Все голоса мигом умолкли, и в подземелье наступила мрачная тишина, отчего тела путников пробила дрожь, а ноги их стали ватными. Оказывается, подозрительное молчание множества чужаков гораздо страшнее их злобного крика.
– Мы услышали вас по радио, – продолжил Платон в пустоту. – Вы просили вас выручить, вот мы и приехали на помощь.
В тишине послышался один-единственный ехидный смешок, вселивший столько надежды, сколько ни один смешок в мире никогда не вселял. Уже в следующее мгновение путники оказались напротив камеры, из которой он прозвучал.
– Вы Станислав Шпильман? – спросил Платон.
В помещении два на два метра сидела человеческая фигура. Свет из коридора заходил в камеру под углом и падал только на ноги. Это были очень старые ноги в сандалиях.
– Мы слышали ваше сообщение, – сказал Платон. – И пришли вас спасти.
– Тогда будем знакомы, – ответил старик.
Его ноги зашевелились. Шпильман оперся на кривую палку и встал со скамейки. Очень медленно пошел к решетке, с каждым сантиметром все больше выходя под ламповый свет. Он появлялся из мрака постепенно – сначала осветились прикрытые тканью колени, потом живот, грудь. Старик был одет в ветхую порванную тунику, похожую на халат, а ее цвет почти сливался с коричневым цветом стен. Еще один размеренный шаг, и показалось лицо, явившееся из параллельного измерения темноты, отделенного от нашего одной резкой линией. Он подошел к решетке, остановившись ровно напротив Платона. Два старика посмотрели друг на друга. Один совсем дряхлый, как тот, кто недавно умер на горках, а второй немного моложе, но тоже уже потерявший жизненный оптимизм. Заросший седой бородой Платон смотрел на человека, услышанного им в молодости. Будучи юным студентом, он нарвался на радиосообщение Шпильмана и вот спустя шесть тысяч километров приехал спасать его. Ненамного более старого, чем он сам.
– Посмотрите на меня, – очень медленно протянул Станислав. – Что они со мной сделали. Да мне уже, наверное, десять тысяч километров. Мне уже не нужно спасение, оно меня убьет.
– Но…
– Спасибо, конечно, за помощь, но она уже ни к чему.
– Зато вы еще можете помочь нам и рассказать свою тайну! – выпалил Платон. – Ради нее мы проехали через всю Селинию. Вы наше единственное спасение!
Громкие слова тоннельным эхом отражались от каменных стен подземелья, накладываясь одни на другие, как круги на воде. Еще они смешивались с бурчанием заключенных.
Чтобы показать степень доверия к Шпильману, Платон вернулся ко входу, нашел на стене нужный ключ и вернулся к решетке. Старый замок едва поддавался, и казалось, что он скорее сломается, чем провернет механизм, но раздался щелчок, после которого камера отворилась.
– Приличия требуют, чтобы я вас поблагодарил, – произнес старик. – Спасибо.
– А теперь вы расскажете свою тайну?
– Разумеется. В этом смысл моего существования – просвещать несведущих, открывать им истину. – Шпильман сделал несколько шагов назад и уселся на лавку. Было видно, что ему тяжело стоять.
Платон и Лия замерли в чарующем ожидании посвящения в святая святых мироздания, которое при участии этого великого ума поможет вылечить приступы.
– Но позвольте, – удивился старик. – Я же рассказал все по радио. Всю свою историю, всю тайну мира. Каждый выход в эфир я досконально повторял все, что знаю…
Фантастика. Он все говорил. Платона пробила дрожь. Им с Лией столько раз везло по мелочам, но теперь стало понятно, какая чертовская неудача лежала на другой чаше весов.
– Разве не слышали? – спросил старик. – И ехать бы не пришлось.
Глаза Платона пытались выкатиться из орбит от досады, но нервы слегка успокоились, когда он вспомнил главную цель визита.
– Трансляция прерывалась… Но мы бы все равно приехали, – с горечью произнес он. – Лия страдает неизвестным науке недугом, и только такой человек, как вы, в состоянии ей помочь.
Шпильман нахмурил белые брови, погладил рукой пряди редких седых волос, свисавших с облысевшей головы, и попросил описать проблему.
Не обращая внимания на множество заключенных, понимая, что тридцать метров до выхода могут оказаться критическими для старика, Платон не стал выводить его наружу, чтобы остаться наедине, а прямо там рассказал о беде Лии. Сама она стояла рядом, держась за плечо мужа и не могла проронить ни слова. Собственная история казалась ей омерзительной, чужеродной, предательски несправедливой. Она тратила все силы, чтобы не расплакаться, пока Платон рассказывал за нее.
Шпильман слушал вдумчиво и постоянно хмурил брови.
– Хм, – сказал он в конце рассказа. – Действительно, тяжелый и необычный случай. Но у меня для вас хорошие новости. Значение вашего недуга преувеличено. То есть он вообще не имеет смысла.
Что бы эти слова ни значили, они произвели эффект разорвавшейся бомбы. Хорошие новости – это всегда прекрасно. Платон с Лией не слышали подобного со времен бегства из дома. А теперь они были стариками и помнили только один негатив, начиная с придорожного мотеля у Фрибурга, продолжая сектой религиозных безумцев и, наконец, заканчивая событиями гражданской войны, спусковым крючком которой они сами и послужили. А еще было множество мелких проблем, так что фраза «хорошие новости» прозвучала ободряюще, снизошла на них манной небесной.
– Вы знаете, как это вылечить? – не удержалась Лия.
– Лучше. Я знаю, что ваша болезнь не имеет никакого значения, потому что мы не умрем в привычном понимании этого слова. Если быть точнее, то мы даже никогда и не жили.
А это вернуло путников с небес обратно на землю. Если бы слова могли убивать, то Платона с Лией уничтожило бы на месте. Они продолжали цепляться за невидимую соломинку надежды, но земля уже в полной мере начала уходить из-под ног.
– Как это – не имеет значения? – удивился Платон. – Что значит никогда не жили?
Шпильман лишь откинулся на стену камеры и устроился поудобнее.
– Если бы вы дослушали мою радиопередачу, то сразу бы поняли, – сказал он. – Но ничего, я с радостью повторю.
И он начал свой рассказ.
– Я очень долго изучал так называемый Великий разлом. Будучи членом Академии наук, я имел доступ почти ко всей известной человечеству информации, даже засекреченной государством. Я подробно разложил все этапы случившегося катаклизма, и меня особенно удивило то, что не существует никакой истории человечества до этого рокового события. Казалось бы, неизвестность должна поставить крест на исследованиях прошлого, но истинного ученого это не остановит. Отсутствие информации – тоже своего рода информация. Я изучил археологические раскопки, я изучил состав воздуха и внимательно рассмотрел солнце. Я создал множество моделей объяснения происходящего с нами кошмара, и почти все они не работали. Почти все, кроме одной, которая говорила, что нашего мира попросту не существует. Мы глупая, извращенная фикция. Мы симуляция мира, искусственная химера. Единственная научная модель, согласующаяся со всеми особенностями нашей жизни, говорит, что мир этот создан по чьей-то прихоти. Мне кажется, что мы просто школьный проект ребенка, живущего в высокоразвитой цивилизации, которому задали на каникулы создать симуляцию жизни и понаблюдать за ее развитием. Мы просто подобие муравейника внутри коробки из-под обуви на столе этого ребенка. А наше крутящееся по небу солнце, как показали мои наблюдения, это просто лампочка, которую он подвесил и крутанул, чтобы мы думали, что над нами кружится звезда. Ведь никаких звезд не существует! Даже космоса нет! Что это вообще за слово такое «космос»? Да, вы сейчас скажете, что его загораживает от наших глаз поток ярчайшего света и что мудрые ученые доказали существование разных галактик, но это лишь голая, ничем не доказанная теория. Всю эту ерунду с катастрофой гравитационного двигателя и остановкой пространства-времени придумало новоиспеченное правительство, только чтобы объяснить внезапное появление нашего мирка. Выйдите на улицу и помашите наверх рукой. Вдруг как раз сейчас за нами в микроскоп наблюдает тот самый создатель-школьник…
– Во псих залечивает, – раздался смешок одного из зеков. – Поэтому его тут и держат.
Возможно, Станислав сказал что-то еще, но Платон с Лией перестали воспринимать информацию… Они потеряли оставшийся смысл жизни и попали в настоящий ад, который испытывают в душе все, не имеющие земли под ногами. Они не знали, чему верить, что ложь, а что правда. Старик обезумел и нес всякую чушь. Единственной и неоспоримой вещью для них стал конец. Рассчитывать больше не на кого. Безысходность и скорая смерть без шансов на излечение, без шансов на нормальную жизнь.
Они в бессилии задали Шпильману еще несколько вопросов, как приговоренные к казни смертники, желающие протянуть лишний миг.
– Пусть так, но вы же можете вылечить недуг? – отчаялся Платон. – Говорят, что вы колдун, что сам президент вас боится. И своим рассказом вы только подтверждаете этот факт! Обычный человек не способен на такие открытия!
– Глупцы! – рявкнул Шпильман в ответ. – Президент ненавидит меня, потому что никто не должен покушаться на его авторитет единственного властителя. А правда о симуляции нашей жизни делает бессмысленной саму жизнь, а значит и дискредитирует его власть, за ненадобностью лишает его титула отца нации. Разумеется, он на это не согласен и готов уничтожить любую другую власть над умами людей, а ту, что не в состоянии уничтожить, типа религии, настраивает на тотальную поддержку его деспотического режима! Но я продолжал говорить людям неудобную правду, поэтому я здесь! В этом мире запрещено отстаивать свое мнение!
– А ваши сверхъестественные способности…
– Нет у меня их! Невозможно лечить рак силой мысли! Разве что взломать нашу симуляцию и перепрограммировать Лию, но я этого не умею. А кроме меня, никто в это даже не верит, так что вряд ли в мире есть подходящий хакер.
Розовые стены надежды обрушились, но лучше бы рухнули стены этого затхлого подземелья. Тогда не пришлось бы и дальше влачить жалкую жизнь. Вспышки света мерцали в голове Лии салютом в честь умершей веры в счастливый исход. Отчаянье вырвалось на свободу, пустилось в бега от ужаса пустоты, круша мысли и сжигая мосты надежд за собой. Лия больше не могла выдержать ни мгновения в жутком подвале тюрьмы, в этой древней усыпальнице человеческих душ. Она побежала к выходу, спотыкаясь о незаметные неровности плитки, положенной на полу. Пара тяжелых вдохов, и вот она уже карабкается по лестнице по направлению к солнцу, презирающему весь мир. Коварная звезда, а может быть, просто лампочка в чулане ребенка испускала лучи гнева к подвалу, аттракционам, тюрьме, соседнему лесу, дороге, далеким зеленым равнинам, людям и городам. Стоило обиде раскрыть Лие глаза, и она увидела, как обстоит все на самом деле. Все кругом было пронизано ненавистью и злобой, покрыто слоем кощунственной безнадеги и покоилось на поверхности целой планеты из нечистот. Всюду лежала эта грязная коричневая земля, кружились на бегемотиках и ромашках мертвые узники, наполняя зловонием весь луна-парк. Не хватало лишь сатанинской музыки, под которую правит бал смерть.