась перед творениями рук человеческих, отдавая им дань уважения. Растительность осталась позади, и теперь перед глазами путников раскинулась серая панорама. Шоссе закончилось, перейдя в необъятный кусок асфальта, площадью в километр. Вся его поверхность полосила разделительными линиями, походя на парковку, какая могла бы находиться у магазина или, например, у мотеля, но никакого транспорта там не стояло, и пространство казалось безжизненным. Зачем вообще оставлять такой большой кусок земли под место, где никто не паркуется, в мире, где никто никуда не ездит? Но это были цветочки.
Расчерченная полосами дорога упиралась в фигурные узоры ворот, представлявших из себя разделенный на две части большой полукруг из железных прутьев в виде сердечек и силуэтов зверей, который мало походил на вход в тюрьму строгого режима. По центру входного ансамбля красовалось название «Луна-парк № 2». Уходящие от ворот в стороны желтые стены были слишком низкими для своего охранного назначения и слишком красивыми. Каждый их метр был отделан лепниной и барельефами, изображающими какие-то сказочные сцены с феями, детьми и неизвестными существами. Столь низкое ограждение, позволяющее издалека видеть территорию тюрьмы, могло быть сделано только с одной целью – завлечь посетителей. Безумие в мире, где никто по собственной воле сюда не приедет. А за стенами – огромные горки высотой в десять метров, похожие на строительные леса. Множество стальных балок имело единственное предназначение – держать рельсы, рисующие в воздухе затейливые узоры неправильной геометрической формы. Там были резкие подъемы, спуски и даже круглые петли в самых высоких местах. Тюремное безумие во всей красе.
Между этими рельсовыми горками возвышались здания в форме старинных за́мков, перекочевавших прямиком с обложек детских книг. Их тонкие башни с бойницами словно ждали прилета огнедышащего дракона. Все постройки стояли плотно друг к другу, возвышаясь к центру, и выглядели издалека как один сплошной бастион сил добра. Верхней точкой, а заодно и вершиной архитектурной мысли служил синий шпиль одного из замков. На некоторых башенках стояли укрепленные мешками с песком посты охраны. При ближайшем рассмотрении оказалось, что все сказочные стены одеты в колючую проволоку.