— То есть вы отказываетесь от моего предложения?
— Отказываюсь.
— Но почему?
— Я три часа объяснял по радио, почему.
— О, это всего-навсего теория! Я говорю о деле. Я предлагаю вам лучшую на свете должность. Скажите, чем она плоха?
— Я три часа говорил вам, что система не будет действовать.
— Вы заставите ее действовать.
— Каким образом?
Мистер Томпсон развел руками.
— Не знаю. Если бы знал, то не обращался бы к вам. Это вам решать. Вы — индустриальный гений. Вы можете решить все проблемы.
— Я сказал, что сделать этого нельзя.
— Вы сможете.
— Как?
— Как-нибудь. — Услышав смешок Голта, он добавил: — Почему нет? Скажите, почему?
— Хорошо, скажу. Вы хотите, чтобы я был экономическим диктатором?
— Да!
— И будете подчиняться моим распоряжениям?
— Беспрекословно!
— Тогда начните с отмены всех подоходных налогов.
— О, нет! — выкрикнул мистер Томпсон, вскочив. — На это мы не можем пойти! Это… это не сфера производства. Это сфера распределения. Как мы будем платить государственным служащим?
— Увольте своих государственных служащих.
— О, нет! Это политика! Это не экономика! Вы не можете вмешиваться в политику! Нельзя требовать всего!
Голт скрестил на подушечке ноги и устроился поудобнее в парчовом кресле.
— Хотите продолжать дискуссию? Или поняли мою позицию?
— Я только…
— Вы убедились, что у меня есть позиция?
— Послушайте, — заговорил мистер Томпсон, сев на край кресла. — Я не хочу спорить. Я не силен в дебатах. Я человек действия. Время поджимает. Я только знаю, что у вас есть разум, такого склада, какой нам необходим. Вы можете сделать все, заставить механизм работать, если захотите.
— Хорошо, отвечу вашим языком: я не хочу. Не хочу быть экономическим диктатором, даже на тот срок, чтобы издать приказ людям быть свободными, за который любой разумный человек плюнет мне в лицо, поскольку знает, что его права не должны зависеть от вашего или моего разрешения.
— Скажите, — спросил мистер Томпсон, задумчиво глядя на Голта, — чего вы добиваетесь?
— Я сказал по радио.
— Не понимаю. Вы сказали, что преследуете свой эгоистический интерес, и мне это понятно. Но что вам может быть нужно в будущем, чего вы не можете получить прямо сейчас, из наших рук, на тарелочке? Я думал, что вы — эгоист и практичный человек. Я предлагаю вам чек на все, что угодно, а вы отвечаете, что не хотите его. Почему?
— Потому что ваш чек не подкреплен фондами.
— Что?
— Потому что у вас нет ценностей, какие могли бы мне предложить.
— Я могу предложить вам все, чего вы можете пожелать. Только назовите это.
— Назовите сами.
— Хорошо, вы много говорили о богатстве. Если вам нужны деньги, то вам за три жизни не заработать того, что я могу дать вам через минуту, сию минуту, наличными. Хотите миллиард долларов, замечательный круглый миллиард?
— Что мне придется создать за него для вас?
— Нет, я имею в виду прямо из казначейства, новенькими кредитками… или… или, если хотите, золотом.
— Что мне это даст?
— Послушайте, когда страна вновь поднимется на ноги.
— Когда я поставлю ее на ноги?
— Хорошо, если вы хотите вести дела по-своему, если вам нужна власть, я гарантирую, что все мужчины, женщины и дети в стране будут подчиняться вашим указаниям и делать то, что вы хотите.
— Когда я научу их это делать?
— Если хотите чего-то для своей компании, всех тех людей, которые скрылись, работы, должностей, власти, освобождения от налогов, каких-то особых привилегий, только скажите, и они это получат.
— Когда я верну их обратно?
— Хорошо, чего же вы хотите?
— Для чего же вы мне нужны?
— Что?
— Что вы можете предложить мне такого, чего я не смогу добиться без вас?
Выражение глаз мистера Томпсона изменилось, когда он подался назад, словно загнанный в угол, но он впервые взглянул прямо на Голта и неторопливо произнес:
— Без меня вы не сможете выйти из этой комнаты.
Голт улыбнулся.
— Верно.
— Вы не сможете ничего производить. Вы можете остаться здесь голодать.
— Верно.
— Так что же, неужели не понимаете? — громкая, дружелюбная оживленность снова вернулась в голос мистера Томпсона, словно данного и понятого намека нужно было теперь благополучно избежать посредством тона. — Я могу предложить вам жизнь.
— Она не принадлежит вам, и вы не можете предлагать ее, мистер Томпсон, — негромко сказал Голт.
Что-то в его голосе заставило мистера Томпсона торопливо взглянуть на него и еще торопливее отвернуться. Улыбка Голта казалась почти кроткой.
— Вот что, — заговорил Голт, — понимаете вы, что я имел в виду, когда говорил, что ноль не может владеть закладной на жизнь? Это я должен был бы дать вам такую закладную, и я не даю. Снятие угрозы — не плата, отрицание отрицательного — не вознаграждение, удаление ваших вооруженных бандитов — не стимул, предложение не убивать меня — не ценность.
— Кто… кто говорил что-то о вашем убийстве?
— Кто говорил что-то о чем-то ином? Если бы вы не держали меня здесь под дулом пистолета, под угрозой смерти, у вас не было бы никакой возможности говорить со мной. И это все, чего можно добиться с помощью вашего пистолета. Я не плачу за устранение угроз. Не выкупаю ни у кого свою жизнь.
— Это неверно, — весело сказал мистер Томпсон. — Если бы вы сломали ногу, то заплатили бы врачу, чтобы он вправил кость.
— Если бы он сломал ее, то нет. — Голт улыбнулся молчавшему мистеру Томпсону. — Я практичный человек, мистер Томпсон. Я не думаю, что практично поддерживать человека, для которого единственным средством к существованию является ломка моих костей. Не думаю, что практично поддерживать рэкет покровительства.
Мистер Томпсон задумался, потом покачал головой.
— Не думаю, что вы практичны. Практичный человек не упускает из виду фактов реальности. Не тратит время попусту, желая, чтобы положение вещей стало другим, или пытаясь изменить его. Он принимает вещи такими, какие они есть. Вы в нашей власти — это факт. Нравится он вам или нет, это факт. И вам следует действовать в соответствии с этим.
— Я действую.
— Я имею в виду, что вам следует сотрудничать с нами. Следует признать существующее положение, принять его и приспособиться к нему.
— Если у вас заражение крови, будете вы приспосабливаться к этому факту или станете изменять его?
— О, это другое дело! Это физический факт!
— То есть физические факты можно исправлять, а ваши прихоти нет?
— Что?
— Вы имеете в виду, что физическую природу можно приспосабливать к людям, но ваши прихоти выше законов природы, и люди должны приспосабливаться к вам?
— Я имею в виду, что наложил на вас руку!
— И в ней пистолет?
— О, забудьте о пистолетах! Я…
— Я не могу забыть о факте реальности, мистер Томпсон. Это было бы непрактично.
— Ну, ладно: я держу пистолет. Что вы будете делать в этом случае?
— Буду действовать соответственно. Стану повиноваться вам.
— Что?
— Буду выполнять все, что вы мне скажете.
— Вы это всерьез?
— Всерьез. Буквально. — Он увидел, что пылкость в лице мистера Томпсона постепенно сменяется недоуменным выражением. — Буду совершать любое действие, какое прикажете. Если прикажете вступить в должность экономического диктатора, вступлю. Если прикажете сидеть за письменным столом, буду сидеть. Если прикажете издавать директивы, буду издавать те директивы, какие прикажете.
— Но я не знаю, какие директивы издавать!
— И я не знаю.
Наступила долгая пауза.
— Ну? — спросил Голт. — Какие будут распоряжения?
— Спасите экономику страны.
— Я не знаю, как ее спасать.
— Найдите способ!
— Я не знаю, как искать его.
— Подумайте!
— Долго ли будете заставлять меня думать под пистолетом, мистер Томпсон?
Мистер Томпсон молча смотрел на него, и Голт видел в его сжатых губах, выпяченном подбородке, сощуренных глазах облик юного задиры, собирающегося произнести философский довод, выражаемый фразой: «Я тебе сейчас все зубы пересчитаю». Голт улыбнулся, глядя прямо на него, словно слыша эту невысказанную фразу и подчеркивая это. Мистер Томпсон отвернулся.
— Нет, — сказал Голт, — вы не хотите, чтобы я думал. Когда вы заставляете человека действовать вопреки его выбору и суждению, вы хотите, чтобы он перестал думать. Хотите превратить его в робота. Я буду подчиняться.
Мистер Томпсон вздохнул.
— Не понимаю, — сказал он тоном искренней беспомощности. — Чего-то недостает, и я не могу понять вас. Ради чего вам напрашиваться на неприятности? Вы можете любого заткнуть за пояс. Я вам не ровня, и вы это знаете. Почему бы вам не сделать вид, что присоединяетесь к нам, потом получить контроль и перехитрить меня?
— По той самой причине, по которой вы это предлагаете: потому что вы одержите победу.
— Что?
— Потому что это попытка более умных людей обыграть вас на ваших условиях, позволявших вам столетиями выходить сухими из воды. Кто из нас преуспеет, если мы будем соперничать за контроль над вашими гангстерами? Конечно, я мог бы сделать вид и не спас бы ни вашу экономику, ни вашу систему — их уже ничто не спасет. Но я бы погиб, и вы выиграли бы то, что всегда выигрывали в прошлом: отсрочку, еще одно отсрочивание казни на год или на месяц, купленное ценой надежды и усилий, какие можно еще выжать из лучших оставшихся возле вас людей, включая меня. Вот и все, что вам нужно, и это предел ваших устремлений. Месяц? Вы согласились бы на неделю, полагаясь на тот неоспоримый абсолют, что всегда сможете найти еще одну жертву. Но вы нашли последнюю, которая отказывается играть свою историческую роль. Игра окончена, приятель.
— Это всего-навсего теория! — рявкнул мистер Томпсон с несколько излишней нервозностью; взгляд его стал блуждать по комнате, заменяя хождение по ней; он глянул на дверь так, будто хотел убежать. — Говорите, что мы погибнем, если не откажемся от этой системы?