Атомная крепость — страница 6 из 6

Глава первая

Можайцев знал теперь, что именно необходимо предпринять для того, чтобы победить Функа и уничтожить его «волчье логово» вместе с ненавистными установками «М-1». Но для того чтобы получить в свое распоряжение необходимые ему средства борьбы с Карлом Функом, Можайцев вынужден был идти на риск. Изучив по схеме подступы к вольфшанце, он отчетливо понял, что иного выхода у него нет – следовало немедленно повидать Уильяма Прайса, человека, давшего задание ищейкам Аллена Харвуда уничтожить его. Повидать Прайса значило на какое-то время очутиться в его власти, а чего именно хотел Прайс, инженер Можайцев прекрасно знал. Но иного выхода у него все равно не было – только Прайс мог помочь ему победить Функа.

В сопровождении Франсуа Можайцев выехал в Бельгию. С письмом инженера Можайцева в кармане Франсуа отправился на свидание с представителем разведки Аллена Харвуда в Брюсселе. Короткое письмо Можайцева следовало переслать Уильяму Прайсу таким образом, чтобы о нем не пронюхали немцы – обосновавшиеся в штабе НАТО гитлеровцы или агенты Карла Функа.

Резидент Харвуда, выслушав француза, только руками развел – неужели этот русский инженер верит в свое бессмертие? Франсуа Легран презрительно усмехнулся.

– Конечно, нет. Вы хотели бы разделаться с ним – он об этом знает. Но пока что вам придется охранять его – Можайцев должен встретиться с Прайсом. Вам нет смысла преследовать его – он нужен Прайсу.

Письмо Можайцева ушло по назначению. Ответ не заставил себя ждать. И вот с аэродрома поднялся самолет и лег курсом на заатлантическую республику. Единственным пассажиром на его борту был Можайцев.

Можайцев ни на минуту не сомневался, что люди Харвуда следят за каждым его шагом, однако никто ему не досаждал. Он сел в поезд и отправился в Прайсхилл. Гейм и Финчли повстречали его, как только огромный черный лимузин доставил инженера на виллу Прайса. Они видели, как он поднялся по ступенькам лестницы, как за ним закрылась парадная дверь.

Можайцев спокойно вошел в обширный кабинет. Прайс сидел за письменным столом и, не мигая, смотрел на приближающегося к нему посетителя. Можайцев подошел к столу и остановился, как всегда бесстрастный и несколько чопорный, пристально из-за золотых очков посмотрел на хозяина виллы. Глаза Прайса не скрывали злобы, гнева и мрачного торжества. Некоторое время длилось молчание.

– Явившись ко мне, вы допустили неосторожность, – Прайс помолчал, желая убедиться, какое впечатление его слова произвели на гостя, но на лице Можайцева не дрогнул ни один мускул.

– Вы ошибаетесь, сэр, – возразил он спокойно. – Вы хотите сказать, что прикажете уничтожить меня? – Прайс молча кивнул головой. – Я заранее учитывал такую возможность, – продолжал Можайцев, – однако мне она представлялась мало вероятной.

– Почему?

– Потому, что хорошо знаю вас, во всяком случае лучше, чем вы знаете меня, сэр, если бы не так – у нас не было бы этого разговора.

– Надеетесь на мое великодушие? – фыркнул Прайс.

– Нет, конечно, – в голосе Можайцева послышалось раздражение. – Просто я вам нужен, очень нужен. Ну и на крайний случай я принял меры, чтобы не попасть живым в руки ваших людей.

– Вы уверены, что нужны мне? – спросил Прайс.

– Да, иначе меня сейчас не было бы здесь.

– Вы, кажется, порядочный нахал, – пробурчал Прайс не совсем уверенно.

– Я приехал сюда не для того, чтобы играть словами, – заметил Можайцев. – Позвольте мне изложить суть дела. – Прайс кивнул в знак согласия. – Мне трудно говорить с вами о моральных категориях – они для вас пустой звук, – продолжал инженер. – Однако, к сожалению, именно с них и придется начать… Вы и Харвуд воспользовались моим недугом – я пристрастился тогда к алкоголю – и заставили мой мозг трудиться над изобретениями, направленными в первую очередь против моей родины. Вы были уверены, что мне чуждо само понятие «родина», ведь я же был изгоем. Но вам и этого было мало, и вы опутали меня кабальными условиями, окружили своими агентами, фактически создали мне тюремный режим жизни в Брайт-ривер. Но и этого вам показалось мало – вы отняли у меня сына, – ребенок оказался заложником, – теперь Можайцев говорил взволнованно и гневно. – Вы чудовище, Уильям Прайс! И вы, превративший в заложника моего ребенка, смеете пугать меня смертью!

Прайс хмуро перебил:

– Я ничего не знал о вашем сыне.

Можайцев резко возразил:

– Вы могли не знать о том, что Аллен Харвуд похитил у меня ребенка, лишь какое-то короткое время… А затем? Когда вы узнали, что же изменилось? Где мой сын?

Прайс презрительно рассмеялся.

– Об этом вам придется спросить Харвуда, если вы, конечно, получите такую возможность. Разве вы сами не понимаете, что жизнь вашего ребенка будет сохранена, если…

– Ни слова, сэр, – почти выкрикнул инженер, – я не стану благоразумнее в том смысле, как это понимаете вы. Ведь я уже сказал – понятие о моральных категориях для вас пустой звук. Для вас, но не для меня! Родина! Когда я почувствовал, что у меня есть родина, далекая, но любимая земля, далекий, но любимый народ, миллионы родных мне людей, – я возродился и стал человеком. Я мечтал уехать на родину…

– С украденными у меня чертежами, – хихикнул Прайс.

– Эти чертежи – продукт моего мозга, моего! – сдержанно произнес Можайцев. – Итак, я мечтал… Но вы, конечно, информированы Харвудом – агентура Карла Функа сумела завладеть документацией установок «М-1». Ситуация изменилась: и вы и Функ приняли меры к тому, чтобы схватить меня и заставить продолжить работу над моим изобретением, каждый в своих интересах. Ни у того, ни у другого ничего не вышло – я предвидел охоту на меня. Функ перехитрил не только меня, но и вас, – ведь в конечном счете установки «М-1» нужны не мне, а прежде всего вам. Не так ли?

Прайс кивнул. Можайцев продолжал:

– Я решил лишить вас возможности создать мои установки и пустить их в дело и выполнил это мое намерение, но оказалось, что это только часть задачи, поставленной передо мной жизнью: я обязан помешать Карлу Функу воспользоваться моим изобретением. И в этом пункте наши интересы сходятся, сэр.

Прайс сказал неопределенно:

– Мистер Харвуд сделает все, что надо.

– Мистер Харвуд ничего не сумеет сделать, – возразил Можайцев. – Он послал к «волчьему логову» Шервуда, но того выследили немцы и убили. Шервуд ничем уже не поможет ни Харвуду, ни вам, сэр. Разведывательные данные Шервуда были нужны для того, чтобы найти место, где прячется с моими установками инженер Шольц, и попытаться так или иначе уничтожить их. Харвуду потребуется много времени для того, чтобы повторить розыски вольфшанце Функа, и еще неизвестно – не окончится ли его затея тем же, чем кончил Шервуд. Мне нет необходимости искать ни Шольца, ни изыскивать пути подхода к его «логову» – мне известно и то и другое.

– Вы скажете это мне, – многозначительно заметил Прайс.

Но Можайцев не обратил внимания на его тон.

– Я сделаю больше – сам уничтожу то, что я когда-то создал, – сухо сказал он. – Уничтожу вместе с Шольцем и со всем тем, что построил там Функ.

– Что вы хотите за это? – Прайс с любопытством вскинул глаза на русского.

– Вы должны сохранить жизнь моего сына. Вы должны обещать мне отослать его в Россию – таковы мои условия и моя последняя воля, – ведь вы хорошо понимаете: я погибну там в вольфшанце – или при взрыве, или от рук подручных Карла Функа, я уже встречался с ними… – Перед глазами Можайцева встала картина пережитого в Северной Норвегии: пожар и выстрелы в горах, скользящая по фиорду шхуна Леграна, друзья на вершине утеса…

– Хорошо, – согласился Прайс. – Даю вам слово – ваша просьба будет выполнена.

– Я не верю вашим обещаниям, мистер Прайс, – с горечью заметил Можайцев, – прежде чем я покину Штаты и отправлюсь туда, откуда не вернусь, я должен повидаться с сыном.

– Ваш сын здоров, но мистер Аллен Харвуд на всякий случай спрятал его где-то на краю света, – поэтому при всем желании я не имею возможности обещать вам ни немедленной встречи с сыном, ни немедленной передачи его представителям советского консульства в Нью-Йорке, – деловито сказал Прайс. – Я понимаю ваше недоверие ко мне, – он криво усмехнулся, – но, право же, иного выхода нет. Подумайте – какой мне смысл обманывать вас? Зачем мне ваш ребенок? Я скажу мистеру Харвуду о моем обещании вам, и он сделает так, как вы хотите.

Можайцев долго молчал. Потом устало сказал:

– Мне ничего не остается, кроме как надеяться на то, что вы выполните ваше обещание, сэр. В самом деле – зачем вам брать на себя смерть моего мальчика?.. До сих пор мы говорили о том, что я хочу получить за уничтожение вольфшанце Функа. Теперь я скажу, что мне надо для того, чтобы успешно провести операцию в Пиренеях. То, что для этого необходимо, можете мне дать именно вы, сэр.

– Что же это?

– Ваше оружие, мистер Прайс. Да, да, вы не ослышались – мины, вернее, «адские машины» с той самой начинкой. Вы сможете сделать так, чтобы какая-то часть этого оружия была доставлена, скажем, в Пиренеи и передана в мое распоряжение, разумеется, при соответствующем контроле Харвуда. От помощи в этом деле я не откажусь – мне будет нелегко организовать взрыв «волчьего логова».

Прайс долго сидел молча, размышляя. Можайцев оказался умнее, чем он о нем думал: уничтожить в лице Карла Функа опасного соперника в космосе представлялось «королю урана» абсолютно необходимым, как-никак ход работ инженера Норриса на Земле Бэтси был тесно связан с этими проклятыми установками «М-1».

И Прайс согласился. Требовалось некоторое время, чтобы организовать тайком отгрузку и транспортировку оружия.

Наконец все было готово, и Можайцев возвратился в Европу.

Посылки Прайса пришли в пункты назначения в точно назначенные сроки.

Итак, предстояло идти на опасный штурм «Каньона смерти».

И вот Можайцев и, как всегда, подвижный, энергичный Франсуа снова идут «подземным вариантом», маршрутом, намеченным ими совместно с профессором Пьером Леграном, хотя сам ученый в экспедиции участия не принимал. Это именно экспедиция, тайком подготовленная Алленом Харвудом по приказу Уильяма Прайса: три десятка человек, присланных в помощь инженеру Можайцеву, специальное снаряжение – спальные мешки, палатки, веревочные и стальные лестницы, каски, водонепроницаемые костюмы, карбидные лампы, электрические фонари, даже сделанная по чертежу профессора лебедка с особым устройством, телефонные аппараты и тщательно упакованный груз, «подарки» Прайса Карлу Функу.

Осторожно, выслав вперед дозоры, Можайцев со своими людьми направился к тому месту, где над пропастью, найденной когда-то Пьером Леграном, вились сотни сигалей – пиренейских галок.

Франкистских пограничников не было заметно, наверное, их не прельщала прогулка по горам в дождь и ветер. Погода помогла Можайцеву и его спутникам незаметно совершить бросок по открытой местности и вовремя уйти под землю.

Отдохнув, отряд Можайцева отправился в переход пещерами, к тому месту, где из подземных теснин в широкую галерею вырывается безымянная река, найденная впервые профессором Пьером Леграном. Они пробирались путем, уже знакомым Можайцеву по предыдущим, предварительным походам, раскинули палатки там, где не так давно он и его спутники нещадно мерзли на мокрых камнях. На упругой глади подземной реки, под нависающими сверху выступами горных пород появились резиновые надувные лодки – целая флотилия.

При свете электрических фонарей и факелов плыли на легких неустойчивых суденышках все дальше. Наконец достигли пункта, указанного старым ученым, – Франсуа руководствовался его указаниями неукоснительно.

Можайцев снова, в сотый раз, принялся изучать план «Каньона смерти», глубокого ущелья, прорезавшего горы в этих краях. В сочетании названия местности с замыслами обосновавшегося здесь Карла Функа Можайцев видел зловещий смысл – по замыслу немца, смерть, только смерть должна была изрыгать эта расселина в земной коре. И смерть эту понесут установки «М-1», созданные им, Можайцевым! Ни на минуту его не оставляло чувство тревоги: можно быть уверенным – Генрих Шольц зря не потеряет ни одного часа! Наверняка он ни днем, ни ночью не отходит от аппаратов, построенных по чертежам Можайцева, и все-таки у него явно не ладится. Инженер Можайцев при мысли об этом злорадно улыбается, чуть-чуть, краешком губ: там, в Брайт-ривер, он понял наконец, чего от него хочет Уильям Прайс, и, опасаясь, что документы могут попасть в руки Прайса и Харвуда вопреки его воле и даже без его ведома, внес в них значительные коррективы. В ту пору он безгранично доверял Генриху Шольцу, не подозревая в нем агента Функа, однако получилось как-то так, что он не сказал и Шольцу об изменениях в чертежах – все было некогда, не до того, да и ни к чему. Предусмотрительность полностью себя оправдала, хотя и с неожиданной для Можайцева стороны, – о вожделениях Карла Функа он тогда и понятия не имел. Немцы обрадовались, утащив его портфель с бумагами на подлодку, Шульц торжествовал, но орешек на поверку оказался им не по зубам. Можайцев отлично понимал – это-то и тревожило его, – рано или поздно, в любой момент, инженеры Функа с участием Генриха Шольца добьются своего, додумаются, разгадают его трюк, поймут, что чертежи неполноценны. Однако произведенная им операция с документами там, в Брайт-ривер, по-видимому, все-таки позволила ему выиграть время.

Осторожность, осторожность – ею нельзя было пренебрегать ни в чем, об этом и Можайцев и Франсуа Легран не забывали ни на минуту. Присланным Прайсом людям предстояло в считанные часы проделать большую и трудную работу. Они молча ползли по подземным коридорам и щелям с тяжелым грузом, в указанных Можайцевым местах оставляли «подарки» Прайса, тщательно их маскировали – не забывая каждый раз уничтожить свои следы.

Работа велась не только под землей – ночью эти же люди выбирались на поверхность и беззвучно исчезали в указанных Можайцевым направлениях. По ночам они выполняли работу совсем иного рода. И однажды под утро, когда они возвращались под землю, чтобы отправиться в обратный путь, Можайцев один остался на поверхности, далеко от лаза, ведущего в царство пещер, пропастей и мрака. Люди уходили настороженные, чужие, готовые на все и с недоверием бросали на него последний взгляд – смысла выполненных ими работ они, естественно, не понимали до конца, но чувствовали, что их странный начальник рискует головой, и это возбуждало в них интерес к нему. К Можайцеву подошел его друг. Помолчали, крепко обнялись, в глазах Франсуа стояли слезы, которые он и не старался скрыть.

– Иди, – сказал наконец Можайцев, – пора, парни ждут тебя.

– Ты должен уцелеть, – проговорил Франсуа настойчиво.

– Хорошо, хорошо, я постараюсь, – согласился Можайцев. – Иди.

Фигура Франсуа растаяла в темноте. Можайцев лежал у входа в оборудованное для него убежище и смотрел в ночное небо – там, за сырой пасмурью, его мысленному взору открывались космические дали с блеском далеких созвездий.

Альдебаран… Альдебаран… Он вдруг поймал себя на мысли, что неизвестно зачем и почему думает о затерянной в мировой бездне звезде, которой, возможно, и нет вовсе… Просто он хотел уйти от жгучего желания немедленно действовать, отвлекая себя надуманной чепухой. Действовать, действовать, ведь он получил-таки возможность привести в исполнение свою угрозу, которая показалась просто смешной Гюнтеру Курцу там, в Норвегии. Но следовало подождать, чтобы нетерпением не сорвать с таким трудом налаженной операции, а заодно не поставить под удар Франсуа Леграна, дать ему возможность благополучно вернуться домой.

В вынужденном безделье прошел день, другой. Притаившись в крошечном гроте, Можайцев с помощью цейсовского бинокля вел наблюдение за местностью, а ночью выходил наружу, дышал холодным, сырым воздухом нагорья и без конца думал о тех, кого так давно не видел и уже никогда не увидит, – о сыне-заложнике, об Оксане, о Ландышеве, – большего для них он не сможет сделать.

Вспоминал заснеженные равнины украденной у него родины и мысленно прощался с нею… Как писал когда-то советский солдат в гитлеровском лагере смерти Заксенхаузене:

Я вернусь еще к тебе, Россия,

Чтоб услышать шум твоих лесов,

Чтоб увидеть реки голубые,

Чтоб идти тропой моих отцов…

Нет, он, Можайцев, уже никогда не вернется к тебе, Россия, и никто там, в России, не узнает ни о нем, ни о том, как он умер. Но он еще жив, жив!

Сырая темная пасмурь нагоняла туман и тоску.

И вот настал час, когда он решительно привел в действие аппаратуру, повернул рычажки настройки.

Передающие телекамеры, установленные людьми Прайса, работали отлично, на экране приемника отчетливо были видны отдельные куски местности, серые, безжизненные горы, узкие котловины среди них, темные ущелья. Можайцев упорно искал «Каньон смерти»… Вот оно, выровненное, залитое бетоном летное поле, прикрытое сверху маскировочной сетью… Где-то тут притаились установки «М-1», может быть, уже готовые к действию.

В дневное время аппаратура работала беспрестанно. Можайцев знал: приближается решительный час – и по-своему к нему готовился. Прежде всего он уничтожил принесенный Родриго план «Каньона смерти», затем снова и снова проверил свое новое изобретение, над которым работал в течение многих лет. Он готовился к встрече с Гюнтером Курцем. И очень скоро встреча эта состоялась.

Глава вторая

… Его пробудил от сна резкий возглас у входа в грот:

– Выходите!

Можайцев бросил взгляд на часы – ровно полночь. Снаружи кричали:

– Выходите, через пять минут мы забросаем вас гранатами. Выходите!

Можайцев потянулся, надел очки, зажег подвешенную к потолку лампу.

– Не шуметь! Прошу… – он сделал приглашающий жест. – Кто вам нужен?

Знакомый голос произнес:

– Вы, инженер Можайцев, – и в грот с пистолетом в руке вошел Курц, он ухмылялся. – Вот и опять увиделись, не ожидали, герр Можайцев? Я же предупреждал вас – поймаю. – Он прошел мимо Можайцева, к приемной телевизионной установке. – Изучаете нас? Упрямый вы человек, герр Можайцев! Но теперь ваши затеи ни к чему, – ударом ноги отбросил телеаппаратуру и повернулся к Можайцеву: – Вы проиграли и, как умный человек, должны понять это. – Сказал кому-то: – Взять его!

Курц подошел вплотную, обшарил ворот рубашки, швы пиджака, – искал ампулу с ядом.

– Кажется, ничего нет, – недоверчиво пробормотал он.

– Успокойтесь, я не собирался травиться, – презрительно сказал Можайцев.

– Очень хорошо… – Курц склонился над заинтересовавшей его вещью. – Что это?

Помолчав, будто нехотя Можайцев пояснил:

– Деталь к моим установкам.

Гюнтер Курц восхищенно произнес:

– Как, вы все это время продолжали работать над вашим детищем?

– Да.

– Мы предоставим вам возможность продолжить ваши изыскания.

– Я не буду работать на Карла Функа, – сквозь зубы сказал Можайцев.

– Разве вы до сих пор не поняли: или вы принимаете предложение Функа, или умрете? – не скрывая удивления, спросил Курц.

– Можете убить меня хоть сейчас.

Немец зло улыбнулся:

– Черт возьми, если бы это зависело от меня – я немедленно расстрелял бы вас, но вы же отлично понимаете, что я не имею права на это, вы нужны, очень нужны Функу, и я обязан доложить ему, что наконец-то вы в наших руках. Я был уверен, что рано или поздно мне удастся схватить вас. – Курц неожиданно расхохотался. – Как только мне доложили о появлении в окрестностях вольфшанце телевизионных установок, я понял, что это вы приступили к делу. Чего вы хотели этим добиться?

– Я же говорил вам еще в Норвегии – уничтожить «волчье логово» вместе с вами, – напомнил Можайцев.

Курц посмотрел на него как на сумасшедшего.

– Ну до этого все равно не дошло бы… – возразил он. – От разведки до организации диверсии расстояние далекое… Вы же не знаете, что такое вольфшанце! Идемте, – приказал он.

Солдаты угрожающе окружили Можайцева, пришлось повиноваться.

Жесткая скамейка вместо постели да крошечный грязный столик составляли всю мебель в камере, куда по приказанию Гюнтера Курца был помещен инженер Можайцев. Ему оставили его одежду, но все имевшиеся при нем вещи отобрали, вплоть до перочинного ножа и авторучки. Можайцев молча лежал на скамейке. Хотелось о многом подумать, но мозг точно почувствовал себя в заключении – отказывался работать… Хотелось встать, размяться, походить, но тут не расшагаешься – от двери, типично тюремной, с «глазком», до окна, странного, узкого, похожего на щель в стене, нет и двух шагов. В окно-щель видны серые безрадостные скалы на противоположной стороне «Каньона смерти» и кусочек залитой бетоном взлетно-посадочной полосы на самом дне ущелья.

На следующий день в коридоре загремели ключами, и на пороге вырос Гюнтер Курц. Его сопровождали солдаты из охранного батальона.

– Одумались? – Курц строго уставился на пленника. Тот продолжал безучастно лежать на своем тюремном ложе.

– Функ дал мне все полномочия решить вашу судьбу, – продолжал Курц. – Если хотите жить – приступайте немедленно к работе над вашими установками.

– Меня не интересуют ваши полномочия, – резко сказал Можайцев. – Я буду разговаривать только с Функом.

Гюнтер Курц ухмыльнулся.

– Вы полагаете, что специально для беседы с вами герр Функ должен бросить все дела и прилететь сюда? – ехидно спросил он.

– Разговаривать буду лишь с ним. Вы зря теряете со мной время, Курц.

Гюнтер Курц глухо выругался, подумав, сказал:

– Мне приказано показать вам вольфшанце… Вы должны убедиться в нелепости вашей идеи фикс относительно диверсии – вольфшанце взорвать нельзя. Знаете ли вы, что такое «волчье логово» Функа? Это… – он подыскивал подходящие слова. – Это первозданная каменная громада. Оно было бы уничтожено вместе с нами лишь в том случае, если бы где-то в недрах земной коры, под нами, неожиданно разверзлось жерло вулкана, но, увы, герр Можайцев, природа не на вашей стороне – здесь нет вулканов. Вставайте, пошли.

– У меня нет настроения заниматься экскурсиями, – со злостью возразил Можайцев. – И перестаньте болтать насчет идеи фикс… Мной руководила все это время не навязчивая идея неврастеника, а цель всей моей жизни, Курц, – впрочем, вам не понять этого. Вы признаете только силу, – он с ненавистью посмотрел в глаза собеседника. – Незаконно схватили меня, безоружного, бросили в эту каменную могилу и еще имеете наглость приходить сюда для каких-то переговоров со мной. Убирайтесь, разговаривать буду только с Функом, сообщите ему об этом.

Курц топтался у двери. Неожиданно предложил:

– Хотите, я покажу вам смонтированные Шольцем установки «М-1»?

– Смонтированные? – Можайцев сел. На плане Родриго стартовая площадка с его установками не была обозначена, и это обстоятельство весьма заботило Можайцева, – «адские машины» Прайса пришлось в известной мере располагать наугад, полагаясь на то, что в результате мощного взрыва здесь все равно ничто не уцелеет. – Смонтированные?

– Да, конечно, – подтвердил Курц. – Интересно? Ну, пошли. А Функу я сегодня радирую о вашем упрямстве.

Глубокая шахта, как и предполагал Можайцев, оказалась естественной пропастью, столь типичной для этих мест, основательно расширенной и приведенной в соответствующее состояние инженерами Функа. На дне шахты помещались установки «М-1», мощные агрегаты и специально для них сконструированные ракеты в «люльках» – амортизаторах. Можайцев внимательно осматривал свое детище. В галерее, рядом с пусковыми механизмами, стоял Шольц, предатель Генрих Шольц. Он заискивающе улыбался, – Можайцевым при виде бывшего помощника овладел неудержимый гнев: вот он, человек, погубивший его мечту, убивший его.

Пульт управления был расположен на значительном расстоянии от шахты, в глубине вольфшанце. Огромные бункеры, сверкающие новенькие электронные устройства, световые табло, разноцветные индикаторы, измерительные приборы… Гюнтер Курц как тень следовал за Можайцевым, пытаясь по выражению его лица определить, какое все это сооружение производит на него впечатление. В этом помещении Можайцев пробыл несколько часов, тщательно изучая аппаратуру, – он был по-настоящему заинтересован: успех всей операции против «волчьего логова» был связан именно с возможностью обосноваться вот в этих подземных залах. Курц расценивал поведение Можайцева по-своему, полагая, что того увлекла и захватила совершенная техника. А у Можайцева в это время не выходили из головы слова, недавно произнесенные Гюнтером Курцем: «Вольфшанце было бы уничтожено вместе с нами лишь в том случае, если бы где-то в недрах земной коры, под нами, неожиданно разверзлось жерла вулкана, но, увы, герр Можайцев, природа не на вашей стороне – здесь нет вулканов». Можайцев теперь имел возможность произвести необходимые расчеты и с удовлетворением прийти к выводу: Курц ошибается, – вместе со всем своим «волчьим логовом» он находился как раз над жерлом вулкана, о существовании которого и не подозревал, – «адские машины» Прайса ждали своего часа у него под ногами, в тех самых «недрах земной коры», к которым он питал такое доверие.

У выхода из помещения Можайцев столкнулся с Бодо Крюгером – тот стоял, широко расставив ноги, и мерил его торжествующим взглядом. Можайцев отлично понял значение этого взгляда – Крюгер уверен, что перехитрил, давно, конечно, придумал план, как можно скорее и безопаснее разделаться с ним; это Можайцев предвидел еще там, в Морсенсе, в хижине «бедняги Жака».

Все произошло так, как и предполагал Можайцев… Предложение Курца немедленно приступить к работе он решительно отверг и в результате неуступчивости был помещен в карцер, с содержанием в условиях «строгого режима». По мокрым стенам ползали мокрицы, света почти не было, под потолком еле мерцала крошечная тусклая лампочка; кормили отвратительной похлебкой из муки. Через неделю появились Курц и Крюгер. Курц, ухмыляясь, сказал Можайцеву:

– Как в санатории… Сами виноваты, я ведь предупреждал вас еще в Норвегии… Вздумали тягаться со мной, это же просто смешно! Теперь вы в ловушке. И не взыщите – я отдам вас Крюгеру, у него с вами старые счеты. – Он злорадно рассмеялся.

Можайцев упорно молчал.

В тот же день в камере снова появился Бодо Крюгер, на этот раз один. Плотно прикрыв за собой дверь, вплотную приблизился к Можайцеву и, задыхаясь от ярости, прошипел:

– Как вы думаете, сколько вам осталось жить?

Можайцев холодно посмотрел на него, произнес спокойно:

– Вы не над тем ломаете голову, Крюгер.

Немец тихо рассмеялся:

– Неужели думаете запугать меня? Вы оказались наивны, как ребенок, герр Можайцев, вы в моих руках, и я уничтожу вас раньше, чем вы сумеете что-нибудь придумать.

Можайцев стоял перед ним напряженный, будто готовый к прыжку.

– Вы опять увлекаетесь, Крюгер, – спокойно сказал он, – и это легко может стоить вам головы. – Он резко взмахнул рукой. – Я знал, что вы придете ко мне и произнесете именно эти слова, я знал это еще там, на берегу Бискайского залива, Крюгер. Ваше дело не грозить мне, а выполнять мои приказания, – к сожалению, вы, кажется, забыли об этом. Имейте терпение выслушать меня, если дорожите своей шкурой, Крюгер. Вы действительно спите и видите, как бы убить меня, но не посмеете ничего сделать мне.

– Почему?

– Потому, что я нужен Карлу Функу, и если бы вам удалось расправиться со мной, вас заподозрили бы в том, что вы так действовали по указке Прайса и Харвуда. Понимаете, что стало бы с вами самим? Вы отправились бы вслед за мной. Затем, вы почему-то забыли: моя смерть автоматически повлечет за собой и вашу, Крюгер, при всех обстоятельствах, – Можайцев с видимым удовольствием произнес «при всех обстоятельствах». – Мои друзья доставят Функу записанную на пленку вашу речь у трупа Шервуда, а как только Функ ее прослушает – у вас не будет шансов остаться в живых.

Крюгер в бешенстве вскричал:

– И все-таки сперва я уничтожу вас!

Можайцев спокойно сказал:

– Не будьте идиотом, Крюгер, вам ни к чему ссориться со мной. Я подарил вам жизнь при условии…

– Чего вы хотите? Дать вам матрас и подушку?

– Не обязательно. Когда меня схватили ваши люди, они забрали у меня небольшой аппарат, – доставьте этот аппарат сюда, мне скучно без дела.

– Только и всего?

– Да, пока что ничего невероятного я от вас и не требую.

– Этот аппарат имеет отношение к вашим установкам?

– Вот именно. Я хочу продолжить работу над ним.

– Ладно, получите свою игрушку.

«Игрушка» была доставлена Можайцеву лично Крюгером через час. А на следующий день снова появился Гюнтер Курц, уговаривал, угрожал. Можайцев решительно отказался. Курц ушел от него в ярости. Что-то новое почувствовал Можайцев в его поведении, смятение и неуверенность сквозили во всех жестах и интонациях голоса эсэсовца.

– Что случилось? – прямо спросил он Бодо Крюгера. Тот боязливо покосился, выглянул за дверь, убедился, что там никого нет, и лишь тогда объяснил причину тревоги, охватившей его шефа.

Карл Функ сообщил, что, по полученным им сведениям, установки «М-1» пока не освоены.

Можайцев слушал с трепетом… Перед его глазами встало лицо Ландышева… И вдруг он с ужасом подумал о том, что опоздал, что все его жертвы могут оказаться ни к чему, если он не сумеет завершить операцию с вольфшанце раньше, чем советские инженеры оторвут от пускового стола ракету с космическими кораблями, которых так испугался Функ.

– Функ хотел бы пустить в ход мои установки? – спросил он, скрывая волнение.

– Да, конечно, – признался Крюгер.

– В таком случае я согласен попробовать… Доложите Курцу. Я не хочу терять времени в ожидании приезда сюда Функа. Однако если он не будет здесь через три дня – я ни к чему не притронусь, пусть Курц не обольщается, так и доложите ему.

– Чего вы хотите от Функа?

– Не ваше дело. Впрочем, скажу: я помогу ему в обмен на свободу.

– И тогда вы уже не станете пытаться бороться с ним? – Крюгер не скрывал насмешки.

Можайцев холодно ответил:

– Тогда у меня уже не будет к этому ни необходимости, ни возможностей. – За стеклами очков мрачно сверкнули его глаза.

– Хотите жить… – Крюгера это почему-то успокоило. – Хорошо, я доложу Курцу.

Можайцева переселили в его прежнее помещение, с окном-щелью, через которое он видел безжизненно-серые скалы и аэродром на самом дне «Каньона смерти». В бункере, у пульта управления, его встретил Шольц.

– Давно бы так… – произнес он с облегчением. – Я уверен, герр Функ выпустит вас из этой мышеловки, в которую вы так неудачно попали.

Можайцев понимал: Шольц был абсолютно уверен в обратном – отдав Функу свои знания в решительный момент, он, Можайцев, перестанет быть нужным ему и будет ликвидирован.

– Какое напряжение тока? – спросил Можайцев. – Мне потребуется очень высокое напряжение.

– Да, да, понимаю… – засуетился Шольц.

Можайцев не расставался со своим аппаратом, не подпуская к нему Шольца, Курц на это «чудачество» рассерженного инженера смотрел сквозь пальцы, в конце концов у того были основания не доверять своему бывшему помощнику. Крюгер убедил его в том, что странный аппарат Можайцева, с кнопками и рычажками, всего-навсего недостающая деталь к его установкам.

Истекал срок, названный Можайцевым Курцу… Поздно вечером в окно-щель ударил сильный свет. Можайцев посмотрел вниз, там на летном поле аэродрома вспыхнули сигнальные огни, прожектора… Он взглянул вверх – гигантской маскировочной сети не было.

Функ все-таки прилетел! Можайцев хорошо рассмотрел его даже отсюда, с значительной высоты. На аэродроме, рядом с самолетом, Функ казался совсем крошечным. Успокоенный Можайцев прилег, но отдохнуть не пришлось, через несколько минут за ним пришли, звал к себе Карл Функ.

Он впервые очутился в апартаментах хозяина «волчьего логова». Можайцев вошел в просторный кабинет – Функ сидел за столом, напряженный, строгий, чем-то озлобленный. Курц и Крюгер стояли навытяжку перед ним.

Не здороваясь, Функ хрипло произнес, обращаясь к Можайцеву:

– Мне нужна ваша помощь… Вы поставили условием мой приезд сюда – я здесь. Чего вы от меня хотите?

– Обязательства предоставить мне свободу после того, как я окажу вам помощь. Следует определить, в чем конкретно эта моя помощь вам будет выражена и в течение какого именно срока мое пребывание в вольфшанце необходимо. – Можайцев произнес это спокойным тоном, подошел к столу, сел.

– Только и всего? – изумился Функ, начиная раздражаться. – Об этом вы могли бы условиться с Курцем, он имеет от меня полномочия.

– Курц не решит без вас, – возразил Можайцев. Казалось, Функ силился что-то вспомнить.

– Да, да… – забормотал он. – Гюнтер Курц рассказывал мне – вы поклялись уничтожить меня, – он с подозрением и откровенной злобой вперил глаза в сидящего, против него русского инженера; тот кивнул головой. Функ сказал: – Но условия здесь ставлю я. И перестаньте прикидываться идиотом, вы же понимаете: не захотите работать, вас ликвидируют… Так что все зависит от вас.

– В таком случае нам не о чем разговаривать. – Можайцев поднялся на ноги, но Функ сухо приказал:

– Садитесь. Сейчас вы поймете свое положение… Вы требуете предоставить вам свободу, это совершенно невозможно… – Он посмотрел на часы и повернулся к Курцу: – Включите.

Курц приблизился к радиоприемнику и повернул рычаг настройки. Оборвалась тирольская песенка, захлебнулся какой-то джаз, забормотали дикторы на разных языках, Курц продолжал искать. В кабинет ворвалась английская речь, передавали последние известия. Можайцев в недоумении ждал, что будет дальше, он, кажется, задумался о чем-то своем и вдруг очнулся: произнесли его имя… Диктор сообщал о том, что в глуши Пиренеев обнаружили труп человека, сорвавшегося со скалы и разбившегося насмерть. По документам удалось установить личность погибшего – это русский эмигрант Можайцев. Говорят, он был талантливым инженером и одно время работал у Уильяма Прайса. Диктор говорил уже о чем-то другом, а Можайцев продолжал молча сидеть в кресле. Функ торжествующе рассмеялся:

– Для всего мира вас нет в живых, герр Можайцев, вы в моих руках, и я не собираюсь с вами либеральничать, – он поднялся. – Если вы посмеете отказаться работать, вас подвергнут… специальному обращению.

Можайцев величайшим усилием воли сдерживал душивший его гнев… Нет, нет, распускаться нельзя, одно неосторожное слово – и все пропало! Он встал, сказал растерянно:

– Прошу оставить мне жизнь.

– Приступайте к работе, – зло бросил Функ. – Утром я возвращусь в Германию, Курцу приказано систематически докладывать мне о вашем поведении. В случае… Саботаж – ваш смертный приговор, герр Можайцев.

– Хорошо, буду работать, – сказал Можайцев, пожимая плечами. – Но когда я требовал, чтобы вы прибыли сюда, я имел в виду не только надежду получить свободу, мне хотелось в вашем присутствии произвести один очень важный эксперимент. Успех эксперимента решает судьбу моих установок, возможность использовать их в любое время по вашему указанию.

– И вы хотите?…

– Прошу вас задержаться в вольфшанце хотя бы на день, не пожалеете.

– Хорошо, – подумав, согласился Функ, – буду смотреть ваш опыт с установками.

Когда Можайцев вышел, он обернулся к Курцу:

– Мне что-то не нравится тон, каким разговаривал этот русский. Не спускайте с него глаз.

За один день Можайцев не управился. Прошли еще одни сутки, в течение которых он не покидал помещения бункера с пультом управления. Потом позвонил и пригласил Функа прибыть на эксперимент. Тот пришел в сопровождении Курца. У входа их встретил Генрих Шольц.

– Можайцев что-то задумал, – предупредил дрожащим от волнения голосом. – Он закрылся в помещении, где находятся генераторы тока высокого напряжения и пульт управления, пристроил зачем-то к нашим приборам свой аппарат…

Функ двинулся было вперед, но Шольц схватил его за рукав.

– Ни шагу, – крикнул он в отчаянии. – Можайцев колдовал тут всю ночь и теперь спрятался от нас за электрический барьер.

– Где он сам? Я хочу говорить с ним, – ничего еще не понимая, рассердился Функ. – Хочу видеть его.

– Вы увидите его, сейчас я устрою это, – заторопился Шольц. Он бросился к стене и с усилием оттянул в сторону броневую заслонку, за которой оказалось пуленепробиваемое стекло. – Смотрите, вон Можайцев.

Помещение бункера было залито электрическим светом, детали механизмов сверкали металлом. Можайцев стоял, прислонившись к столу, с укрепленным на нем его аппаратом и смотрел в упор на Функа. Улыбался.

– Послушайте, Функ, – он поднес к губам микрофон, – вас, безусловно, интересует, что я собираюсь делать, не так ли?

– Да, да, конечно, ваш эксперимент…

– Вздор, – Можайцев нахмурился. – Вам известно, какую клятву я дал в Норвегии? Курц ведь говорил вам – я уничтожу ваше вольфшанце вместе с моими установками. Вот сейчас я это сделаю, – он повернулся к столу и стал что-то делать. – Я подвергну вас и ваших людей «специальной обработке», Функ. – Он неожиданно рассмеялся. Функ в ужасе отшатнулся, к стеклу приник Гюнтер Курц, схватился за телефон.

– Вы совсем спятили? – зарычал он. – Откройте, ну, я вам говорю? Какого черта вы там ковыряетесь?

В телефонную трубку было слышно, как Можайцев шептал про себя: «Жерло вулкана… Сейчас вы увидите… Жерло вулкана…» И вдруг Гюнтер Курц все понял: и телекамеры и грот, в котором был схвачен Можайцев, – для отвода глаз, а аппарат Можайцева для подачи радиокоманд припрятанным им где-то гостинцам Прайса… В трубке продолжало шелестеть: «Разверзнется… из земных недр…»

Курц глухо, по-звериному завыл и бросился к выходу… Но было поздно, Можайцев сделал свое: земля тяжко вздохнула и вспучилась, откуда-то из самых недр ударили фонтаны пламени, какие-то доли секунд они бежали навстречу друг другу, потом замкнулись кровавым частоколом, на острие которого повисли скалы, поднятые ввысь невиданной силой. Массы земли и камня рассыпались, плавились и точно в гигантскую воровку втягивались в невидимое жерло. И вдруг земля задрожала под ударами снизу, гигантское пламя стеной взметнулось на огромную высоту, ушло к звездам, будто чьей-то рукой стертым с небосклона. Не стало ни гор, ни «Каньона смерти», ровная, покрытая валунами долина, обугленная, безжизненная и зловещая, расстилалась теперь там, где еще несколько минут назад скрывалось «волчье логово».

Глава третья

Карл Функ был потрясен настолько, что слег в больницу. Вольфшанце, стоившее огромных денег, перестало существовать. Впустую ушло и время, которое потребовалось на его строительство, погиб двойник Функа, посланный на встречу с Можайцевым. Функ был в бешенстве. Он советовался со своими ближайшими помощниками: арестовать Гросса не имелось юридических оснований, да и шума в печати следовало всячески избегать, поскольку вольфшанце было величайшей тайной Функа; ликвидировать Гросса с помощью наемного убийцы не такое уж простое дело – он человек смелый, сильный, всегда имеет при себе оружие, безусловно, ожидает чего-нибудь подобного и потому начеку; но самое, пожалуй, главное – гнев Функа в этом случае не получал должной разрядки, – смерть Гросса была бы незаслуженно легкой. Функ решил разделаться с ним иначе. В газетах поднялась травля «красного» инженера, вспоминались различные эпизоды из его деятельности, ему ставилось в вину нежелание сотрудничать с властями в подготовке к взрыву – на случай военных осложнений – важнейших объектов на территории ФРГ. Положение Гросса осложнялось еще больше потому, что его сестра возбудила бракоразводный процесс, не хотела быть женой «воскресшего из мертвых» эсэсовского убийцы Шванке. Рассвирепевший Шванке, усматривая в «бунте» жены влияние ее «красного» брата, постарался подлить масла в огонь. В результате всего этого талантливый специалист-строитель, несмотря на все усилия, работы для себя получить теперь не смог. В нем все более зрела мысль о переходе в ГДР. Однако осуществить свое решение немедленно он не имел возможности – прежде всего следовало урегулировать семейные дела, помочь сестре. Затем – надо выждать подходящего случая, чтобы провести эту операцию наверняка. Гросс ничуть не сомневался – стоит ему споткнуться, и его уничтожат. Несколько раз он посетил Западный Берлин, но к Бранденбургским воротам и близко не подходил, формально – он искал работу. В это тяжелое время он с величайшей благодарностью чувствовал моральную поддержку Эрики, своего верного друга.

В одну из таких поездок Эрика сопровождала Гросса в Западный Берлин. Там, неожиданно для них, произошла встреча с Шванке-Дитцем.

Под вечер Эрика Келлер перешла пограничную линию у Бранденбургских ворот, взяла такси и направилась по известному ей адресу. Через полчаса машина остановилась у подъезда большого нового дома. На площадке третьего этажа Эрика остановилась: на двери квартиры виднелась медная пластинка, на которой было выгравировано – доктор Ирма Эрлер. После некоторого колебания Эрика позвонила. Ей открыли: да, да, профессор Эрлер дома, она ожидает фрейлейн Келлер…

Эрику проводили в кабинет. Из-за письменного стола ей навстречу поднялась Ирма Эрлер, хрупкая, женственно изящная. Пристально посмотрела на журналистку своими точно распахнутыми на весь мир огромными голубыми глазами, поправила локоны светлых волос и протянула руку:

– Я давно слышала о вас, читала ваши книги…

– Вам передали рекомендательные письма? – осведомилась Эрика.

– Да, конечно, не беспокойтесь, я доверяю вам. – Эрлер жестом пригласила ее садиться.

У Эрлер был странного тембра голос, неподражаемо волнующий, задушевный, выражающий своими нюансами, пожалуй, не меньше, чем словами. С нескрываемым любопытством рассматривая друг друга, женщины опустились на диван. Ни одна из них и не подозревала, что по ту сторону границы, в ФРГ Ирму Эрлер обрекли но смерть и что рука убийцы уже занесена над ней.

Беседа длилась допоздна. Эрику интересовало буквально все – она хотела написать об Ирме подробный очерк для гамбургского журнала «Шпигель». Эрика была наслышана об этой женщине, считала ее совершенно исключительной и заранее радовалась тому, что в работе о профессоре Эрлер ей, собственно, почти ничего не придется домысливать, настолько необычен, интересен и красочен жизненный путь этой женщины. Однако Ирма Эрлер оказалась на редкость скромна, порой просто застенчива, рассказывала о себе неохотно. Отец – преподавал физику в университете Геттингена. В годы второй мировой войны принялся агитировать коллег против проведения работ по созданию атомной бомбы, был выдан гестапо и брошен в лагерь уничтожения Дахау, где и погиб. Дочь пошла по стопам отца – она примкнула к подпольному антигитлеровскому движению, в сорок четвертом году была схвачена агентами службы безопасности – СД и сослана в Освенцим. Наступление Советской Армии спасло ей жизнь, гитлеровцы не успели уничтожить всех узников. Потом упорные занятия физикой – ив этом она не изменила памяти отца. Она стала выдающимся ученым, специалистом по атомной физике, написала несколько крупных научных трудов. Совсем недавно работала в научно-исследовательском центре ядерной физики в Дубне, под Москвой, а также знакомились с работами советских специалистов-атомщиков и принимала участие в одном особом эксперименте. Ну, вот и все. Да, с нею проживает ее старушка-мать, которая в настоящее время находится в больнице – при словах о матери лицо Ирмы Эрлер исказилось, губы задрожали: болезнь мамы, по-видимому, неизлечима. У доктора Эрлер есть сын, названный в честь замученного гитлеровцами дедушки Гансом. Он офицер, служит в подразделении Народной армии на границе с ФРГ. Теперь, кажется, все.

Этого для очерка, конечно, было мало, и Эрике пришлось навестить ученую еще несколько раз. Следовало соблюдать такт, не касаться вопросов, которых Ирма явно избегала. К тому же она все это время была страшно взволнована – здоровье матери с каждым часом ухудшалось, теперь все надежды возлагались на лекарство, которое невозможно достать, и вообще точно неизвестно – существует ли уже такое лекарство, или над созданием его еще только работают в лаборатории… Во время одного из своих посещений Ирмы Эрлер журналистка встретила у нее офицера – сына. Стройный, со смелым взглядом, уверенными, сильными движениями спортсмена, он кого-то напоминал Эрике, хотя кого именно – она никак не могла припомнить. Эта встреча навела на разговор, которого ранее Ирма так избегала: о том, кто когда-то был любим ею, об отце Ганса Эрлера.

Из-за зеленого абажура лампы Эрика видела прекрасное лицо Ирмы, ее полные печали глаза. Говорила она тихо, еле слышно и как бы не для Эрики, а просто так, перебирала в памяти события прошлого, – так дошла до того, что, естественно, сильно интересовало Эрику Келлер как журналистку… Он уехал утром в свою часть и не вернулся. Она ждала его еще несколько дней, потом к ней явился посыльный из штаба, она хорошо помнит его фамилию – Гюнтер Курц, и вручил ей послание от полкового начальства ее возлюбленного, в котором ее извещали, что волей фюрера предстоят исторические события, в которых ее любимый, во имя величия Германии, примет участие. Из этого послания следовало: человека, которого она беззаветно полюбила, уже нет в пределах третьего рейха. Тогда она уехала, условившись с хозяином гостиницы о том, что он передаст ее письма человеку, ставшему ее мужем, когда тот явится, – она почему-то не сомневалась, что он будет разыскивать ее. Вскоре началась война, танковые корпуса Гитлера ворвались во Францию… Затем – «Восточный поход»… Много раз обращалась к хозяину гостиницы, но тот неизменно отвечал, что ее муж больше у него не появлялся, и возвращал ей ее письма. Что же могло произойти? Она много думала над этим: или он отказался от нее потому, что происходил из знатной семьи и родные восстали против их брака, или погиб на фронте. Против первого предположения говорило то обстоятельство, что он, собственно, понятия не имел о ее происхождении, семье, убеждениях, ни о чем ее не расспрашивал, – им как-то было не до того; а в гибель на войне ей упорно не верилось, сердцем она все это время всегда чувствовала его живым, рядом с собой. Ирма Эрлер мечтательно сказала:

– Мы были так безрассудны… Он даже не знал моего настоящего имени. Он звал меня Лоттой… – женщина счастливо засмеялась: видимо, она действительно всегда чувствовала любимого рядом с собой, хотя не видела его много лет.

– Как его имя? – машинально спросила Эрика.

– Рихард, – Ирма Эрлер произнесла это как эхо.

– Что? – Эрику Келлер точно ударило электрическим током: – так вот кого напоминал ей Ганс Эрлер! Неужели мелькнувшая в ее мозгу догадка правильна? Нет, нет, не может быть…

– Почему он называл вас Лоттой? – спросила она, уже зная, какой услышит ответ.

– Мы встретились в гостинице «Великая Шарлотта»…

Эрика вспомнила, как совсем недавно она танцевала там с генерал-полковником графом Рихардом фон Шулленбургом… Неужели это все-таки так и есть? Но в ее представлении никак не увязывались суровый и замкнутый Шулленбург и Ирма.

– Вы что-нибудь знаете? – Ирма впилась в нее глазами.

Эрика долго молчала.

– Возможно, – сказала она наконец. – Мне почему-то кажется, что я его знаю, но боюсь утверждать это сколько-нибудь решительно, разочарование бывает значительно хуже долгого ожидания.

– Нет, нет, вы должны сказать… – взмолилась женщина.

Не скрывая своих сомнений, Эрика высказала мелькнувшую у нее догадку – сходство Ганса с генерал-полковником Шулленбургом было просто поразительно.

– Я должна видеть этого человека, – загорелась Ирма Эрлер. – Я поеду с вами в Западную Германию.

Эрика Келлер постаралась отговорить ее от такого шага: ведь может быть сходство чисто случайное – и тогда она не только испытает разочарование, но и окажется в весьма неудобном положении. К тому же не следует забывать: доктор Эрлер не просто женщина, но и ученый, да еще в области атомной физики, поездка на Запад может причинить ей огорчения и неприятности. Ирма слушала Эрику, но по ее отсутствующему взгляду та видела, что она думает о другом. Ирму волновала не только возможность разыскать любимого, но и крайне тяжелое состояние больной матери.

Чтобы как-то успокоить ее, Эрика сказала:

– Завтра я возвращаюсь домой… Постараюсь встретиться с фон Шулленбургом и… Если это тот человек, которого вы ждете все эти годы, – он сам устремится к вам; если нет… я сообщу вам.

На этом и расстались. А на следующий день, проходя с Гроссом по одной из улиц Западного Берлина, Эрика увидела в такси доктора Эрлер. Зачем она здесь, почему рискнула перейти сюда из восточного сектора, неужели она все-таки решила съездить в ФГР? Надо во что бы то ни стало задержать ее, убедить, возвратить домой!

Такси, в котором ехали Эрика и Герман Гросс, неотступно следовало за Ирмой Эрлер. Вот ее машина остановилась у подъезда особняка. Эрлер ступила на тротуар, двери открылись прежде, чем она успела нажать на кнопку звонка: ее здесь ожидали. Эрика и Герман в недоумении посмотрели друг на друга, нет, тут что-то не то, – если бы Ирма покинула территорию ГДР для поездки в ФРГ, ей незачем было бы забираться на окраину Западного Берлина, вот в этот особняк. Решили оставить такси и подежурить на улице, – авось что-нибудь и прояснится, однако выполнить это свое намерение не успели – у подъезда круто затормозил черный лимузин, из которого поспешно выскочил и бросился к дверям мужчина, при виде которого Гросс не мог удержаться от тревожного восклицания:

– Оскар Шванке!…

Теперь времени терять нельзя, одним им все равно тут ничего не сделать, – очевидно, профессора атомной физики Ирму Эрлер под каким-то предлогом все-таки сумели заманить сюда. Эрика дала шоферу новый адрес, и их машина быстро скрылась за поворотом.

Утром раздался телефонный звонок. В трубке шелестел старческий голос коллеги покойного отца еще по Геттингену. Ирма знала старика со времен своего детства, привыкла относиться к нему с безграничным доверием. Старый друг семьи поинтересовался научной деятельностью Ирмы, пожурил за то, что она совсем забыла о нем, трогательно расстроился, услышав от нее о том, что мать ее лежит в больнице в почти безнадежном состоянии. Долго кашлял в трубку, сморкался, вздыхал, жаловался на возраст, недуги, а затем вдруг вспомнил: для излечения матери Ирмы теперь имеется эффективный препарат. Верно – достать очень трудно, но при желании… У кого же достать этот чудесный препарат? Дай подумать, он что-то слышал… опять в трубке раздавались всхлипы, вздохи. Старик в конце концов вспомнил: да, конечно, такое лекарство есть у его давнишнего приятеля, который проживает в Западном Берлине. Препарат он приобрел у американцев, – у этих всегда все достать можно… Приятель – человек дряхлый, богатый, но страшный скряга: за препарат он, наверное, заломит большую сумму. Ирма заранее соглашалась уплатить любые деньги, умоляла помочь. Через час старый друг снова позвонил и сказал, что с большим трудом ему удалось-таки упросить приятеля уступить Ирме часть имеющегося у него американского снадобья. Эрлер немедленно отправилась по указанному ей адресу в Западный Берлин.

Она быстро поднялась по ступеням парадной лестницы и была несколько удивлена предупредительностью слуг – ее ожидали здесь. Но еще более удивилась она, когда в ответ на просьбу проводить к хозяину дома услышала, что тот отсутствует, но с минуты на минуту явится.

Хозяин появился почти вслед за ней, но, к ее удивлению, он оказался вовсе не глубоким стариком… Она даже усомнилась, туда ли попала? Нет, все правильно. Хозяин усадил Ирму Эрлер в кресло, в дальнем углу кабинета, за маленьким столиком и принялся угощать ее чаем. Она рассматривала его несимпатичную костлявую физиономию, прыщеватый лоб с залысинами, редкие волосы, глубоко запавшие в орбиты мутные глаза и не могла отделаться от впечатления, что когда-то, при каких-то обстоятельствах уже встречалась с этим человеком…

Он пытался сочувственно расспрашивать о постигшем ее горе, но она отлично чувствовала в нем фальшь и неискренность. Что-то тут было не так… Он подтвердил, что действительно дал согласие уступить ей препарат, но, поскольку последнее время бывает в Западном Берлине лишь наездами – лекарство находится в другом месте, он назвал городок в Баварии, – и за ним придется туда отправиться. Вылететь можно хоть сейчас, он со своими делами уже успел покончить.

– Вы? Это вы, Шванке? – наконец-то она узнала его! Шванке как будто смутился. – Ведь вы специализировались как хирург…

– Вас удивляет, что я превратился в бизнесмена? Зато всю войну я провел на фронте.

Она знала, что он лжет. Он давно уже превратился в убийцу, еще при Гитлере занимался какими-то «специальными отборами» заключенных в концлагерях, ошивался возле Гиммлера…

– Меня обманули, – с гневом произнесла Ирма Эрлер. – Зачем вы заманили меня сюда, Шванке? – Она поднялась с места.

Он попытался улыбнуться.

– Я действительно могу выручить вас… Если вы не желаете ехать со мной дальше на запад, я прикажу доставить лекарство сюда. Как хотите, фрау профессор.

– Сколько это будет стоить? – Она взялась за сумочку, но Шванке сделал протестующий жест.

– Что вы! Ни единого пфеннига.

– Не ожидала такого благородства. – Она, конечно, не поверила ни одному его слову.

Как бы не замечая ее тона, Шванке продолжал:

– Что же, можно вручить вам лекарство для умирающей мамы и здесь. Когда? Это зависит от вас самой – как только управитесь с заданием, скажете.

– С каким заданием?

– Послушайте, давайте перестанем играть в прятки, доктор Эрлер, – холодно сказал Шванке. – Вы отлично понимаете, что находитесь на конспиративной квартире разведки, а не в благотворительном заведении… Садитесь за письменный стол и пишите. Нам известно, что вы только что возвратились из Москвы, работали там над проблемами атомной физики. Мы не сомневаемся: русские раскрыли перед вами все свои секреты, ведь вы «красная» с пеленок, не так ли? – Он вынул из бокового кармана сложенную вдвое тетрадь и протянул ей: – Тут вопросы, которые интересуют нашу разведку. Услуга за услугу, фрау Эрлер, поняли?

– Прочь! – Она швырнула тетрадь на пол.

– Успокойтесь же! – крикнул он. – Давайте обсудим хладнокровно ваше положение. Мы хотим помочь вам спасти вашу мать. И зря вы отказываетесь лететь со мной в ФРГ, я подготовил для вас там сюрприз, – Шванке как-то загадочно ухмыльнулся. – Не верите? Напрасно… Мне известно: вы писали в гостиницу «Великая Шарлотта»… Я привезу вас к человеку, который никогда не переставал любить вас, мечтает о встрече с вами. Ваш сын обретет наконец отца, которого никогда не видел.

До беседы с Эрикой доктор Эрлер была бы поражена таким предложением, растерялась бы, но сейчас, после того как Эрика заверила ее, что имеет возможность разыскать Рихарда, предложение Шванке не произвело на нее впечатления, на которое тот рассчитывал, и он это почувствовал.

– Выпустите меня отсюда!

С каким-то отсутствующим взглядом он отступил от нее на шаг, и в тот же миг она почувствовала движение позади себя, что-то обрушилось на нее сверху, на голову ей набросили плотное покрывало, сладковатый запах хлороформа проник в нос, в рот. Уже теряя сознание, слышала, как Шванке скомандовал:

– Несите ее во двор, кладите в мою машину – и на аэродром, мы и так опаздываем…

Глава четвертая

Перед окончанием первой смены к Прокудину подошел секретарь партбюро.

– Василий Михалыч, поезжайте в райком, – сказал он, – вас ждет секретарь райкома.

– Зачем я понадобился секретарю? – спросил Прокудин.

Секретарь партбюро пожал плечами: об этом, мол, мне ничего не известно.

– Возьмите такси, – посоветовал секретарь. – По всему видно, дело спешное.

– Доеду и в автобусе. – Он и вида не подал, как задело его известие о том, что он зачем-то понадобился и сам секретарь райкома желает встретиться с ним, да еще срочно. Высокий, худощавый, несколько сутулый, длиннорукий Прокудин сейчас старался производственной занятостью прикрыть овладевшие им чувства: обиду, досаду, горечь…

– Так не опоздайте, Василий Михалыч, – напомнил секретарь, перед тем как уйти к себе.

– Хорошо, не беспокойтесь.

Прозвенел звонок – заступала вторая смена. Прокудин вымыл руки, снял спецовку, сунул в карман пиджака свежую газету и через проходную зашагал к автобусной остановке. Он думал о том, что беспокоило его последние дни…

На даче Рушникова в Кратове столкнулись два по-своему сильных человека. Для коммуниста Прокудина эта встреча была случайной, для «пенсионера Рушникова» – нет. «Пенсионер Рушников» знал о коммунисте Прокудине все, но не видел «подхода» к нему; Прокудин не знал о своем новом знакомом ничего и никаких подходов к нему не искал. Зная о Прокудине многое, Рушников в характере его так до конца и не разобрался; Прокудин в Рушникове не ошибся – он с самого начала отдавал себе отчет в том, что ничего об этом человеке не знает. Первый визит в Кратово был данью вежливости, – а почему бы и не принять настойчивое приглашение пожилого пенсионера, члена партии, проявившего себя отзывчивым в тяжелые для Прокудина дни? Джим торжествовал: контакт с интересующим разведку человеком установлен, задание в этой части выполнено. Прокудин, приехав в гости на станцию Кратово, ни о чем не подозревал, вел себя непринужденно, отдыхал – это хозяин отлично видел и пришел к выводу, что, собственно, Прокудин человек недалекий и о ним, пожалуй, будет не так уж трудно. Позже ему пришлось изменить свое мнение на этот счет. Взявшись по заданию Грина и Годдарта «сформировать» политическое мироощущение Прокудина в нужном направлении хотя бы на короткое время, он принял к исполнению поручение, которое было просто нереально. Редкие посещения Прокудиным его скрытого в тенистом садике дома он воспринимал как результат своей шпионской удачливости, везучести. С Прокудиным же творилось нечто, о чем «пенсионер» и не подозревал…

Первый визит был визитом вежливости, но последующие были вызваны тем, что Прокудин заинтересовался и жизнью и обликом своего неожиданного знакомого.

Рушников выписывал много политической литературы, газеты и журналы заполонили все его жилище. Такая уйма печатных изданий безусловно требовала затрат, которые не всякому пенсионеру по карману. Однако Прокудин обратил внимание на то, что пристрастия к чтению газет и журналов у полкового комиссара Рушникова не отмечалось; казалось, вся эта печатная продукция не имела к нему никакого отношения. Так для чего же она ему нужна, к чему раскладывать литературу таким образом, чтобы она обязательно бросалась в глаза каждому посетителю дачи?

Прокудин не мог не обратить внимания: коммунист, политработник Рушников, партийный билет и воинские документы которого он видел своими глазами, всячески старается избегать разговоров на политические темы; ни разу не слышал он от него ни одного критического замечания по поводу неполадок, недостатков, упущений. Прокудин пытался вытащить Семена Семеныча из скорлупы, в которой тот старательно прятался, но безуспешно. Тогда у Прокудина сам собой возник законный вопрос: какие же должны быть у человека мысли, убеждения, если требуется тщательно их скрывать от посторонних? Особенно если этот человек – член партии?

После нескольких посещений дачи в Кратове у Прокудина возникло ощущение незаметного на первый взгляд несоответствия в семье Семена Семеныча. Молодую, жизненно неопытную женщину, жену пенсионера, не терзали смущения, подозрения, она глубоко верила мужу и все заботы и время отдавала детям и обработке дачного участка. О прошлом мужа она была осведомлена не больше Прокудина, все, что знала о нем, знала исключительно с его же слов. Таким образом, Семен Семенович Рушников был для Прокудина человеком с неизвестной биографией, с неведомым прошлым. Легко верить, особенно тем, к кому у него возникло недоверие, Прокудин не привык. К тому же он заметил: новый знакомый исподволь, в высшей степени осторожно, пытается прощупать его настроение – не озлобился ли он, оказавшись, да и то в результате помощи чужого, совершенно постороннего человека, на положении рядового рабочего? По крайней мере, три обстоятельства обратили на себя внимание Прокудина: Рушников возвращался к интересующему его пункту в жизни Прокудина неоднократно, через определенные интервалы во времени, как будто он был уверен, что не сегодня, так завтра Прокудин обязательно должен разозлиться на всех и вся: почему он так вел себя? Очевидно, был уверен: Прокудин от условий, в которых он оказался, от обиды, ему нанесенной, обязательно взвоет. Так это и понял Прокудин. И у него возникло подозрение, что «благодеяние» Рушников оказал ему не случайно, что он стремится на свой лад «перевоспитать» его. Первое, что Прокудин сделал, – отправился в райком партии и спросил, в какой первичной организации состоит на учете Рушников. В отделе учета ему ответили, что у них Рушников не числится и вообще райком о таком «старом коммунисте» понятия не имеет. Что же это значит? Ведь Прокудин лично видел у своего знакомого партийный билет! Он направился в военкомат – о «полковом комиссаре Рушникове» и там не слышали. Возвратившись домой, Василий Михайлович написал письмо в КГБ. Он делился своими сомнениями и обращал внимание органов безопасности на Рушникова.

Секретарь райкома встретил Прокудина приветливо. Расспрашивал о работе, о жизни, он явно был в курсе, все понимал.

– Вот что, Василий Михайлович, – дружески сказал он, – у меня к вам сразу два дела… Пришлось заинтересоваться вами, – секретарь мягко улыбнулся, – и я выяснил, что в свое время вы работали в газетах, писали статьи, очерки. Вот мы тут и подумали, – а почему бы вам опять не взяться за перо, деятельность, так сказать, физическую сменить на идеологическую. Решили рекомендовать вас для работы в печати. Не возражаете? – Прокудин сидел молча, опустив глаза, и пытался разобраться в чувствах, которые овладели им в эти минуты…

– Значит, договорились, – продолжал секретарь райкома. – К деталям вернемся позже. А теперь вот какое дело – к нам обратились товарищи из Комитета государственной безопасности… Они хотели бы, чтобы вы, Василий Михайлович, в чем-то им помогли. Посоветовались с нами… От имени районного комитета я их заверил, что вам они могут доверять полностью.

– Спасибо, – вырвалось у Прокудина.

Точно не замечая его душевного волнения, секретарь продолжал:

– Сейчас сюда приедет полковник Соколов, я вас с ним познакомлю.

Действительно, Соколов приехал буквально через десять минут. Вместе с ним Прокудин прошел в предоставленную им комнату.

– Скажите, вы хорошо знали Тимура Рахитова? – спросил Соколов.

– Да. – В поднятых на полковника глазах Прокудина появилось удивление, разговора на эту тему он никак не ожидал. – Приходилось встречаться в клубе, иногда он приезжал в отдел, к отцу. Беседовали… Вас интересуют наши отношения, мое мнение о нем?

Соколов отрицательно качнул головой:

– Нет.

– Тогда что же? – не понимая, произнес Прокудин.

– Видите ли, что собой представляет Тимур Рахитов, нам уже более или менее ясно…

Соколов коротко рассказал, – вчера юноша был тяжело ранен ударом ножа.

– Жаль парня, – искренне сказал Прокудин. – Вы знаете, почему его пытались убить?

– Очень приблизительно, – уклончиво сказал полковник, – он не хотел тратить время на подробности. – В данное время нас интересуют некоторые обстоятельства, связанные с покушением на этого юношу, но имеющие отношение больше не к нему непосредственно, а к его отцу, Рахитову Михаилу Борисовичу.

При этом имени Прокудин помрачнел. Полковник продолжал:

– Мы обратили внимание на следующее… Во-первых, оказалось, что о случившемся с сыном Рахитов узнал раньше, чем милиция, следственные органы. Кто-то сообщил ему, что его сын убит. Как только он получил это известие – парализовало левую часть его тела. Сейчас Рахитов представляет собой жалкое подобие того, каким вы знали его прежде. Возникает вопрос – от кого и каким образом он получил такое сообщение? Рахитов мог бы если не сказать, то написать – правая рука у него в порядке. Однако он молчит. Что же это значит? Почему он не хочет назвать человека, принесшего ему трагическое известие? Дальше, Рахитов почему-то не сделал ни малейшей попытки как-то ускорить следствие, что, пожалуй, при подобном несчастье сделал бы любой из нас. Больше того, он вообще не проявляет никакого интереса к следствию. Почему он так странно ведет себя? Вас, безусловно, занимает вопрос – почему мы, собственно, обратили внимание на поведение Рахитова после покушения на его сына, не так ли, Василий Михайлович?

– Да, так, – признался Прокудин.

– Мы уверены, что Тимура Рахитова хотели убрать с дороги агенты иностранной разведки, – пояснил полковник. – В этих обстоятельствах странное поведение Рахитова-отца приобретает, я бы сказал…

– Зловещий смысл, – подсказал Прокудин.

– Пожалуй, так, – согласился Соколов. – Вы ведь, конечно, понимаете – перед нами задача со многими неизвестными. Вы должны помочь нам решить эту задачу.

– Я не силен в алгебре, – хмуро усмехнулся Прокудин. Он в упор спросил: – Что я должен делать?

– Встретиться и поговорить с Рахитовым.

– Не понимаю.

– Вы не следователь – стало быть, не имеете права его допрашивать. Вы с ним не друзья, а враги, – естественно, не можете рассчитывать на то, что он доверится вам, – все это мы отлично понимаем, – спокойно наговорил полковник. – И все же именно вы должны попытаться установить истину. Сначала вы дружили, потом он возненавидел вас. И в то же самое время он по-своему уважал вас, вернее, отдавал себе отчет в том, что вы достойны уважения… и боялся вас. Да, да, Василий Михайлович. Вот это обстоятельство и навело меня на мысль обратиться к вам за помощью. Понимаете, иногда человек свой страх перед другим старается скрыть нарочитой грубостью, проявлением ненависти, хотя сам-то в душе и знает, что, собственно, ненавидеть не за что.

– Понимаю, – задумчиво сказал Прокудин. – Психология! Вы хотите как бы опрокинуть логику. Здравый смысл говорит, что такой встречи быть не может и сам Рахитов в этом абсолютно убежден – и вдруг – открывается дверь, появляюсь я. Гм… Он растеряется? Безусловно. Но в следующий же момент он укажет мне на дверь и никакого разговора не состоится. Я полагаю, вы подумали об этом?

– Подумали, – Соколов усмехнулся. – И на дверь он указать не посмеет и разговор состоится, если вы, конечно, согласитесь пойти на это, как я понимаю, не очень приятное для вас свидание.

– Мне нужен предлог, – сказал Прокудин.

– Вот он – этот предлог, – полковник вынул из бокового кармана конверт и протянул собеседнику.

– Что это? – осведомился Прокудин.

– Письмо вам от Тимура Рахитова. Будучи не в состоянии самостоятельно выпутаться из тяжелого положения, в котором он очутился, Тимур решил обратиться за советом к вам. В этом коротеньком письмеце он пишет, что поговорить с вами ему крайне необходимо, что это для него вопрос жизни и смерти. Он не пишет, в чем именно дело, на конверте ваша фамилия, без адреса. Стало быть, он хотел лично приехать к вам для беседы, а записку приготовил на тот случай, если бы не застал вас дома, для того, чтобы иметь возможность условиться с вами о встрече в какое-то другое время. Но он опоздал – они попытались убрать его, и беседа Рахитова-сына с вами не состоялась. Сейчас он без сознания. Преступники спешили и не догадались обыскать одежду Тимура. А в кармане его костюма лежал вот этот конверт с письмом вам, Василий Михайлович.

– По-нят-но… – Прокудин сурово нахмурился. – Письмо Тимура дает мне право, да нет – обязывает меня пойти на встречу с Рахитовым.

Долго еще Соколов и Прокудин обсуждали предстоящую встречу.

Целью посылки Прокудина к Рахитову главным образом было стремление убедиться не столько в том, как к этому визиту отнесется сам Рахитов, сколько проживающий у него лже-Егоров. По мысли Соколова, визит Прокудина должен был напугать его и подтолкнуть на какие-то действия. Но Прокудину знать об этом соображении, пожалуй, не обязательно. Излишняя осведомленность может помешать ему держать себя у Рахитова естественно, непринужденно. Однако об одном обстоятельстве Соколов счел нужным предупредить своего собеседника.

– Кстати, – сказал он, – примите к сведению – то, что Тимур не убит, а лишь тяжело ранен, Рахитов не знает. Вы, конечно, понимаете, почему мы так сделали?

– Опасаетесь, что кое у кого может появиться искушение приняться и за самого Рахитова?

– Вот именно.

Глава пятая

Прокудин легко нашел дачу своего бывшего начальника. Жена Рахитова, сгорбленная, заплаканная, при виде его остановилась и не могла сдвинуться с места.

– Нельзя! – замахала она руками. – Не пущу. Порадоваться нашему горю хотите.

– Перестаньте! – поморщился Прокудин. – Из-за Тимура скорблю вместе с вами, – в голосе его была искренность, которой Рахитова не могла не поверить. – К сыну вашему я относился с симпатией. Ну, а муж ваш… Чему же мне радоваться? Скажите, почему вы не положили его в больницу?

Женщина боязливо покосилась в сторону веранды, ответила почти шепотом:

– Он не разрешает.

– Кто – он?

– Знакомый его – инженер, товарищ Егоров.

Прокудин в изумлении передернул плечами:

– С каких это пор командует в вашей семье какой-то Егоров? Вашего мужа следует положить в больницу, там и лечение и уход лучше, да и вы, вижу, совсем с ног сбились, шутка ли – такие несчастья…

– Не разрешает, – безнадежно повторила женщина. – А Михаил Борисыч приказал мне во всем слушаться Егорова.

Она немного успокоилась и уже не держала Прокудина у калитки, они шли по направлению к веранде. Когда поднимались по ступенькам, в дверном проеме выросла фигура крупного мужчины с холеной рыжей бородой, с широкими стеклами золотых очков.

– Нельзя! – грубо, с оттенком угрозы в голосе сказал незнакомец, загораживая вход. – К больному нельзя.

Прокудин остановился.

– Егоров? – осведомился он, бросив на человека с рыжей бородой неласковый взгляд.

– Да, а в чем дело? Кто вы такой?

– Это вас не касается, – резко сказал Прокудин. – И будьте любезны не шуметь, шум любому больному противопоказан. – Не сводя с Егорова глаз, он двинулся вперед и сильным движением заставил того посторониться.

– Назад! – неожиданно злобно крикнул Егоров. – Я не позволю вам беспокоить товарища Рахитова.

Прокудин стоял уже посредине комнаты. На кровати в двух шагах лежал Рахитов. У него действительно вид был неказистый: лицо своротило на сторону, изо рта текла слюна, вывороченный из орбиты левый глаз уставился на Прокудина с выражением беспредельной ненависти. Его жена стояла теперь рядом с кроватью и с надеждой смотрела на Прокудина.

– Вот что, – сказал Прокудин, расправляя плечи, – вы, гражданин Егоров, зря надрываетесь. У меня к Михаилу Борисовичу интимное дело, и будет лучше, если вы уйдете, не будете нам мешать.

Он увидел, как взгляд Егорова зажегся злобной решимостью. Ого! Он, кажется, и в самом деле намерен выдворить отсюда непрошеного гостя.

– Кто этот человек? – спросил Егоров жену Рахитова.

– Прокудин.

В глазах Егорова мгновенно возникло и тотчас погасло какое-то новое, еле заметное выражение – растерянности, страха или удовлетворения…

Обращаясь к женщине, он сказал:

– Я скоро вернусь… Не позволяйте ему утомлять больного, – и направился к калитке. На Прокудина больше ни разу не взглянул. Но Прокудин про себя отметил: его имя почему-то имеет для этого человека значение. Какое и почему? Кто он?

Рахитов таращил налитые кровью глаза, правой здоровой рукой указывал на дверь. Жестом Прокудин остановил его.

– Именем вашего сына я должен задать вам, Рахитов, несколько вопросов. Я не задержусь здесь. Вас интересует, какое я имею право говорить от имени Тимура? Дал ли он мне такое право? Да, дал. Смотрите, вот его письмо мне – оно найдено при нем. Прочтите это письмо. – Он вынул его из конверта и передал Рахитову.

Кося глазами, тот мучительно долго читал. Прокудин понял: он уже давно не читает, а размышляет, как вести себя дальше. Потом Рахитов вобрал голову в подушку и, отшвырнув от себя письмо, снова показал на дверь. Булькающее рычанье, срывающееся с его губ явно означало: вон!

Прокудин внутренне усмехнулся – сейчас он убедился воочию, как прав был полковник Соколов: гнев и ненависть были искусственно вызваны, чтобы избавить от необходимости вести неприятный, а может, и опасный разговор – это он почувствовал отчетливо.

– Перестаньте хотя бы на несколько минут кривляться, – спокойно заговорил он, – Вашему сыну грозила смертельная опасность, он знал о ней, стремился избежать ее и хотел посоветоваться со мной, но не успел. Ваш сын отлично знал, что вы ненавидели меня, и все же он рискнул. Говорил ли он предварительно с вами о том, что беспокоило его, о том, чего он боялся, почему боялся?

Рахитов отрицательно затряс головой, но по выражению его глаз Прокудин видел: лжет. Больше того, он заметил, что все существо паралитика при этом разговоре охватил смертельный страх.

– Я был для Тимура – последним шансом, последней соломинкой, за которую он решил ухватиться, вы – рядом, вы – отец, разве не логично предполагать, что прежде чем обращаться ко мне, он поговорил с вами?

Рахитов опять замотал головой, замычал: не было, мол, такого разговора.

– Я не верю вам, – откровенно сказал Прокудин. – Тимур просто не мог обратиться ко мне, не попытавшись найти совет и помощь у вас, отца своего. С какой же целью вы пытаетесь разуверить меня в этом? Я хотел помочь вам – ведь преступников надо найти и сурово наказать, – но вы почему-то не хотите этого. Прощайте. – Прокудин снова обратил внимание, как выражение крайнего страха, почти ужаса, мигом сменилось у Рахитова состоянием покоя – опасность миновала. Когда миновала? Как только Прокудин прекратил разговор об обстоятельствах, связанных с покушением на Тимура. Рахитов почему-то очень боится разговора на эту печальную тему.

Когда уже подходили к калитке, Прокудин неожиданно спросил жену Рахитова:

– Кто сообщил вам о смерти сына?

– Н-не знаю… – растерянно сказала женщина. – Вечером кто-то приезжал на автомобиле и сообщил Михал Борисычу, а кто – он мне не сказал.

В тот же день Прокудин о своей поездке к Рахитову поведал полковнику Соколову.

– Инженер Егоров? Помню, видел как-то… – Соколов задумался. – Пока ясно одно: Рахитов не случайно отнекивается, о покушении на сына он знает что-то такое, чего не знаем мы с вами. Так почему же он молчит? Боится? Пожалуй, но чего? И кто же мог нагнать на него страху? Это следует выяснить.

– У меня создалось впечатление, что, во-первых, Егоров имеет какую-то власть над Рахитовым, непонятную даже жене, – сказал Прокудин озабоченно. – Во-вторых, Егоров, видимо, сейчас торчит на даче у Рахитова не столько для того, чтобы помочь больному, сколько с целью помешать его контакту с посторонними, – должно быть поэтому же он стремится не допустить перевозки Рахитова в больницу.

Так совершенно неожиданно для себя вышел на первый план рыжебородый инженер Егоров.

Годдарту было невдомек, к чему привело посещение им в Центральном парке культуры и отдыха побывавшего на Луне советского космического корабля. Он поехал туда по совету профессора Желтовского, которого презирал за излишнюю доверчивость и недальновидность, над которым внутренне глумился, но эта поездка привела к целой серии весьма важных событий: не было бы ее – не заметил бы его там Тимур Рахитов, не начал бы парень выслеживать «Ирину Петровну», не стал бы на след Грина, не полетел бы в Ленинград, не было бы нелепой встречи с Мордехаем Шварцем, закончившейся в конце концов провалом этого старого шпиона и ранением самого Тимура. А не попытайся Грин отделаться от Тимура – ничего не случилось бы с Рахитовым-старшим, не направился бы к нему с визитом Василий Прокудин и не столкнулся бы там лицом к лицу с ним, Годдартом-Егоровым. Но обо всем этом Годдарт не имел ни малейшего представления, так же, впрочем, как и о том, к чему все это приведет в ближайшие дни. А случилось вот что.

Прокудин побеседовал с полковником Соколовым и об обстоятельствах, заставивших его написать в КГБ относительно «инвалида Отечественной войны» со станции Кратово. Провожая от себя Прокудина, полковник сказал:

– Придется вам, Василий Михайлович, основательно помочь нам. Но не увлекайтесь, будьте осторожны. Если наши худшие опасения подтвердятся, следует быть готовым ко всему. Не забудьте – Тимура Рахитова они хотели отправить на тот свет запросто, ударом ножа – старомодно, зато бесшумно.

А на следующий день в цехе появился Богуславский, как всегда прекрасно одетый, надушенный. Подошел к станку, на котором работал Прокудин, поздоровался, вежливо осведомился о делах, пошутил, что-де рука у него, у Богуславского, легкая: захотел помочь затравленному всякими там прохвостами хорошему человеку и помог, теперь Василий Михайлович, так сказать, в люди вышел, – шутка ли – квалифицированный токарь. Прокудин молчал, он чувствовал, что все это лишь предисловие к какому-то разговору, и не ошибся. Уже серьезно гость сказал:

– Нам надо поговорить. Буду ждать вас сегодня в семь вечера на улице, напротив дома, в котором вы живете. Оденьтесь поприличнее.

Бесцеремонность Богуславского сердила Прокудина, оскорбляла, в другое время он резко отказался бы от встречи с этим субъектом, но не теперь: ведь этот хлыщ – человек «пенсионера Рушникова»! Прокудин согласился.

Минута в минуту он вышел из дома, в стоявшем неподалеку такси его уже поджидал Богуславский.

– Вы точны, – улыбнулся он. – Ну, поехали. – Машина тронулась с места.

– Куда направляемся? – спросил Прокудин.

– В злачное заведение, – рассмеялся Богуславский. – С вас, дорогой Василий Михайлович, причитается. Да и перемену положения обмыть следует – вы уже не разнорабочий, а ква-ли-фи-ци-ро-ван-ный токарь! Ну, ну, не бойтесь, я пошутил, грабить вас не собираюсь, взяток не беру. Просто я намерен угостить вас ужином в ресторане, там и поговорим.

В ресторане Богуславский был своим человеком, провел Прокудина в отдельный кабинет. Пили, ели, Богуславский рассказывал анекдоты. Прокудин нетерпеливо ждал, когда же он перейдет к делу, ради которого притащил его в ресторан.

– Вот что, дорогой Василий Михайлович, пора вам перейти на более подходящую работу, – произнес наконец Богуславский.

– Нет, я никуда из цеха не уйду, – возразил Прокудин.

– Уйдете, милейший, уйдете. – Стремясь подпоить Прокудина, Богуславский выпил лишнего сам и теперь явно терял контроль над собой. – Так хочет ваш друг-приятель Семен Семенович. И вы не скромничайте, Рушников – умный человек, он знает, чего вы стоите.

Рушников? Вон оно что!

– Так договорились? – продолжал Богуславский, пьянея. – На производстве вы давайте закругляйтесь… Постарайтесь получить положительную характеристику.

– Никуда я не пойду, – уперся Прокудин, – мне и там хорошо.

Богуславский зло ухмыльнулся.

– Вы, Прокудин, наивный ребенок! Честное слово. Ему предлагают выдвижение, а он еще кобенится. Чудак! Сволочь Рахитов? Сволочь. А ходит в начальниках, а вы… – Богуславский грязно выругался. – Надо поумнее быть, вот так!

Прокудин слушал с затаенным вниманием: никогда ни одним словом не обмолвился он Рушникову о своем прошлом, о Рахитове – и все же они знают! Богуславскому рассказал Рушников – это-то ясно, но откуда такая осведомленность Рушникова? И при чем тут вообще Рахитов?

Поход в ресторан приобретал неожиданный интерес.

– Никуда я не пойду, – стоял на своем Прокудин. – Мне выдвижение не нужно, в услугах не нуждаюсь.

– Давно ли? – насмешливо усмехнулся Богуславский. – Забыли, кто вас выручил? Хотите, чтобы опять вышвырнули на мостовую? Что ж, и это можно.

– Не то время, – спокойно заметил Прокудин. Он еле сдерживался, чтобы не дать волю охватившему его гневу.

– Идеалист! – фыркнул Богуславский. – Впрочем, черт с вами, как хотите. Только советую Рушникову не перечить, если вам, конечно, жизнь дорога, а то, чего доброго, в два счета останетесь без головы – у него это быстро… – Он спохватился, что сказал лишнее, и настороженно поглядел на Прокудина, но тот сделал вид, что не обратил на его слова никакого внимания, и Богуславский успокоился.

– Какую работу вы мне предлагаете? – спросил Прокудин.

– Все-таки интересно? – раздраженно сказал Богуславский. – Какую – не знаю, об этом вам Семен Семеныч скажет. Он просил передать, что завтра будет ждать вас для конкретного разговора по этому вопросу. Просит приехать к нему домой. Мой совет – не ссорьтесь с ним.

Прокудин молча пожал плечами: наступление началось сразу же с применением угроз. Что-то будет дальше?

– Хорошо, завтра я подъеду к нему, – небрежно согласился он.

– То-то! – сердито обронил Богуславский. – Пью за ваше повое выдвижение.

Так вот, оказывается, для чего была нужна эта встреча в ресторане: подготовить, уговорить.

Рушников встретил Прокудина с показной сердечностью. Во время беседы с полковником Соколовым, состоявшейся тотчас после того, как Прокудин расстался с Богуславским, оба они полагали, что цель приглашения на станцию Кратово – попытаться так или иначе заставить Василия Михайловича согласиться на какое-то гнусное предложение, которое затем отдало бы его во власть Рушникова или тех, кто за ним стоит. Об этом, казалось бы, говорило все поведение Богуславского. В соответствии с этим Прокудин ждал теперь, когда Рушников пойдет в атаку. Однако хозяин, по-видимому, волк более травленый, чем они с Соколовым полагали: уединяться с гостем не спешил, расхаживал вокруг клумб, ухаживал за цветами, говорил о разных пустяках, часто обращался к присутствовавшей здесь же жене.

Пили чай, гуляли, болтали о том, о сем, – стало уже совсем темно. Прокудин попрощался. Хозяин пошел провожать его до калитки. По дороге остановились возле одной из клумб.

– Пора вам, Василий Михалыч, переходить на большую работу, – заговорил наконец Рушников. – Хватит с вас в черном теле быть. Как вы на это смотрите?

– Не возражаю, смотря о какой работе речь, – сдержанно сказал Прокудин.

– Интересная, значительная… – заверил Рушников. – Сейчас, как вы сами знаете, перспективны проблемы исследования космоса, кибернетика. Вот я и подумал, что вам было бы полезно переключиться на работу в этой сфере, так сказать.

– А конкретно? Какое я мог бы найти себе применение? – с интересом осведомился Прокудин. В темноте он не видел лица собеседника, но почувствовал, как тот самодовольно ухмыльнулся: главное – Прокудин в принципе согласен принять назначение, которое ему хотят подсунуть.

Так, стало быть, они хотят попытаться использовать его, Прокудина, пока вслепую, боятся все-таки начать вербовку! Откладывают ее на более позднее время, надеясь, что такой случай им все-таки представится.

Прокудин хмуро сказал:

– Я бы с удовольствием… Действительно – что может быть увлекательнее? Но ведь эта область пока что сугубо секретная, а я… – Он замялся.

– Штрафной? – Рушников добродушно рассмеялся. – Я об этом подумал в первую очередь. Вам нужны солидные рекомендации, характеристики, не так ли? Без них дело не пойдет, это уж точно. Пришлось мне повидать кое-кого из моих друзей с солидным положением, они согласились помочь и рекомендации вам дали. Вот они – берите, да берите, не стесняйтесь, я уверен – вы нас не подведете. – Он вложил в руку гостя сверток бумаг. – Ознакомьтесь с ними, и давайте договоримся – ничему не удивляйтесь.

– Постараюсь, – заверил Прокудин. Рушников продолжал:

– Тут вы найдете и рекомендацию, которую только вчера написал ваш бывший начальник Рахитов.

– Рахитов? – вырвалось у Прокудина.

– Да… Совесть в нем заговорила, – усмехнулся невидимый в темноте дачного садика Рушников. – Вчера мы с ним встретились у Желтовского, перекинулись в картишки, выпили малость… Вы, Василий Михайлович, не привередничайте – помните пословицу: «С паршивой овцы хоть шерсти клок». А для вас рекомендация Рахитова имеет принципиальное значение, поняли наконец?

– Шерсти клок… – неуверенно пробормотал Прокудин, пряча полученные от хозяина документы в карман.

– Вот именно, – подтвердил Рушников. – Ну, до свидания, и ни пуха вам, ни пера.

– Идите к черту! – почти крикнул Прокудин и с неосторожной поспешностью направился к выходу. – За документы эти спасибо.

– Ладно, сочтемся, – «пенсионер» возился с замком: на ночь дача основательно запиралась, хозяин боялся воров.

Прокудин со всех ног бросился к станции – он хотел поспеть на ближайшую электричку, однако не прошел и десятка шагов, как в свете затаившейся в густой зелени электрической лампочки заметил почти бегущего навстречу человека: блеснули рыжая борода, очки в золотой оправе. Прокудин отскочил в сторону и затих, сомнений не было – мимо него быстро прошел инженер Егоров, тот самый, с которым он недавно столкнулся у Рахитова. Что ему нужно здесь, в Кратове? Прокудин осторожно двинулся за ним. Идти пришлось недалеко, Егоров остановился у калитки дачи Рушникова и позвонил. Хозяин появился мгновенно, – по-видимому, он еле успел управиться с замками и был где-то совсем рядом. Они разговаривали тут же, у калитки, вполголоса, но каждое их слово отчетливо было слышно Прокудину, притаившемуся за соседним кустом акации.

– Вы? – в голосе Рушникова послышалось беспокойство. – Что случилось?

– Видели Прокудина?

– Да, видел.

– Когда?

– Недавно. Я говорил с ним. Прокудин согласен.

– Вручили ему рекомендации?

– Да. Он не хотел брать похвальный лист от Рахитова, но я уговорил.

– Что вы сказали Прокудину в связи с этим документом? – с неожиданной яростью спросил Егоров.

– Встретились вчера у Желтовского… – начал Рушников.

Егоров бешено выругался.

– Все пропало! – задыхаясь, произнес он.

– Почему? – недоверчиво осведомился Рушников.

– Потому что он провел вас как мальчишку! Прокудин был у Рахитова, видел, в каком тот беспомощном состоянии, и знает, что Рахитов вчера не мог встретиться о вами у Желтовского. И все-таки он сделал вид, что поверил вам. Прокудин перехитрил вас, – очевидно, его подослали чекисты. Вы провалились, Джим…

– Его надо уничтожить, сегодня же, – деловито сказал «пенсионер». – Он ушел от меня четверть часа назад, не больше, и теперь шатается где-нибудь на станции, ждет электричку. Идемте скорее.

Они прошмыгнули мимо куста акации, за которым стоял Василий Михайлович. Прокудин прислушался к замирающему вдали топоту – они не шли, а бежали.

На станции Годдарт и его агент Прокудина не обнаружили.

– Вам не следует возвращаться домой, – сказал Годдарт. – Каждую минуту вас могут арестовать.

– Знаю, – угрюмо согласился Рушников. – Я этого давно ждал, рано или поздно такое могло случиться, всего не предусмотришь. Уйду через час, думаю – успею. Где меня искать, вы знаете.

Они расстались. Инвалида Великой Отечественной войны Семена Рушникова больше не существовало. С этой минуты он навсегда ушел из семьи, которая довольно долго служила ему прикрытием. Этой же ночью он перебрался туда, где его знали совсем под другой фамилией, – на дачу, в которой тайком обитал его подручный Симка Андрюхин.

А наутро не вышел на работу в редакцию журнала «Космос» инженер Егоров: Годдарт понял, что провал Джима – одновременно и его собственный: ведь Прокудин видел его у Рахитова. Жаль, что не довелось загодя отделаться от этого типа, но, как сказал Джим: «всего не предусмотришь», убийство Рахитова могло навести на его, Годдарта, след работников милиции, прокуратуры, а этого он допустить не мог. Но теперь необходимо выйти из игры, и немедленно, сейчас надо было думать не об операции «Шедоу» и долларах за ее успешное проведение, а о том, как спасти собственную шкуру. В ту же ночь Годдарт исчез.

В коридоре скорого поезда, следовавшего на юг, толпились пассажиры. К окну приник солидной внешности, гладко выбритый гражданин, он громко восхищался пейзажем.

– В Москве за делами даже на рыбалку выбраться некогда, – сокрушался бритый. Это был Годдарт.

Соседи, два молодых парня, согласно поддакивали. Неожиданно Годдарт почувствовал, как его крепко схватили за руки, дверь в купе позади него на мгновенье открылась и сейчас же снова захлопнулась – уже за ним. Не выпуская его рук, Годдарта силой усадили на диван. В купе находился еще один человек, показавшийся разведчику знакомым. Годдарт вспомнил: он видел этого рослого мужчину на платформе в Кратово в тот вечер, после ухода «пенсионера Рушникова». Это был майор Русаков.

– Поспешили избавиться от бороды и очков, зря старались, – сказал Русаков. – Такая роскошная была борода!

Годдарта тщательно обыскали.

– Придется вам возвратиться в Москву, – заметил майор.

Годдарт растерянно молчал.

Глава шестая

В ходе борьбы против операции «Шедоу» Грину нанесена серия ударов: скандальный провал Шварца, неудача с попыткой использовать Прокудина, разоблачены Рахитов и Рушников, схвачен человек, выдававший себя за инженера Егорова… Арестовывать Рахитова сочли нецелесообразным – он сам себя приговорил, так сказать, к высшей мере наказания, – врачи предупредили, что если есть необходимость с ним разговаривать, то следует поспешить: ему грозит полный паралич.

Полковник Соколов ни на минуту не забывал о пробравшемся на нашу землю лазутчике, застрелившем своего проводника. Изучение донесений Торопова и Пчелина на Пореченска и сообщений Ванды о ее беседах с отцом наводили на мысль, что этот человек и бывший гитлеровский каратель Палач, прошедший маршрутом «Дрисса», – одно и то же лицо. Кто же на самом деле этот субъект? Где искать его? Под какой маской он прячется? Провал Лже-Егорова внес ясность и в этот вопрос: даты появления «Егорова» у Рахитова и проникновения на советскую территорию человека у Пореченска совпадали. Полковник Соколов основательно побеседовал с Рахитовым, тот уже ни в чем не запирался. О личности «Егорова» он многого поведать не мог, знал только, что тот из разведки Харвуда, но зато роль Ирэн Грант в операции «Шедоу» прояснил. Вот, оказывается, какими делами занимается у нас эта особа!

Молодая женщина любила утренние прогулки в автомобиле. Особенно по шоссе в сторону Загорска. Не успевало солнце сколько-нибудь приметно подняться над горизонтом, как серый «Москвич» вырывался за пределы столицы и, набирая скорость, скрывался вдали, среди полей и рощ Подмосковья. У седого валуна, справа от дороги или чуть дальше, у развесистого дуба, что-то происходило с мотором. Грант останавливала машину, поднимала капот, что-то проверяла, лазила в багажник, ходила вокруг, присаживалась на придорожный камень, как бы отдыхая от неприятной возни с автомобилем, и вскоре ее «Москвич» продолжал путь. А через некоторое время можно было заметить машину возвращающейся обратно. Хозяйка с безмятежным видом, несколько рассеянно, смотрела вперед, руки ее уверенно лежали на руле.

Она и не подозревала, что с некоторого времени ее утренние поездки привлекли к себе чье-то внимание, что за каждым ее движением внимательно следят, особенно при «случайных» остановках неизменно у одних и тех же мест.

Настала минута, когда на стол полковника Соколова легла фотокопия шифровки, оставленной Ирэн Грант в металлической коробочке под древним валуном, – в своем послании она сообщала о том, что выполнение предыдущего приказа привело к неожиданным и тревожным результатам: Серого разбил паралич, а Годдарт куда-то исчез. Куда он мог деваться, испугался и спрятался или попал в руки чекистов? А что, если он провалился, если Серый выдал его? Грант запрашивала дальнейших инструкций.

«Серый» – кличка Рахитова, об этом было уже известно. Годдарт! Так вот какого мерзавца пристроила Грант у Рахитова, дорого заплатившего за свою подлость и трусость!

В шифровке не указывалось, кому именно она адресована, но об этом нетрудно было догадаться. А установленное полковником наблюдение за интересовавшим его участком дороги не оставило сомнений – ночью к тайнику приходил Грин. После этого перестало быть тайной и место, где скрывается Грин, но арестовывать его рано – генерал Тарханов упорно требовал от Соколова не забывать об операции с «посылкой с Запада», запланированной разведкой Харвуда. Кто знает, не поспешит ли иностранная разведка с проведением этой операции, если резидент будет нами схвачен? Тарханов решил некоторое время выждать.

Годдарт давать показания не спешил. Он, по-видимому, боялся излишней откровенностью сорвать какие-то планы разведки и никак не мог предугадать свою дальнейшую судьбу.

У Ландышева что-то стряслось. Соколов пытался выяснить, что именно у него произошло, но инженер уже повесил трубку. Он настоятельно просил приехать немедленно.

Сидя в самолете, Соколов мысленно еще и еще раз как бы перечитывал всего час назад расшифрованный ответ Грина на сообщение Ирэн Грант… Грин предлагал своей помощнице, не дожидаясь появления Годдарта, установить связь с Орсой и приступить к делу по заранее разработанному плану, ехать в Пореченск надо ей самой.

Ехать в Пореченск! Не идет ли и на этот раз речь о «посылке с Запада»? Кто такая Орса, с которой Грант приказано установить связь? Какое отношение имеет Орса к запланированной разведкой операции?

В помощь Грант резидент обещал срочно прислать человека, в котором она может не сомневаться.

Итак, Грин намерен ввести в игру новую фигуру. Но кого и когда? Кто этот новый человек Грина, которого он вместе с Грант собирается направить в Пореченск?

Полковник размышлял. Смутные подозрения и все нарастающая тревога овладевали им.

Самолет пошел на посадку. На поле аэродрома стоял Ландышев.

По дороге до квартиры он рассказал Соколову о том, что в последнее время с Оксаной явно «что-то творится», она стала рассеянной, нервной, порой глубоко печальной. Ландышев так и этак пытался выяснить у нее, что именно произошло, но безуспешно. Погруженная в мрачное настроение, она упорно молчала и предпочитала оставаться наедине с собой, – казалось, она изо всех сил старалась найти ответ на какой-то очень важный для нее вопрос. Причины такого состояния любимой женщины Ландышев старательно искал в своем отношении к ней: может, он незаметно для себя чем-то обидел ее и она теперь переживает? Однако припомнить ничего не смог. Нет, все между ними было хорошо, легко и ясно, кроме какого-то часа, в который произошло нечто ошеломившее его жену. Но ни часа этого, ни происшествия инженер Ландышев не заметил. И все же что-то с ней случилось. Он решил посоветоваться с Соколовым. Это представлялось ему тем более необходимым, что сегодня с утра Оксана почувствовала себя совсем плохо и не смогла подняться с постели. Врачи пришли к единодушному выводу: в результате сильнейшей душевной депрессии сдает сердце. Врачи не отходили от постели больной, пытались как-то облегчить ее состояние, но принятые ими меры результатов не дают.

Ландышев, страшно изменившийся, без кровинки в лице, стоял перед Соколовым.

– Что же это? Кто заставляет ее так страдать, кто убивает ее, за что? – повторял он.

В самом деле – кто? Соколов долго разговаривал с Ландышевым – пытался найти в прежней жизни его жены что-нибудь такое, чего он, Соколов, не знал и что могло бы пролить свет на ее нынешнее тяжелое состояние. Оксана – женщина замкнутая и никому не рассказывала о годах проклятой жизни там, за океаном. Отбросив опасения обидеть, задеть самолюбие Ландышева, Соколову пришлось коснуться прошлого Оксаны.

Ребенок – вот, оказывается, о ком беспрестанно она думала! У нее был сынишка, он остался там, в Штатах, с первым мужем. Мысль о сыне угнетала ее, а какое-то ложное чувство стыда и смущения не позволяло говорить об этом. Да и о чем, собственно, говорить, ведь маленький Сережа остался с отцом, с Можайцевым…

Сейчас, в беседе с Соколовым, страшные мысли впервые промелькнули в голове Ландышева. Он с ужасом подумал о том, что до сих пор отмахивался от них, ему же всегда некогда… и ему стало нестерпимо стыдно.

Соколов понимал состояние Ландышева: разве трудно было осознать, что Можайцеву в его положении вряд ли есть возможность заботиться о ребенке? Оксана не знала, как сложилась жизнь ее бывшего мужа, но Ландышев-то знал это…

Только сейчас он, как и Ландышев, понял: у Можайцева ребенка Оксаны не было! Где же он, что с ним?

Соколов насторожился… Ребенок! Он вспомнил запись беседы Грина с Сатановской – ведь там речь шла явно о каком-то ребенке… «Посылка с Запада», последнее приказание Грина о проведении операции в Пореченске – той самой операции! – и какая-то Орса между тем ребенком и Ландышевым, – ведь вся затея иностранной разведки направлена против Ландышева, это-то для Соколова давно не секрет. Та-ак… Вот сейчас совершенно особое значение приобрело и сообщение шофера о встрече Оксаны с незнакомой женщиной на окраине столицы, ее внезапное нездоровье. Сейчас он с тревогой подумал о том, что, возможно, ее тогда заманили и шантажировали. Не трудно было представить, чего от нее требовали и чем ей угрожали – ее ребенок, в нем все дело! Теперь, кажется, Соколов понял все.

– Я пойду к ней, – сказал он Ландышеву. – Я должен сейчас же говорить с ней, только так мы спасем ее, – и, провожаемый недоуменным взглядом инженера, пошел к двери. – Лишь вера в нас может спасти ее.

Глава седьмая

«ИЛ-18» приближался к Москве. Капитан Пчелин почувствовал знакомое состояние напряжения воли, максимальной внутренней собранности. Он понимал: начинается! Вот теперь, может быть, как только он появится на верхней ступеньке трапа, у выхода из самолета, хотя и не знал конкретно, что именно «начинается» и как оно будет развиваться в дальнейшем. Несколько дней назад в его служебном помещении на площади Дзержинского раздался звонок дежурного: «Товарищ Пчелин, срочно к полковнику!» Полковник Соколов казался озабоченным и встревоженным.

– Я только что от Тарханова, – сказал он. – Генерал предложил поручить вам, товарищ капитан, выполнение оперативного задания, которое связано с операцией «Шедоу». Вы как себя чувствуете, здоровы ли?

– Абсолютно здоров, товарищ полковник. Когда прикажете приступать к выполнению задания?

Лицо Соколова дрогнуло в усмешке.

– В таком случае, капитан, считайте, что к выполнению задания вы уже приступили. Дело в том, что Грин вызывает к себе зачем-то одного человека. Под видом того человека пойдете к Грину вы. Обрисую коротко создавшееся положение… Не так давно в заграничной командировке побывал призер международных соревнований по стрельбе из легкого оружия мастер спорта Степан Истомин. Иностранная разведка попыталась завербовать его. Вернувшись, он рассказал нам об этом. Мы посоветовали ему позволить «завербовать» себя. Мы обратили внимание на такую деталь: американцы почему-то ценят в нем его, так сказать, стрелковую специальность. И второе – его ориентировали в первую очередь на встречу именно с Грином, для чего снабдили паролем и словесным ритуалом. Истомин вернулся к себе в Челябинск, где он работает старшим тренером по стрелковому спорту в одном из клубов. Прошло всего несколько недель после поездки за рубеж, и вот он уже получил вызов. Ему приказывают прибыть на встречу и в связи с этим указывают дни, часы и место, где его будут ожидать люди Харвуда, – дается, так сказать, расписание. Что задумал Грин, какое собирается дать поручение Истомину – об этом можно лишь гадать, но поскольку он сейчас главным образом занимается «Шедоу» – кое-какие предположения можно сделать. Истомин, по отзывам товарищей из Челябинска, умен, смел, отличный самбист, полон готовности идти на предложенную ему встречу, но он не чекист, у него нет необходимого опыта, мы не имеем права рисковать – можно ведь и дело сорвать и парня загубить. А откладывать встречу нельзя. Вы, капитан, сегодня же вылетите в Челябинск. Встретитесь с Истоминым. Поговорите с ним, порасспросите, присмотритесь к нему, изучите его какие-то привычки, манеры, жесты…

Вечерним рейсом Пчелин отбыл за Урал. Пчелин провел со Степаном Истоминым несколько дней, «вживался в образ». Когда покидал Челябинск, в его карманах лежал целый набор документов, неопровержимо свидетельствующих, что он и есть Степан Истомин.

Самолет совершил посадку, подрулил поближе к зданию аэровокзала. Постепенно затих гул двигателей.

Пчелин взял с полочки свой чемодан и направился к выходу: началось! Сейчас он был уже не Пчелин, а Степан Истомин.

Не встречает ли его здесь тайком кто-нибудь из людей Грина, не следят ли за ним? Кто знает. Подошел к стоянке такси. Усаживаясь в машину, сказал шоферу:

– Выедем на бетонку – и налево.

– Это куда же?

– Подбросите меня до деревни Райки.

– Это конкретно где же?

– Отсюда далеко.

Ехали долго. Иногда притормаживали, спрашивали, далеко ли до Райков. Наконец пассажир попросил остановиться, высадить его.

– Так тут же нет никаких Райков, – удивился шофер. Пчелин не ответил. Рассчитался щедро. Такси скрылось вдали. Пчелин отошел в сторону от обочины автострады, прислонился к дереву. По шоссе, не очень, правда, густо, пробегали легковые машины, но среди них не было той, которую он ждал.

Прошло больше часа. Неожиданно откуда-то сбоку лесной тропой тихо выползла «Волга». Низко надвинутая на лоб шляпа скрывала лицо водителя. Она! Пчелин шагнул к автомобилю. На какой-то миг он почувствовал на себе колючий взгляд незнакомца за рулем.

– Вам куда? – открывая дверцу машины, спросил тот.

– К поезду на Тулу, – ответил Пчелин условленной фразой.

– Садитесь, да побыстрее.

Всю дорогу этот чернявый парень молчал. Рушников – а это он вел «Волгу» – бросал на него испытующие взгляды, пытался догадаться – свой он или иностранец, соображал, зачем этот человек срочно потребовался Грину… Парень был еще молод, сильного сложения, под серым костюмом чувствовалось тренированное тело спортсмена, глаза смотрели внимательно и неулыбчиво, настороженно и недоброжелательно. У него пружинящая походка не то охотника, не то вышедшего на тропу зверя.

– Приехали, – буркнул Рушников, загоняя «Волгу» во двор дачи.

Итак, приказ Грина выполнен: его агента он встретил – и благополучно доставил в свое логово.

Пчелин взял с заднего сиденья свой чемодан и выскользнул из машины.

– Идите туда, – показал Рушников в сторону дачи. – Тут и поживете.

– Знаю… – Пчелин посмотрел по сторонам и успокоился: вокруг лес, глушь.

Направился к дому. Навстречу, тяжело переваливаясь, шел широкоплечий парень – из-под красных, опухших от пьянок век зло блестели хмельные глаза. Это был Симка Андрюхин. Он подошел к своему шефу, зашептал:

– Когда смоемся?

– Сегодня ночью, задерживаться опасно, – пробурчал Рушников.

– А он? – Симка кивнул в сторону приезжего, скрывшегося за дверью дачи.

– Не наша забота, он мне не приболел.

– А сам не рассердится? – усомнился Андрюхин, подразумевая под словом «сам» Грина.

– Не твое дело, щенок, – разозлился Рушников. – Ты думаешь, мне легко… – Он не объяснил, почему ему тяжело, продолжал: – Сдается мне – сам на воле останется недолго, кое-каких помощников его засекли… Ты понимаешь, что это значит? Если уж клубок начали разматывать – надо ложиться на дно. Понял? Нам с тобой от самого теперь надо держаться подальше, его могут в любой момент застукать, а тогда, чтобы спасти свою шкуру, он расколется – и нам с тобой крышка. Дошло? Чую – самого обложили как медведя в берлоге… – Он не договаривал, не в его правилах распускать язык, сообщать какому-то Симке о событиях последних дней…

С момента бегства со станции Кратово Рушникова мучили сомнения: сумеет ли «Егоров» замести следы, – и чем больше он об этом думал, тем больше проникался уверенностью – нет, не удастся тому сбежать, не сумеет спрятаться, уж очень неожиданно он провалился-то, выследят. А раз так – не забудут и о Грине, и о нем.

С угрюмой злобой сказал:

– Положу в тайник записку, придумаю что-нибудь, и давай бог ноги, пока не погорели. Схватят – к стенке поставят.

Они исчезли в ту же ночь, и совершенно неожиданно для себя капитан Пчелин остался на даче один. Валялся на койке, просматривал старые номера журналов.

Грин пришел через день, ночью, в высоких болотных сапогах, с ружьем и охотничьей сумкой. Не здороваясь, спросил с порога:

– А хозяин где?

– Куда-то ушел… – Пчелин пытался угадать, кто перед ним.

Грин прошел к столу, сел, осмотрелся.

– Истомин?

Пчелин произнес что-то неопределенное.

– Как прошел полет?

Пчелин сделал вид, что не слышал вопроса. Тогда Грин спросил резко:

– Когда это было?

«Степан Истомин» вытянулся: вот оно – началось. Ответил по-военному четко:

– В полночь.

– С кем она была?

– С вами. – Как и сам Грин, он не знал, есть ли какой смысл в их диалоге, или он всего лишь условленный для пароля набор слов.

– Куда ушел я? – продолжал резидент.

– На запад.

– Что стало с ней?

– Не знаю.

– Ты можешь показать ее мне?

– Да, – и в протянутую руку Грина он положил фотографию молодой женщины, маленькое фото, на котором было изображено только ее лицо.

Грин взглянул на снимок и от неожиданности отшатнулся: на него смотрела его недавняя нью-йоркская возлюбленная. Что это – шутка, насмешка или угроза? Да, агент представил ему убедительное доказательство, но бесцеремонность людей из управления разведки и оскорбила и напугала Грина – Харвуд еще раз дал понять, что знает о нем все, следит за каждым его шагом… Хорошо еще, что этот новичок и не подозревает о тайном смысле врученного им фотоснимка.

Наконец Грин приступил к делу, ради которого он пришел, сказал «Истомину», что вызвал его для того, чтобы он некоторое время находился непосредственно при нем, однако за последние дни ситуация несколько изменилась, и теперь ему поручается дело большой важности, от которого зависит успех проводимой Грином операции. Правда, он будет только помощником, но это не имеет значения, важен результат. После выполнения этого задания он получит деньги, очень большую сумму. Отсюда, с дачи, уходить надо с таким расчетом, чтобы в указанный ему пункт прибыть завтра поздно вечером. Грин вручил «Степану» бумажку с адресом и ключ от квартиры, той самой, в которой раньше под именем полковника Сырцова проживал сам: проверка показала, что квартира «чистая». По словам Грина, жить там придется, наверное, всего несколько дней, после чего он выедет в другой город и сделает там то, что ему будет приказано.

– Не удивляйтесь, – заметил Грин, – вашим начальником при проведении операции будет женщина, молодая женщина. Она стоит дюжины мужчин.

«Степан» пожал плечами: ему все равно. Грин осторожно выскользнул за калитку и растворился в темноте. Пчелин снова остался один, размышлял… Кто эта женщина, в распоряжение которой он поступает? Куда ему придется ехать и что именно делать там? Почему Грин особое внимание обратил на то, чтобы он был вооружен? В кого ему прикажут стрелять, когда, при каких обстоятельствах? Какова, собственно, его роль: охранять помощницу Грина или по ее указанию убивать кого-то? Скорее всего, последнее – в охране-то она вряд ли нуждается, обходилась же без него до сих пор.

На следующий день в назначенный час он вышел из метро и вскоре разыскал нужный ему дом.

Войдя в квартиру, стал шарить рукой по панели, – где-то тут обычно находится выключатель, но его опередили – в одной из комнат зажглась люстра, и на пороге появилась женщина.

Незнакомка была молода и красива. На какой-то миг Пчелин усомнился: действительно ли перед ним Ирэн Грант, уж очень весь ее внешний облик не вязался с делами, которыми ей приходилось заниматься у Грина…

– Почему так поздно? – спросила Грант, это был пароль.

– Прения затянулись, – ответил он, и она тотчас успокоилась.

«Истомин» вынул из бумажника записку Грина и протянул ей.

– Располагайтесь здесь как дома, из квартиры не выходите, на звонки не реагируйте, к телефону не подходите – так будет лучше, – посоветовала она.

– Хорошо, – «Истомин» стал раздеваться. – Мне бы умыться…

– Ванна здесь, – она прошла впереди него. – Мойтесь с дороги, а я вскипячу чай, и потом мы поговорим о деле.

Перед уходом она, как бы между прочим, велела ему завтра в восемь часов вечера быть у памятника Пушкину, на улице Горького.

– Проводите меня к портнихе, – усмехнулась, бросив на него пытливый взгляд. – Там вы увидите один из объектов, которым нам с вами придется заниматься.

– У портнихи? – Он не скрыл удивления.

– Да. Имя вашего «объекта» – Оксана Орленко. Вечером она придет к портнихе, частнице, там я и встречусь с ней. Вы будете сопровождать меня, только и всего. Кстати, в ящике письменного стола лежит ваш кольт, скоро он вам пригодится…

Не дожидаясь вопросов, она плотно закрыла за собой дверь.

Будто прогуливаясь, они несколько раз миновали дом, в котором жила интересовавшая Ирэн Грант портниха.

– Все в порядке, – заключила она и увлекла «Истомина» вслед за собой в подъезд. В лифте поднялись на несколько этажей, позвонили. Им открыли, провели в комнаты.

– Ну как мой костюм? – спросила Грант.

– Сейчас, сейчас, Ирина Петровна, – заволновалась портниха. – У меня тут заказчицы, может, немножко подождете?

– Хорошо, мы посидим на кухне, посмотрим журналы мод, – с готовностью согласилась Грант. Ее здесь явно принимали за свою, за русскую – понял Пчелин. Снова позвонили, и по настороженности Грант он понял: это та, кого она ждет.

Вошли две женщины, рослые, молодые. Им тоже пришлось пройти на кухню, больше ожидать было негде. Пчелин свою задачу помнил – отвлечь внимание той, что будет сопровождать Оксану Орленко. Ее спутницей оказалась улыбчивая, ясноглазая, совсем молоденькая женщина. Пчелин затеял с ней разговор, они вышли в коридор. Убедившись, что перед ней артистка Оксана Орленко, Грант резко сказала:

– Орса, вы рискуете головой.

– Орса? – отшатнулась артистка. Грант язвительно улыбнулась:

– Может, вы станете утверждать, что забыли вашу кличку? Вы помните, какое условие было поставлено перед вами, когда вас вербовали?

– Я ничего не помню.

Ирэн усмехнулась:

– Ну так я напомню вам: или документы Ландышева, или жизнь вашего сына Сережи – выбирайте. Мы много раз звонили вам, вы всячески увиливали от контакта с нами, и мне с трудом удалось встретиться с вами сегодня. Я не собираюсь уговаривать вас, у нас не осталось для этого времени. Возьмите вот эту бумажку, я не хочу, чтобы память снова подвела вас, здесь указано все, что вам следует знать: число, день и час, когда вы должны приехать в Пореченск. На вокзале вас встретит человек, тот, который в эту минуту любезничает в коридоре с вашей подругой, и приведет ко мне. Вы должны привезти с собой секретные документы Ландышева. В этом случае вы из наших рук получите живым и невредимым вашего сына…

– А если я не сумею выполнить вашего приказания? – еле слышно спросила женщина.

Ирэн Грант пожала плечами.

– Вы чудовище! – Женщина вскочила на ноги и рванула дверь. – Женя! Мне плохо, уйдем отсюда.

Ирэн Грант тихо сказала ей:

– Мы будем ожидать вас в Пореченске.

Глава восьмая

Прошло много времени, а Прайс будто забыл о своем намерении посетить Землю Бэтси. Он чего-то выжидал. Но вот в коттедже летчиков раздался условный сигнал, и друзья интуитивно почувствовали: наконец-то! Гейм отправился к Прайсу за получением указаний перед полетом на север.

Уильям Прайс бросил на него острый взгляд, соскользнул с кресла и почти бегом направился к огромному сейфу, стоявшему в углу кабинета.

– На Землю Бэтси вам придется доставить меня и одного из моих друзей, профессора Райта. – Прайс рылся в каких-то бумагах, и только это, наверное, помешало ему заметить выражение растерянности и радости, скользнувшие по лицу пилота: профессор Райт в Прайсхилле – такая новость обрадовала его и встревожила.

Прайс вынул из сейфа тщательно завязанную папку с бумагами и протянул Гейму:

– Тут все данные для вашей полетной карты, капитан. Пройдите в приемную и займитесь… – И он снова направился на свое место за столом.

Райта не удалось увидеть до самого отлета – он появился вместе с Прайсом на крошечном аэродроме Прайсхилла, следом за ними шел Скаддер, гангстер и телохранитель «короля урана».

Самолет быстро набрал высоту и лег на курс. Утренняя дымка стлалась внизу и скрывала от летчиков землю. Они летели на восток, навстречу восходящему солнцу, спешили к точке над Скалистыми горами, от которой поведут воздушный корабль прямо на север. Пройдут считанные часы – и Земля Бэтси.

Считанные часы – и Земля Бэтси, Чармиан, как бы не так! Началось с того, что спустя немного после отлета Прайс пожаловался на слабость, и Скаддер принялся угощать его какими-то таблетками. Однако старику становилось все хуже, порой он стонал, и к тому времени, когда внизу незримой чертой промелькнула граница Аляски, он приказал Гейму идти на посадку. Внизу, немножко левее, лежал Фербенкс – центр внутренних районов Аляски, городишко с пятитысячным населением, притаившийся в долине реки Тэнэны. Гейм отлично понимал, сколь нежелательна для Прайса эта неожиданная остановка – вряд ли он был заинтересован в том, чтобы кто бы то ни было знал о его пребывании в этих местах. Посадку произвели на авиабазе Лэдд. Гейму Прайс приказал немедленно перелететь на другой, подсобный аэродром, расположенный дальше на север, Скаддер остался с боссом. Райт оказался единственным пассажиром Гейма и Финчли.

Вспомогательный аэродром отлично оснащен, оборудован. Гарнизон малолюден, вокруг поросшие хилой елью болота, невысокие холмы, в воздухе запах прели и гари. Солнце, на три четверти сползшее к горизонту, светило тускло, нерадостно, нагоняло тоску. Аляска! Гейму казалось, что он все еще слышит голос Можайцева, рассказывавшего им об этой стране там, у лесного озера, неподалеку от Прайсхилла…

Перед ними расстилалась долина реки Тэнэны с невысокими холмами и черноствольными еловыми рощами.

Здесь, на отдаленном аэродроме, в ожидании Прайса, можно было наконец-то поговорить с профессором Райтом, узнать от него что-нибудь о Чармиан.

– Вы скоро увидитесь с ней, – сказал профессор и, помолчав, добавил: – Ей угрожает лишь одна опасность…

– Опасность? – с напряжением спросил Гейм.

– Да. И грозит она ей со стороны инженера Норриса, он преследует ее выражением своих чувств, – на губах Райта появилась брезгливая усмешка. – Трудность в том, что Чармиан не может покончить с этим сразу, ей не хотелось бы из-за этого выбывать из игры, ведь она работает секретарем в таком отделе, где кроме нее у нас никого нет. Понимаете?

Гейм не понимал, не хотел понимать.

– Чармиан вынуждена разводить дипломатию, – усмехнулся Райт. – Но и с этим можно, пожалуй, скоро кончить. Прайс пробудет на Земле Бэтси недели две, за это время вы успеете осмотреться, войти в курс наших дел, и тогда мы решим. Вас что-то удивляет? – неожиданно спросил он летчика.

– Да, – признался тот. – Ваше спокойствие. Положение дел на Земле Бэтси здорово волнует и мистера Гибсона, и других наших товарищей. Они опасаются…

– …успехов инженера Норриса, атомника Ваневара Хиггинса, астронома Джонсона, генералов и ученых на службе у Прайса? – Профессор Райт строго посмотрел Гейму в лицо.

– Да. Главное – нас мучает неизвестность. Ведь Прайс способен натворить черт знает каких бед.

Райт задумчиво кивнул.

– Вас удивило мое спокойствие, – заговорил он. Гейм молча кивнул.

– Так вот, – продолжал профессор, – я уверен, что на затеи Прайса ничего не выйдет, – во всяком случае, лично я и некоторые мои коллеги ровным счетом ничего не сделали такого, что обещало бы Прайсу успех, по крайней мере в ближайшее время. Я уже как-то говорил вам: у Прайса порочный, антинаучный метод, вся его затея – авантюра.

– А если вы ошибаетесь?

Райт пожал плечами.

– Прежде чем вы покинете Землю Бэтси, я вручу вам для наших компетентных друзей материалы, в которых они сумеют разобраться, – сказал он. – Но вот с Чармиан придется как-то решать на месте. Отступать ей больше некуда, понимаете?… Норрис…

Гейм поднял на профессора потемневшие в гневе глаза.

– С Норрисом я как-нибудь управлюсь. – Он сжал кулаки.

Райт осторожно заметил:

– Учтите два обстоятельства… У Норриса большие возможности, фактически он неограниченный властелин на Земле Бэтси, комендант Гарри Кейз – всего-навсего послушный исполнитель его воли, капризов… Затем – Прайс перечить Норрису ни в чем не будет. Понимаете? Дочка профессора Старка… Ха! – Райт с нескрываемой тревогой бросил взгляд на Гейма.

– Все это я учитываю, – в глазах Гейма вспыхивали и гасли мрачные огоньки. – Так или иначе, с Норрисом придется кончать, – он неожиданно засмеялся: – Не беспокойтесь, я не потеряю самообладания, мистер Райт, все будет о'кей, уверяю вас.

Райт с восхищением произнес:

– Ваша уверенность – залог вашей победы. Знаете, мне чертовски нравится в вас сплав железной воли, самоотверженности, и… любви к Чармиан! Но убивать Норриса я вам не советую, Гейм.

Летчик брезгливо сказал:

– Я поступлю так, как позволят обстоятельства.

– Не будем больше об этом говорить, – заметил Райт, – на месте будет виднее.

Они вышли из отведенного им помещения в бараке на краю аэродрома и по узкой тропинке направились к недалекой реке.

Наступал вечер, от реки поднимался туман, потянул холодный ветерок. Райт поежился, остановился, посмотрел вверх, туда, где угадывались звезды. Сказал негромко:

– Таким, как Прайс, жить незачем.

– Сначала надо сломать машину, запущенную им там, на Земле Бэтси, – возразил Гейм. – Иначе у него найдутся и наследники и последователи.

– Вы правы, – согласился профессор. В голосе его слышалось сожаление.

Гейм вспомнил о Можайцеве, хотел сказать Райту о задании Прайса Аллену Харвуду, но промолчал – чем меньше людей знает об этом, тем лучше, у Райта и своих забот достаточно.

Судьба Можайцева снова и снова беспокоила Гейма.

Ночью профессор долго рассказывал летчикам о Земле Бэтси, а утром на геликоптере прилетел Уильям Прайс. Злой, осунувшийся, он поднялся на борт своего самолета. Гейм сидел у штурвала и думал над словами Райта:

«Таким, как Прайс, жить незачем». Нет, нет, еще рано… Он сумеет уничтожить его, но только после ознакомления с положением дел на Земле Бэтси и по согласованию с друзьями в Штатах, – в таком деле самовольничать нельзя. После доклада Гибсону можно будет посоветоваться и о судьбе «короля урана».

Полет продолжался уже долго. Скоро и Земля Бэтси, но внизу было по-прежнему безлюдно и пусто. Прайс подозвал Боба Финчли и вручил ему радиограмму:

– Передайте Норрису, иначе нас собьют, – сказал он ворчливо, с оттенком гордости.

Финчли передал. Разрешение продолжать полет и идти на посадку было тотчас получено. Гейм сверялся по карте: вот где она, Земля Бэтси! Пустыня!

Самолет Гейма некоторое время катился по дорожке, затем, следуя указаниям по радио, подрулил к указанному месту и стал на большую металлическую платформу. Платформа стала медленно опускаться.

Глава девятая

– Мистер Прайс приказал выписать вам пропуск, с которым вы сможете разгуливать по всей запретной зоне. – Скаддер, по обыкновению, неприязненно смерил Гейма глазами и протянул руку к ящику письменного стола.

Стоящий на специальной подставке телефонный аппарат зазвонил. Скаддер вскочил на ноги, подержал у уха телефонную трубку и опрометью бросился в кабинет шефа. Черный телефонный провод извивался по полированной поверхности стола, как змея, трубка зловеще молчала в ожидании. Прайс появился встрепанный, злой, бросил на летчика безразличный взгляд, сделал ему знак не уходить и дрожащими пальцами вцепился в край стола. Гейм с удивлением заметил – «король урана» почему-то боялся предстоящего разговора с вызвавшим его человеком.

– Харвуд? – еле слышно спросил он Скаддера, тот утвердительно кивнул. Прайс пожевал губами и рванул телефонную трубку к себе. – У аппарата Прайс. Это вы, Харвуд? Что случилось? Выкладывайте поскорее – у меня посетители. Два важных события? Давайте по порядку… Что? Подземный взрыв в Пиренеях. Стало быть, операция прошла удачно? – На старческих обвислых щеках Прайса от охватившего его радостного возбуждения появился румянец. Он внимательно слушал Харвуда, потом сказал тоном искреннего восхищения: – Он все-таки был с характером, этот русский инженер, жаль, мы не сумели найти с ним общий язык. – Гейм понял, что речь шла о Можайцеве. – Итак, вольфшанце больше нет, плохо только, что Карл Функ подсунул нашему другу своего двойника, если бы не это, у меня было бы одним сильным соперником меньше. Для нас важно основное – не существует больше ни «волчьего логова», ни Шольца с установками «М-1». – Прайс удовлетворенно хмыкнул.

Так вот в чем дело! Гейм мгновенно понял все, глубокая скорбь сжала его сердце. Ему хотелось встать сейчас по стойке «смирно», как в почетном карауле, отдать последнюю почесть этому странному русскому, почти не видевшему своей родины и во имя ее погибшему в Пиренеях. Может быть, Можайцев был в чем-то и не прав и в мыслях и в поступках, но ведь он не поколебался за все заплатить своей жизнью – и за ошибки и за неудачи сразу. Гейму хотелось как-то отдать дань уважения Можайцеву, но он знал – малейшая неосторожность погубит и его и дело, которому он посвятил себя, и на лице его не дрогнул ни один мускул. Прайс не должен был догадаться, что он, Гейм, в курсе его зловещих дел.

– Ол райт! – Прайс уселся на краешек стула. – Какое у вас второе сообщение, Харвуд?

Вдруг Гейм увидел, как прерванный Харвудом Прайс камер на полуслове, рот его искривился в болезненной гримасе, он как-то машинально, не отдавая себе отчета в своих действиях, осторожно встал и стоял теперь у стола, перебирая ногами, будто готовясь куда-то немедленно бежать. – Когда? Это точно? – глухо осведомился он и, выслушав ответ Харвуда, сердито сказал: – Вы должны принять все меры… Подумайте над этим. Гуд бай, меня ждут. – Прайс протянул трубку Скаддеру, и тот положил ее на рычаг телефонного аппарата. Прайс медленно повернулся и скрылся за тяжелой дверью своего кабинета – там его ожидали.

Скаддер сказал, ни к кому не обращаясь:

– Советские инженеры собираются послать на прогулку вокруг Земли несколько орбитальных космических научных станций, так сказал мистер Харвуд моему шефу… – в голосе Скаддера слышался испуг, который он не сумел скрыть.

– Я жду пропуск, – напомнил Гейм. Он ликовал, на некоторое время он даже забыл о заботах и тревогах, снедавших его. Он вышел из дома Прайса и остановился, собираясь с мыслями. Бледное полярное солнце низко висело над кромкой горизонта, нагоняя полумрак на бескрайнюю тундру, простиравшуюся вокруг, на поселок вдоль склона холма, на каменистый низкий берег и безжизненно серый океан за ним, Ледовитый. Земля Бэтси!

Гейм шел не спеша, осматриваясь. Райт сумел каким-то образом установить контакт с Бобом Финчли, через него передал капитану записку, в которой между прочим сообщал: Чармиан в тяжелом положении – тщетно добивающийся ее расположения инженер Норрис фактически держит ее в заключении, полностью изолировав в далеком углу запретной «производственной» зоны, пребывание в которой вообще опасно для жизни. Никто из сотрудников Прайса на Земле Бэтси после проведения ежедневных работ и исследований из опасения радиации или взрывов – не остается там, никто, кроме Чармиан Старк. Кулаки Гейма сжимались, он был в бешенстве. Гейм понимал, что Чармиан надо вырвать из рук Норриса и что сделать это будет нелегко. К Прайсу обращаться по этому поводу бессмысленно и опасно, он не захочет портить отношений со своим любимцем, Норрис же здесь полный хозяин, у него имеется тут даже своя личная охрана.

Патрули уже несколько раз проверяли документы Гейма. Он шел некоторое время узкой бетонированной дорогой, проложенной через тундру… Затем по сторонам снова показались строения, приземистые цехи завода, колоссальные строения складов. Для чего они, что хранится в них за замками, под усиленной охраной? А там, еще дальше, начиналось царство Норриса – шахты и пусковые установки, стартовые площадки для тех самых космических аппаратов, которые по замыслу Уильяма Прайса именно отсюда должны будут отправиться на орбиты вокруг Земли.

Вот здесь должна находиться Чармиан. Гейм дважды предъявил пропуск – у входа на территорию «участка Б» и часовому, рассевшемуся у самой двери в помещение Чармиан. Часовой придирчиво рассматривал пропуск, подписанным лично Прайсом, почти обнюхивал его, но разрешить Гейму войти в помещение не спешил, – очевидно, действовала какая-то специальная инструкция Норриса. Гейм твердой рукой отобрал у него пропуск и поднялся на ступени, ведущие на веранду. Солдат судорожно схватил его за рукав и завозился с автоматом, но в следующую же минуту отлетел прочь.

– Ты ошалел, парень, – сердито сказал Гейм, – или пьян?

– Мистер Норрис приказал… – растерянно бормотал часовой.

– Молчать! За неподчинение шефу я не пожалею израсходовать на тебя всю обойму, – пистолет уже был в руке летчика. Он толкнул дверь и вошел. И в тот же миг почувствовал, как руки Чармиан, легкие, родные, легли ему на плечи.

– Это ты, Стив! – со стоном произнесла она. – Я так ждала тебя! Я была уверена, ты придешь ко мне и возьмешь меня отсюда, я не могу больше, Стив, любимый… – Чармиан плакала.

Они все еще стояли в коридоре. Гейм поднял ее на руки и отнес в комнату. Они сели на диван, не в силах оторваться друг от друга.

– Тебе надо уходить отсюда, и как можно скорее, Норрис не остановится ни перед чем, – сказала она. – Тебе ведь известно от Райта? – И, поймав на себе его настороженно-вопросительный взгляд, отрицательно качнула головой. – Он все еще надеется добиться своего, уговорить меня, понимаешь? Ты пришел не совсем удачно, в этот час меня обычно старается навестить инженер Норрис, он может явиться сюда в любую минуту. Ты слушаешь меня, Стив? На всякий случай я давно приготовила для тебя документы об основных работах, которые здесь ведутся. Прайс задумал чудовищное злодеяние… – Она принесла откуда-то пачку мелко исписанных листиков папиросной бумаги, которые Гейм немедленно спрятал в боковой карман кителя. – Уходи, Норрис не должен видеть тебя здесь, Стив.

– Я покину этот дом только вместе с тобой, – Гейм прижал ее к своей груди, он не знал, так ли поступает, как следует в интересах дела, и как именно следовало бы поступить, но чувствовал, что иначе не может, Чармиан была слишком дорога ему, и он не хотел ни терять ее, ни обрекать на возможное несчастье или гибель. – Ты пойдешь со мной.

– Норрис!… – задыхаясь, сказала она. – Пройди в соседнюю комнату, я постараюсь поскорее выпроводить его.

Она настойчиво подтолкнула Гейма в другую комнату и закрыла за ним дверь.

Гейм видел в окно, как из «виллиса» выскочил инженер Норрис и торопливо направился к домику Чармиан, стремительно миновал солдата у входа и вошел в помещение. Часовой, должно быть, так и не решился предупредить его о том, что там находится незнакомый офицер с пропуском Прайса.

Беседа в соседней комнате на этот раз протекала совсем не так, как хотела бы Чармиан, Гейм догадался об этом довольно скоро. Норрис вел себя агрессивно, мысли свои выражал с непреклонной откровенностью…

Гейм все еще не терял надежды на то, что Чармиан удастся отделаться от инженера, выпроводить его, но получилось иначе… Чармиан пронзительно закричала. В тот же миг Гейм одним прыжком очутился возле нее, вырвал ее из рук Норриса.

– Капитан Гейм… – Норрис не мог прийти в себя от удивления. – Какого черта вам здесь нужно? Почему вы вмешиваетесь не в свое дело? – Он быстро приходил в ярость, его руки судорожно сжимались в кулаки. – Убирайтесь отсюда, и побыстрей, пока я не прикончил вас!

Норрис бросился на летчика, но, получив мастерский удар, отлетел к двери.

– Негодяй! – с холодной злобой сказал Гейм. – Мы так и думали: ты занимаешься тут выпивками и женщинами… А тем временем русские опять опередили тебя! Какой же из тебя прок, Норрис? Ты забыл, Норрис, что здесь тебе не Майами-бич, отлично – скоро ты это почувствуешь на себе, Прайс не простит тебе нового успеха русских в космосе. – Гейм зло усмехнулся.

– Вот как!… – Норрис сумел овладеть собой. – И ты побежишь сейчас доносить на меня Прайсу? Как бы не так, – здесь я хозяин, и тебе придется в этом убедиться на собственной шкуре… – Он поспешно открыл дверь, намереваясь, по-видимому, кого-то позвать на помощь, но в ту же минуту на пороге появился Гарри Кейз.

– Оба здесь! – Кейз внимательно всматривался в обоих мужчин. – Ого! Да вы, кажется, поссорились? Напрасно. На Востоке я слышал поговорку: «Ссора – начало вражды», а вы – близкие сотрудники мистера Уильяма Прайса и хотя бы поэтому обязаны дружить.

– Что тебе нужно, Гарри? – Норрис был раздосадован тем, что комендант помешал какой-то его затее.

– Мистер Прайс созывает срочное совещание, – сообщил Кейз, – и послал меня разыскать вас. Кажется, он не очень доволен вами, Норрис.

– Убирайся к черту, – огрызнулся инженер и обратился к Гейму: – Можете поблагодарить Кейза, он помешал мне проучить вас.

Гейм спокойно возразил:

– Это ты благодари Кейза, Норрис, он помог тебе остаться в живых.

Норрис глухо выругался и бросился к «виллису».

– Он не простит вам этого, капитан Гейм, – озабоченно произнес Кейз.

Летчик отлично видел, что коменданту очень понравилась стычка, свидетелем которой он неожиданно оказался: возомнившему о себе бог знает что Норрису дали по носу, и весьма основательно, Кейзу это определенно нравилось. К тому же Гейм – личный пилот Прайса, это тоже кое-что значило.

– Вот что, Гарри, – обратился к нему Гейм. – Мисс Чармиан Старк я не могу оставить здесь, она поедет с нами, вы устроите ее пока в гостинице, там, у самого въезда на территорию, запретной зоны. Тут она мешает инженеру Норрису сосредоточиться на решении важных проблем, за работу над которыми он получает от мистера Прайса немалые деньги.

– Верно, – согласился Кейз.

Через несколько минут они вышли вместе, сели в поджидавший коменданта автомобиль и уехали. Гейм размышлял над тем, что следует предпринять дальше. Гибсону и его друзьям нужны сведения о человеконенавистнических планах Прайса – сведения эти лежали сейчас у него в кармане, и их во что бы то ни стало следовало доставить по назначению. Чармиан надо было спасать, и тоже немедленно: можно не сомневаться, Норрис преподнесет Прайсу встречу с Геймом по-своему, и это насторожит «короля урана», – ведь Гейм знал то, что не знали другие, не знал Норрис: Чармиан дочь человека, которого Прайс считал своим личным врагом, которого он погубил… Судьба и жизнь Чармиан для Прайса не имеют никакой цены, и уж во всяком случае перечить Норрису в такой «мелочи» он не станет. Вместе с тем у Прайса не может не возникнуть вопрос о причинах вмешательства его личного пилота, доверенного лица, в дела Норриса, он заинтересуется и отношениями Гейма к Чармиан и тем, почему до сих пор никогда не слышал об этих отношениях ни слова. Прайс определенно постарается выяснить, не встречался ли Гейм с профессором Старком, отцом Чармиан, снова будет рыться в прошлом, пустит ищеек в Калифорнию, и тогда выяснится, что Чармиан жена Гейма. Гейм ни минуты не сомневался, что за всем этим немедленно последует: для начала, после беседы с Норрисом, очевидно сегодня же, Прайс отстранит его от службы у себя, и Гейм очутится под арестом, всецело в руках Прайса и Норриса, пощады от которых ждать нечего, а вместе с ним погибнут Чармиан и верный Боб Финчли – Прайсу свидетели не нужны. Райт окажется изолированным здесь, а Гибсон не получит важных документов о подлых затеях Уильяма Прайса.

Гейм умел быть решительным, и теперь он знал, как должен поступить – нельзя терять ни одной минуты, следовало воспользоваться тем, что Прайс, наверное, не менее часа будет занят на совещании.

Как только автомобиль Кейза скрылся за очередным холмом, Гейм и Чармиан направились к помещению, в котором временно жили личный пилот Прайса и его верный друг и помощник Финчли. Чармиан шла налегке, без вещей, у встречавших их людей не должно было возникнуть никаких подозрений. Только бегство отсюда могло сейчас спасти их.

В это время Прайс, собрав своих ведущих инженеров, произнес перед ними большую речь. В заключение он сказал:

– Вы должны помочь мне осуществить мой проект – вывести на околоземные орбиты армаду моих космических бомбардировщиков с ядерным оружием. Армаду! И тогда история планеты начнется с новой главы… Советам не останется ничего, как безоговорочно принять мой ультиматум. По кому бы они стали наносить ответный удар?

– Вы что же, хотите быть повелителем Вселенной? – с сарказмом спросил профессор Райт.

Прайс внимательно посмотрел на него.

– Я хочу спасти мир от красных, – уклончиво ответил он. – Надо спешить. Ступайте в ваши лаборатории, цеха и отдайте все ваши силы… – Он повернулся к выходу. – Норрис, Хиггинс, я жду ваши материалы.

– Они у мисс Чармиан, – ответил Норрис.

– Ну так позовите ее ко мне, – приказал Прайс.

– Она улетела с капитаном Геймом, сэр, – сказал только что появившийся в зале Скаддер.

– Да, да, – подтвердил Кейз, – на вашем реактивном «Метеоре», сэр.

– Куда их черт унес… – И вдруг Прайс, задыхаясь, закричал: – Сбить, сбить самолет Гейма!

– Поздно, – растерянно произнес Кейз. – Я даже не знаю, куда он направился…

– Идиот! – истерически взвизгнул Прайс. – Почему вы позволили ему покинуть Землю Бэтси! Разве вы не понимаете, что произошло… – Он прислонился к стене и со стоном прошептал: – Они выдадут мою тайну красным… Наши координаты… Норрис, мы пропали, вы слышите меня? Все пошло прахом…

Инженер мрачно кивнул головой: он не знал, как поступит этот человек теперь, когда его планы могут быть в любой момент обнародованы, раскрыты перед всем миром, боялся, что благодаря бегству Гейма и Чармиан иссякнет золотая жила и он перестанет быть необходим Прайсу.

Перед закрытыми глазами Прайса смутно мельтешился огненный хвост «Метеора», уносившего все дальше от него Чармиан Старк с его тайнами. Он не сомневался, что дочь убитого им профессора Старка забрала с собой фотоснимки секретнейших документов, к которым имела свободный доступ. И только сейчас он догадался: Гейм давно установил с ней контакт, они действовали против него сообща.

– Сбить! Во что бы то ни стало – сбить! – Прайс посинел, задыхался.

– О'кей… – комендант Кейз исчез за дверью.

Норрис посмотрел на часы: слишком поздно, да и неизвестно, в каком направлении летит сейчас «Метеор». Хотел сказать об этом Прайсу, по раздумал – с ним и без того плохо.

Глава десятая

Штрадер, видимо, поспешил – приказ о назначении генерала Шулленбурга командующим армиями в соответствии с секретным планом «Рейх-IV» так и не был подписан. Штрадер рвал и метал, но вопрос этот откладывался со дня на день – где-то кто-то маневрировал, выжидал удобного момента. Шулленбург внимательно следил за ходом событий в Федеративной Республике и хорошо понимал: несмотря на «потепление» политического климата в Европе – успокаиваться нельзя, Штрадер и его приятели борьбы не прекратят. «Восточная политика», которую проводило правительство в Бонне, привела к явному улучшению отношений с целым рядом соседних государств. Выборы в бундестаг поставили у власти в Западной Германии тех, кто решительно порвал с проводившейся там в течение четверти века политикой балансирования на грани войны, с политикой, олицетворением которой ныне являлся Франц Штрадер. Наметившееся изменение политической обстановки в мире ни в малейшей степени не повлияло на Штрадера и тех, кто стоял за ним, не изменило его убеждений, и, главное – планов прихода к власти любым путем.

Штрадер вскинул глаза на собеседника, но генерал Шулленбург упорно молчал, он просто терпеливо ждал, когда же наконец глава заговорщиков четко и ясно скажет ему, зачем он посылает его за Атлантику. Только и всего.

Тщательно подбирая слова, Штрадер заговорил:

– Видите ли, господин генерал-полковник, сейчас не время да и не место говорить о всех деталях разработанного мной плана прихода к власти в нашей стране, однако я должен подчеркнуть: этот план осуществим только в том случае, если друзья за океаном примут мои предложения. Вы ведь знаете, что мой приход к власти окажется возможным лишь в чрезвычайных условиях, вы же знакомы с планом «Рейх-IV»…

Мои друзья за океаном ждут вас, граф. Но я знаю – ваши переговоры будут трудными. Сумейте убедить их помочь мне, и этим вы спасете нашу страну, наши идеалы, наши надежды на создание Германии такой, какой, мы, хотели видеть ее накануне прошлой войны.

«Он имеет в виду войну, которую обрушил на народи Европы Гитлер», – понял Шулленбург, и ему стало не по себе.

Генерал-полковник отправился в заморское путешествие. Друзья Штрадера действительно поджидали его. Они были весьма любезны, разработали для фон Шулленбурга такой маршрут поездок, что сразу же стало ясно: ему намерены показать все военное хозяйство, от чердака до подвала. Зачем, с какой целью? Цель какая-то, конечно, была, но какая? В сопровождении генерала Лайта Шулленбург колесил по стране. Гуго Лайт, оказавшийся человеком интеллигентным, сдержанным, был ближайшим советником командующего американской Седьмой армии, дислоцированной на территории ФРГ, и на родине оказался на этот раз случайно, в командировке. По крайней мере, так сказали Шулленбургу.

Переговоры так и не состоялись, просто американские друзья Франца Штрадера в течение нескольких дней «просвещали» генерал-полковника. Беседы были сугубо доверительные, касались не столько военных вопросов, сколько остро политических, – перед Шулленбургом не спеша листали страницы книги тактики дипломатии. Современной, американской. И делали это люди знающие, авторитетные. Он молчал, хранил спокойствие, но только внешнее, внутренне же был в смятении.

Возвращаясь в Европу, все время, пока самолет мчался над океаном, Шулленбург тщательно продумывал свои действия в ближайшие – не дни, часы. Да, он получил теперь возможность нанести по Францу Штрадеру и всем его преступным затеям двойной удар, и он нанесет этот удар, не упустит момента. Но Штрадер от своего не отступится, лишь переменит тактику, – все это следовало заранее учесть. Удар следует нанести не только сильно, но и умно, постараться не выйти из игры раньше времени.

Еще на аэродроме Шулленбург сказался больным и тотчас уехал в свое Поместье – он надеялся выгадать какое-то время на размышления. Зря надеялся – Штрадер без приглашения нагрянул к нему в тот же день. Генерал-полковник начал было подробно рассказывать о посещении им военных объектов в Штатах, но Штрадер нетерпеливо прервал его:

– Для того, чтобы выслушать доклад о вашей поездке с генералом Лайтом по Америке, мне незачем было сломя голову мчаться сюда, тем более когда вы больны, граф. Или это лишь тактический прием с вашей стороны? Не хотите огорчать меня? Ведь вы же отлично понимаете: для меня жизненно важно как можно скорее знать – приняли они там мои предложения или нет? Согласны они действовать в час «икс» синхронно с моим планом «Рейх-IV» или нет? В этом смысл вашей поездки! Прошу вас ответить – они приняли мои предложения или нет?

– Нет, не приняли, герр Штрадер.

– Чем же они мотивировали свое несогласие со мной, какие выставили доводы?

– Они уклонились от конкретного обсуждения вашего обращения к ним, ваших предложений и планов, герр Штрадер.

– Но почему? – Штрадер почти кричал. Лицо его побагровело, руки непроизвольно и беспорядочно двигались, будто хотели кого-то схватить.

– Некоторое время назад президент приезжал в Москву и подписал с русскими ряд соглашений, – начал Шулленбург.

– Не хотите ли вы сказать, что американцы прониклись любовью и симпатией к Советам, стали вдруг противниками войны, что те договора и соглашения связали их теперь по рукам и ногам? – Штрадер не удержался, даже презрительно фыркнул.

– Понятное раздражение мешает вам сейчас рассуждать здраво, – почти мягко сказал Шулленбург. – И это плохо, герр Штрадер. Да, давно и неоднократно отмечалось, что у русских и американцев есть много общего, общих черт в характере, в отношении к работе, к жизни… Ни для кого не секрет и то обстоятельство, что американцы, – я имею в виду широкие слои американского народа, – не любят войну и не хотят ее, это стало ясно по их отношению к войне, которую президент вел в Индокитае, во Вьетнаме. Что же касается соглашений, которые президент Никсон подписал тогда в Москве, то, повторяю, мы с вами зря не придали им должного значения. Мы с вами не поняли их смысла, герр Штрадер.

– Вот как! Что вы этим хотите сказать, господин генерал-полковник?

– Вы вложили слишком узкий смысл в понятие конъюнктуры, на самом деле положение значительно сложнее… Там, в Белом доме твердо, как мне кажется, герр Штрадер, решили политику опасной враждебности по отношению к Советскому Союзу заменить кардинально новой политикой – благожелательного отношения и сотрудничества.

– С Советами, с красными?

– Именно с ними, американцы уверены, что так им диктует жизнь, что иного выхода у них нет. Русские…

– Они разбили нас и поставили на колени, а теперь болтают о так называемом мирном сосуществовании! Нет, ни за что! И я хотел бы, чтобы вы, граф, поняли: у нас с вами имеется еще немало возможностей продолжать борьбу.

Штрадер в исступлении кричал, его все-таки проняло! Он покинул поместье Шулленбурга багровый, потный, явно растерянный – удар был слишком неожиданным и сильным. Шулленбург испытывал удовлетворение. Но он знал – потеряв надежду на военную поддержку из-за океана, Штрадер мог броситься в авантюру с проведением своего плана «Рейх-IV». Этого допустить было нельзя, надо любыми средствами сорвать план «Рейх-IV». Но как сорвать? Прежде всего следовало немедленно возвращаться в Бонн.

Рано утром, как только Шулленбург появился в отведенном ему кабинете в здании министерства обороны, раздался телефонный звонок, высший офицер из штаба американской 7-й армии, генерал Лайт спрашивал, можно ли ему приехать по срочному делу. Не придавая этому звонку значения, занятый своими мыслями, генерал-полковник ответил согласием. Лайт явился буквально через десять минут. Что-то общее было между ними, может быть, несколько подчеркнутая чопорность, безукоризненная военная выправка, независимый вид… Шулленбургу показалось, что его посетитель слегка нервничает.

Они сидели друг против друга и молчали.

– Могу ли я быть с вами откровенным? – начал Лайт.

– Говорите, генерал, – Шулленбург с участием посмотрел на гостя. Он и не представлял, что очень скоро сам будет нуждаться в дружеском участии.

– Я хочу напомнить вам об одной встрече, – заговорил Лайт. – Когда мы с вами были на авиабазе Мальмстром, туда прилетел Уильям Прайс. Его сопровождал личный пилот капитан Гейм. – Шулленбург кивнул в знак того, что помнит об этом. – Так вот, – продолжал Лайт, – капитан Гейм порвал отношения с Прайсом и возвратился на службу в военно-воздушные силы Соединенных Штатов. Вместе со своим бортмехаником он ушел от Прайса при обстоятельствах, которые ставят под сомнение не только возможность дальнейшего прохождения службы в ВВС, но и безопасность обоих парней. Пока Прайс не опомнился, они успели улизнуть и с помощью старых друзей в штабе своей части получили назначение сюда, в Седьмую армию. Вчера вечером они прилетели. Капитан Гейм оказался достаточно сообразительным, тотчас явился ко мне; он отлично понимает – у Прайса руки длинные, и уже через несколько дней, а может быть, часов их откомандируют в Штаты, и тогда за их жизнь я не дал бы и цента. Признаюсь, прибытие капитана Гейма в Германию застало меня врасплох.

Генерал-полковник пристально посмотрел американцу в глаза:

– Полагаю, у них просто ссора с Прайсом? – спросил он.

– Да, конечно, замешана женщина. Гейму вздумалось жениться на ней. – Лайт хмуро улыбнулся. – Но для них это дело может принять плохой оборот.

– Почему же вы решили, что я смогу помочь вам? – осведомился Шулленбург.

Лайт пояснил:

– В вашем подчинении находятся смешанные немецко-американские части. В одну из таких частей я мог бы откомандировать Гейма и его помощника.

Шулленбург задумчиво сказал:

– Боюсь, что мне все-таки не удастся защитить их от Прайса… Но я подумаю о них, на всякий случай оставьте мне адрес и предупредите их – пусть ждут моего распоряжения. Мне кажется, если мы хотим спасти их – следует поторопиться, не так ли?

Лайт мрачно кивнул.

– Благодарю вас… Я сейчас же свяжусь с Геймом… – Он простился и поспешно уехал.

Как всегда подтянутый и строгий вошел Вилли Лунг; напомнил о неотложных делах.

– Хорошо, – Шулленбург думал об американцах, о которых просил Лайт. И в эту минуту у него мелькнула неожиданная мысль. – Послушайте, гауптман, – обратился он к офицеру, – вы, кажется, должны вылететь в Западный Берлин с поручением к бургомистру?

– Так точно, экселенц, в понедельник на рассвете.

– Зайдите ко мне, когда я вернусь от Штрадера, – попросил генерал-полковник.

– Слушаюсь, экселенц.

Лунг вплотную подошел к Шулленбургу, протянул ему небольшой конверт из плотной серой бумаги. Шепнул:

– Посмотрите, экселенц. Я переснял фото, полученное Штрадером от Шванке.

Генерал-полковник бросил на Лунга недоуменный взгляд, но конверт из его рук взял, машинально открыл – на стол выпало несколько фотокарточек. Он склонился над столом и вдруг вскочил на ноги, изумленный: Лотта?

– Что это значит, гауптман Лунг? – спросил он с недоверием и растерянностью.

– Разве вы не понимаете, экселенц?

Теперь он начал догадываться: им удалось все-таки проникнуть в его тайну! Лотта! – Его губы почти беззвучно произносили имя, за многие годы ставшее бесконечно дорогим.

– Кто эта женщина? – бесстрастно спросил он.

– Ирма Эрлер, экселенц, ваша Лотта… – офицер с грустью посмотрел Шулленбургу в глаза. – Она – профессор атомной физики… Теперь Ирма Эрлер в руках Штрадера и Шванке. Вы догадываетесь, зачем она потребовалась им?

– Они знают?..

Лунг кивнул.

– Конечно. Это все подлец Шванке… Он действовал по приказу Штрадера, экселенц. – Лунг подошел еще ближе, тихо сказал: – У вас есть сын, экселенц, он – лейтенант Народной армии ГДР, его имя Ганс, Ганс Эрлер. – Лунг протянул второй конверт. – Письмо вам от фрейлейн Келлер, я видел ее сегодня.

– Вы осведомлены, где они держат Ирму, гауптман Лунг? – с усилием спросил Шулленбург, пробегая взглядом по письму Эрики.

– Так точно, экселенц, на вилле управления разведки в Баварии. Впрочем, Шванке занимается ею сам, и охрана там поставлена лично им.

– Зачем Штрадеру потребовалась Ирма Эрлер? Почему ее держат в заключении?

– Пожалуй, главное – держать Лотту заложником, в соответствующий момент она станет козырем в руках Штрадера, и как только вы не захотите быть послушным – он бросит этот козырь на стол. Вы же знаете – они никогда не переставали питать к вам чуточку недоверия. А ведь план «Рейх-IV» прикажут выполнять именно вам, экселенц… Штрадер хочет иметь полную уверенность в том, что его воля будет для вас законом, ведь вы можете и отказаться воевать против наших же братьев-немцев из ГДР.

– Хорошо, гауптман, хорошо, идите, мне надо побыть одному, – Шулленбург тяжело опустился в кресло, лоб его прорезали резкие морщины, глаза не отрывались от женщины, изображенной на лежавшей перед ним фотокарточке: сомнений не оставалось – Лотта и Ирма Эрлер – одно и то же лицо… И у них есть сын Ганс.

Уже вечером снова пришел Вилли Лунг – он застал генерала как всегда спокойным.

– Вилли, – сказал Шулленбург молодому офицеру, – авантюру Штрадера надо предотвратить, она принесет гибель Германии. Заговор необходимо сорвать.

– Предотвратить? Но как? – почти вскрикнул Лунг. – Информировать общественность? Но у него тут много единомышленников. Мы можем прийти с нашей информацией к ним, и тогда…

– Да, гауптман, вы правы, такая опасность имеется. Есть только один путь, и вы знаете, что именно я имею в виду, – сурово произнес Шулленбург. – Надо предупредить наших братьев на Востоке. И это должны сделать вы, гауптман Лунг. Не так ли?

– Да… Но вы все-таки приняли от Штрадера назначение на пост командующего армиями вторжения!

– Только для того, чтобы на этот пост не был определи какой-нибудь верный Штрадеру гитлеровец, – резко возразил Шулленбург. – Случись день «икс» – я не поведу армии на Восток. Но будет еще лучше, если об этой затее Штрадера в Берлине узнают уже теперь. Давайте поговорим о вашей предстоящей поездке в Западный Берлин… В нашем распоряжении имеется еще несколько дней, не так ли, гауптман Лунг?

– Так точно, экселенц.

– Тогда поспешим, Вилли, нам надо успеть многое сделать. Очень хорошо, что в этот страшный час возле меня нет негодяя Шванке, он мог бы помешать нам.

– Вы забыли, экселенц, – «оберст Дитц» сейчас занимается Ирмой Эрлер, вашей Лоттой… Я слышал, как он вчера со смехом докладывал Штрадеру о вашей роковой любви к женщине, имя которой вы по оплошности не спросили у нее тогда, в «Великой Шарлотте»…

– Я не забыл о ней…

Глава одиннадцатая

Бавария. Крутые горы, поросшие густыми лесами. С автострад то и дело отходят в стороны дорожки и тропинки, – там, скрытые от посторонних взоров, расположены «специальные» объекты, среди которых немало шпионских гнезд федеральной разведки. Тихо. Безлюдно.

Ирма Эрлер часто подходила к окну, но за ним, в двух шагах, за кустарником виднелась колючая проволока.

Женщина не строила иллюзий: ее заманили в Западный Берлин и затем доставили сюда, в эту глушь, конечно же не для того, чтобы потом с извинениями отпустить, – очевидно, они полагают, что она в курсе атомных секретов. У Ирмы Эрлер жизнь всегда была сложной и опасной, и она давно научилась с мужеством смотреть в глаза любой опасности. Было до слез, до боли в сердце жаль старушку-мать: как-то она там, в госпитале, достали ли для нее необходимое лекарство?

Оскара Шванке она знала с детства, он тоже был родом из Геттингена. Еще юношей Шванке вступил в нацистскую партию Гитлера. Учился на медицинском факультете, но и занятия наукой и работу врача променял на мундир эсэсовца, пробрался в окружение Гиммлера, сделал карьеру, некоторое время возглавлял «специальный отдел» СС. Дело в том, что Гитлер отдал сверхсекретный приказ, по которому в Германии было уничтожено около трехсот тысяч немцев обоего пола и всех возрастов: больных туберкулезом, инвалидов, душевнобольных или просто взятых на заметку гитлеровскими функционерами. В ряде городков Германии под видом больниц и попечительских заведений были оборудованы пункты, в которые доставлялись транспорты с такими немцами со всех концов страны, – там их травили газом и сжигали в крематориях. Смрадный дым стлался по гитлеровскому фатерланду: нацисты уничтожали «бесполезных едоков»! Руководящая роль Шванке в гнусном преступлении «фюреров» Третьего рейха стала известна Ирме Эрлер тогда же. Когда начался «Восточный поход», после того, как Гитлер вероломно вторгся со своими бандами на советскую землю, Шванке без устали инспектировал концлагеря, вводил в них все большую рационализацию в дело уничтожения людей. Убийство всю жизнь было его профессией. И вот именно в руки Шванке она попала!

Шванке приставил караулить ее одного из тех подонков, которых хорошо знал еще по их прежней «работе» в лагерях уничтожения. Звали его Густав. Обычно молчаливый, он каждый раз после приема очередной порции шнапса садился у дверей комнаты, в которой поместили Ирму, и без конца повторял рассказ о том, как он попал в плен к русским и как они его судили и чуть не повесили.

В полдень появился Шванке.

Эрлер резко сказала:

– Я требую немедленно освободить меня. Неужели вы привезли меня сюда для того, чтобы запугивать, шантажировать? У вас ничего не выйдет, Шванке.

Тот смотрел на нее мертвенным взглядом глубоко запавших в орбиты глаз.

– Не храбритесь, скоро за вас примутся, и тогда вам придется заговорить. Вы, конечно, понимаете, о чем вас будут спрашивать? О вашей научной осведомленности и так далее… Но лично меня вы, фрау Эрлер, интересуете несколько с иной стороны. – Он помолчал. – Мне удалось проникнуть в вашу сердечную тайну. Вам так и не довелось увидеться с возлюбленным после встреч в «Великой Шарлотте», и вас, безусловно, интересует, кто он, тот, кого вы не перестаете любить и по сей день, не так ли? – Ирма молчала. – Сейчас я назову вам его имя. – Он неожиданно рассмеялся: – Не беспокойтесь, я не ставлю никаких предварительных условий, просто окажу вам услугу. Так вот – его имя граф Рихард фон Шулленбург.

– Я знала это, – вырвалось у Ирмы.

– Да? – искренне удивился Шванке. – Открою вам еще одну тайну: все это время он не переставал любить вас, свою Лотту.

– Зачем вы рассказываете мне об этом?

Шванке усмехнулся:

– Генерал-полковник фон Шулленбург в личных делах оказался недалеким: ему и в голову не пришло, что хозяин гостиницы не собирался осчастливить его просто так, за здорово живешь! Однако как только я принялся за старого плута – он все выложил, и вот я нашел вас, фрау Эрлер. Ваш возлюбленный, отец вашего Ганса, получил важное назначение, и мы отнюдь не уверены в том, что он выполнит порученное ему дело без колебаний. А когда им овладеют сентиментальные чувства, а они ему, к сожалению, свойственны, вы это знаете по истории в «Великой Шарлотте», тогда вы нам поможете, не правда ли?

Шванке откровенно издевался. Она поняла: ее намерены некоторое время держать на положении заложницы. Сейчас она поняла больше – в живых ее не оставят.

– Негодяй, так вот зачем вы заманили меня сюда!

Эрлер в бешенстве бросилась на него, но он сжал ее руки железной хваткой, и в ту же минуту рядом с ним появился мрачный, подвыпивший Густав. Вдвоем они втащили и бросили ее в отведенную ей камеру.

Настала ночь. Густав сидел у самого ее порога и без конца повторял свою обычную после шнапса фразу: «Признаю, что я своими руками убил шестьсот тридцать пять русских…» Ирма чувствовала, что еще немного – и она сойдет с ума.

Среди ночи поблизости послышался шум моторов. Автомобили остановились у ворот. Послышался резкий звонок. Густав поспешил к воротам, но его опередил Шванке, в пижаме, с пистолетом в руке, – по его приказанию ворота оставались наглухо запертыми. Из караульного помещения подоспел офицер с несколькими солдатами.

– Чего вы испугались, оберст Дитц? – послышался голос Вилли Лунга. – Я к вам с поручением от министра обороны. Откройте.

По знаку Шванке-Дитца ворота приоткрылись – за ними виднелся по меньшей мере взвод солдат, вооруженных автоматами. В сопровождении солдат, среди которых Шванке с удивлением заметил одетого в штатское Германа Гросса, Вилли Лунг вошел во двор.

– Что это значит? – крикнул Шванке, направляя на него оружие.

Однако Лунг опередил – с залитой кровью физиономией Шванке ткнулся в цветочные гряды. С криком Густав поднял автомат, но сопровождавшие Лунга солдаты открыли по нему огонь. Лунг перешагнул через трупы, вбежал в дом и без труда нашел комнату, в которой была заперта Ирма Эрлер.

– Я от Рихарда, вашего Рихарда, – сказал он. – Вы свободны. Идемте скорее. – Они вышли во двор.

Начальник караула пытался что-то выяснить у офицера, командовавшего подразделением, которое привел с собой адъютант министра обороны.

Лунг сурово сказал ему:

– Мы расстреляли двух изменников, заройте их где-нибудь.

Военные автомобили промчались горной дорогой и уткнулись в ограду аэродрома, – у дальнего края стоял готовый к отлету транспортный самолет военно-воздушных сил США, в пилотской кабине которого виднелось лицо капитана Гейма.

Финчли скомандовал:

– Быстрее поднимайтесь на борт.

Как только за Лунгом, Гроссом и Ирмой Эрлер захлопнулась дверца – самолет побежал по бетонной дорожке и уже через несколько минут лег курсом на Берлин.

Шулленбург рассудил правильно: Лунгу все равно потребуется американский самолет для того, чтобы добраться до Берлина, так почему бы ему не лететь туда с Геймом? Лунг имел твердое задание – он вез с собой портфель с копиями документов по плану «Рейх-IV». Операция по освобождению Ирмы Эрлер была проведена именем военного министра, иначе солдаты бундесвера, конечно, не стали бы сопровождать Лунга в логово Шванке-Дитца. Ирма увидела в самолете молодую женщину, то была Чармиан Старк.

Вилли Лунг сидел крепко сжав зубы, прижав к груди портфель с планом «Рейх-IV»: решительный шаг он все-таки сделал, для этого у него хватило и ума и мужества. И что очень важно – никто не заподозрит Шулленбурга, Вилли сам слишком близок был к Штрадеру.

Глава двенадцатая

К вечеру следующего дня Шулленбург прибыл в Мюнхен для того, чтобы принять участие в совещании у Штрадера. На этот раз опасность была реальная, почти осязаемая, ведь Шулленбург отлично понимал: те, кто в какой-то мере не доверяли ему вчера, сегодня могут пойти на то, чтобы обвинить его в измене, предательстве, а, как у любых заговорщиков, в любой банде, в таком случае с заподозренным или провинившимся расправляются быстро. И все-таки Шулленбург приехал в Мюнхен и тотчас явился в штаб-квартиру Штрадера.

Входили и выходили люди, где-то стрекотали пишущие машинки, на первый взгляд все как обычно, никакой тревоги не ощущалось. В кабинете Штрадера генерал-полковник застал Хубера, Кривеля и Карла Функа – все они были весьма озабочены.

– Очень хорошо, что вы приехали, – сказал Шулленбургу Франц Штрадер, пожимая ему руку. – Но вообще-то я начинаю ощущать вас злым гением.

Шулленбург вопросительно посмотрел на Штрадера – на лице того не было ни тени улыбки. Стало быть, «фюрер» что-то чувствует! Он пытается сейчас шантажировать Шулленбурга, хотел бы запугать его, но из этого ничего не выйдет: у него нет данных о том, что генерал-полковник что-либо знал об Ирме Эрлер а стало быть, он не может и обвинить Шулленбурга в ее освобождении и в уничтожении при этом Шванке; но главное, конечно, крах плана «Рейх-IV», однако Вилли Лунг был осведомлен об этом плане и имел к нему доступ еще до появления Шулленбурга и независимо от него. И не Шулленбург в этом виноват, а сам Штрадер и его ближайшее окружение, вроде вот тех, что сейчас находились в этом кабинете. Шулленбург сделал вид, что не понял намека Штрадера, и отошел в сторону. Штрадер, продолжая, по-видимому, свою речь, обращенную ко всем присутствующим, продолжал:

– Совещание придется перенести на следующее утро, господа. Нет, нет, дело тут не в эмоциях и не в боязни чего-то. Ситуация сложилась такая, что всем нам, а прежде всего мне, необходимо быть в готовности номер один. Я не сомневаюсь – перейдя к восточным немцам, Вилли Лунг преподнес им заснятый на пленку мой план военной операции «Рейх-IV». И вас не должно смущать то обстоятельство, что в печати восточной зоны нет ни слова о переходе к ним предателя Вилли Лунга…

– Почему вы так уверены, что Лунг выдал им наш стратегический план? – спросил Карл Функ.

– Ну, во-первых, ему незачем было бы просто так становиться политическим перебежчиком; во-вторых, естественно, располагая материалами по «Рейх-IV», Лунг не явился к ним с пустыми руками… Кроме того, имеются важные обстоятельства, связанные с предательством Вилли Лунга… Так, накануне бегства в ГДР он убил человека, всю жизнь отдавшего служению родине – моего ближайшего сотрудника, – стало быть, он не готовился нести ответственности за это преступление, знал, что через несколько часов будет на территории ГДР.

– Однако о Лунге и привезенных им секретных материалах ничего не слышно, – не унимался Функ.

– Это просто объяснить… – пожал плечами Штрадер. – Они не хотят конфликтовать с нашими правителями из Бонна, портить с ними отношения из-за нас с вами, но я абсолютно уверен в том, что безо всякого шума они уже сообщили федеральному правительству и о нашей деятельности, и о разработанном нами плане «Рейх-IV». Я не собираюсь паниковать из-за этого, мы будем вести себя как обычно, но… к возможности каких-то акций против нас следует быть готовыми. Итак, господа, до завтрашнего утра.

Совещание у Штрадера оказалось не таким уж узким. Граф фон Шулленбург, казалось бы, привык уже ничему не удивляться, однако повестка оперативного совещания, проходившего в штаб-квартире баварского фюрера, повергла его в немалое изумление! – обсуждался вопрос об отдельных деталях при проведении операций по пресловутому плану «Рейх-IV». Шулленбург внимательно слушал, размышлял. В заключение выступил Франц Штрадер. Он много рассуждал о военных действиях по реализации его секретного плана.

Постепенно Штрадер увлекся и, орудуя указкой у карты на стене, с упоением рисовал своим слушателям картины будущих боев войск НАТО против стран Варшавского договора, мощных налетов американской авиации на Советский Союз через Арктику… Непроизвольно Шулленбург сделал резкое движение рукой и этим привлек к себе внимание «фюрера», – тот взглянул на него и мгновенно понял его состояние.

– Вы хотите взять слово? – с раздражением обратился к нему Штрадер.

– Да.

– В таком случае – прошу. – Штрадер демонстративно отошел в сторону от председательского кресла.

Шулленбург взял со стола указку, которой только что пользовался Франц Штрадер, подошел к огромной, во всю стену карте.

– Мы упорно цепляемся за то, чтобы сотни тысяч американских солдат и офицеров по-прежнему жили на нашей земле, мы содержим их. И все это под предлогом опасности с Востока. Этот предлог в создавшихся условиях становится нелепым, поскольку теперь уже ни от кого не скрыть, что никто нам не угрожает и нам незачем просить американцев, чтобы они защитили нас от русских, ныне такая наша просьба не только не убедительна, но и просто смешна. Увы, я хорошо понимаю господина Штрадера и скорблю вместе с ним, однако изменить что-либо не в наших с ним силах. Но герр Штрадер прав – я не политик, я – военный специалист, и я полагаю, ни у кого из вас нет сомнений, что свое дело, все то, что относится к войне, я знаю хорошо, не так ли, господа?

В зале стояла редкая тишина. Ни один голос не отозвался на вопрос Шулленбурга, и это было красноречивее ответов, выкриков, – он заставил их насторожиться, они хотели и не могли разгадать, куда он клонит.

– Герр Штрадер сказал тут, что я наивен в вопросах международной политики и не учитываю всякого рода возможностей, которые могут заставить Белый дом вернуться к прежней политике конфронтации и в конечном свете стать на путь военного решения возможных разногласий с Советским Союзом. Герр Штрадер заявил здесь, что возвращение к прежней политике конфронтации окажется возможным вследствие каких-то шагов, которые могут предпринять – в порядке давления на Белый дом, на президента, какие-то политические или деловые круги, группы влиятельных людей, политические партии или что-то в этом роде. Я уже ответил ему и повторяю снова: нет, этого не будет, этого никак не может быть. Вы, конечно, хотите понять – почему поворота вспять нам ожидать не следует? Отвечаю: потому что руководители американских политических и деловых кругов, их верховное командование, самые влиятельные люди в Штатах знают то, чего не знаем ж упорно не желаем знать мы, господа.

– Чего же это мы не знаем? – саркастически произнес Штрадер.

– Сейчас объясню… Самым влиятельным в Штатах людям стало предельно ясно, что развязать войну, да еще войну ядерную против Советского Союза нельзя, потому что такой шаг был бы самоубийством. Почему? Да потому, что все эти долгие годы добиваясь мира во всем мире, советский народ беспрерывно укреплял боевую мощь своей страны, и ныне Советский Союз это поистине несокрушимая крепость, атомная крепость, взять которую невозможно, воевать против которой было бы самоубийством, что хорошо понимают и ваши, герр Штрадер, друзья в Вашингтоне. Начать ядерную войну против Советского Союза, осуществить внезапное ядерное нападение на него – это значило бы быть уничтоженными самим. Сведущие люди в Штатах это поняли с предельной точностью, а мы с вами нет, вернее – и мы с вами знаем, что дело обстоит именно так, но не желаем, не можем с этим согласиться, в этом суть, господа.

– Вы нарисовали слишком мрачную картину… – нервно заметил Штрадер. Ему явно хотелось как-то прервать Шулленбурга, и тот понял это.

– С вашего разрешения я хотел бы закончить изложение моих кратких замечаний, – сказал он настойчиво. – Немало из того, что я тут слышал, вызывает вполне обоснованное удивление. Так, кто-то из выступавших утверждал, что стратегическая авиация США имеет ценный опыт боев во Вьетнаме и, следовательно, вполне подготовлена к нападению на СССР. Это что – шутка? О каком боевом опыте во Вьетнаме можно говорить всерьез? С подобным «опытом» собираться победить великую державу, Советский Союз! Как же можно заниматься подобным самообманом? Нет, никто из нас, если он не сошел с ума, не может поддаваться иллюзиям…

Снова возник шум, на этот раз еще более сильный. Но Шулленбург упорно не обращал внимания на создавшуюся в зале обстановку.

– Мне осталось сказать очень немного, – продолжал он – И не рекомендую обижаться на меня, я всегда предпочитаю говорить правду, несмотря на то что иногда она кое-кому и не нравится. Так вот, обязательным условием для осуществления ракетно-ядерного нападения на Советский Союз должна бы быть хорошая противоракетная оборона своей страны, система ПРО. В США принялись было создавать систему «Сейфгард» – «Страж безопасности»…

Система «Сейфгард», которую я видел, вряд ли сейчас может быть пригодной, в ней еще не решены сложные теоретические и технические вопросы: никому не известно, за сколько минут она сумеет обнаружить баллистическую ракету противника – не следует упускать из виду, что линия раннего радиолокационного обнаружения на Аляске, Канадских островах в Арктике, в Гренландии и на побережье Великобритании подлежат безусловному уничтожению этим самым противником, в течение буквально нескольких минут после начала боевых действий нас оставят без «глаз». Как в этих условиях показала бы себя «Сейфгард» – неизвестно.

Как видите, не только невозможно внезапное нападение на Советский Союз, но и абсолютно исключена возможность добиться победы над ним. Ядерное нападение, развязывание ядерной войны против СССР неизбежно привело бы напавшего к страшному поражению. В США это поняли, и хорошо, что поняли, пока не поздно.

Шулленбург аккуратно положил указку на стол и вернулся на свое место.

В зале царила тишина.

Глава тринадцатая

Люди майора Торопова видели Чонку пробиравшимся ночью в часовню, и в ту же ночь стало известно – пройдя туннелем под Бугом, маршрутом «Дрисса», он посетил Софью Сатановскую. Теперь уже было ясно, – разведка Харвуда с целью шантажа применила столь обычный в США киднаппинг – похищение человека. По сведениям, полученным от польских товарищей, стало известно: в дом Сатановской действительно откуда-то привезен мальчик-подросток, полковник Соколов не сомневался, что этот мальчик и есть та самая «посылка с Запада», о которой в свое время предупреждал Сатановскую Грин. Не было сомнений и в том, что мальчик этот – сын Оксаны Орленко и инженера Можайцева, – подмена, пожалуй, не имела смысла, да к тому же разведка Аллена Харвуда и не могла рассчитывать на то, что мать не узнает при встрече своего сына. Спасти Сережу Можайцева особого труда, наверное, не составило бы, для этого вовсе незачем было допускать до встречи Ирэн Грант с ее жертвами, мальчика можно было бы забрать из дома Сатановской, и все. Однако такой шаг нашей контрразведки предрешал бы провал операции, разработанной полковником Соколовым: деятельности Ирэн Грант следовало положить конец раз и навсегда, а для этого представлялось необходимым «засечь» ее с поличным. Стало быть, нельзя мешать событиям развиваться до самой последней минуты хотя бы внешне, по сценарию, разработанному Харвудом и Грином. Мучило опасение – не дадут ли сыну Оксаны предварительно, перед запланированной встречей, проглотить какую-нибудь отраву. Именно эта мысль не давала покоя Соколову и его помощникам. Торопов даже предложил найти возможность встретиться с Софьей Сатановской для того, чтобы попытаться пробудить в ней «человечность», которая, как он почему-то не сомневался, ей не чужда, и договориться с ней о том, чтобы она помогла нам спасти мальчика. Естественно, такой разговор должен был бы подвести черту под всей жизнью Софьи Сатановской, не дать ей возможности найти какой-то другой выход из положения, кроме указанного Тороповым – порвать связи с разведкой Харвуда и честно трудиться. Но кто знает, захочет ли она все-таки принять такое предложение, устраивает ли оно ее?

Вскоре события приняли неожиданный оборот: Торопову стало известно, что Сатановская покинула свою «резиденцию» и пробралась в развалины старинного замка, откуда начинался «маршрут Дрисса». Очевидно, решил майор, она идет туннелем к Чонке, чтобы уточнить с ним какие-то детали в отношении передачи «посылки с Запада». Торопов быстро вышел на улицу. Ночь – темная, беззвездная, облачная. Хорошо знакомой дорогой майор спешил к костелу – решил перехватить ее, отвести в свой кабинет и там по душам поговорить. В конце концов то обстоятельство, что такая беседа состоится на советской территории, куда через несколько минут Сатановская явится без разрешения, даже лучше, вряд ли она при этом будет чувствовать себя уверенно.

В заранее намеченном месте майор перемахнул через ограду парка и пробрался к знакомой часовне. Ждать пришлось недолго. Тихо скрипнула дверь, и в нескольких шагах от себя он увидел знакомый силуэт. Сатановская на мгновенье остановилась, прислушиваясь, потом стремительно двинулась вперед, однако вскоре свернула в сторону и направилась не к костелу, а к боковой калитке. Торопова это несколько удивило – куда же она идет?

Калитка не была заперта. Сатановская вышла из парка и направилась в город. Осторожно, чтобы не выдать своего присутствия, Торопов следовал за ней. Сначала она шла уверенно, но вскоре, по-видимому, запуталась в расположении улиц и переулков и оказалась в затруднении. Город спал – ни один прохожий не встретился Сатановской, обратиться с просьбой указать дорогу ей было не к кому. Некоторое время Сатановская бродила по ночным улицам, затем повернула назад. И тогда она почти столкнулась с человеком, шагнувшим к ней от стены какого-то домика. Она инстинктивно отшатнулась.

– Следуйте за мной, пани Сатановская, – приказал майор.

– Андрей… – В ее голосе он услышал удивление и неподдельную радость. – Вы здесь? Я искала…

– Что же вы искали?

– Областное управление государственной безопасности. Вы можете указать мне дорогу? – Она задыхалась от волнения.

Он с недоверием всматривался в ее лицо, смутно различимое в темноте.

– Следуйте за мной, – снова приказал он.

– Да, да… – она схватила его за руку. – Идемте… Я не могу больше… Они хотят, чтобы я стала убийцей – я не буду ею! Помогите мне, Андрей…

Он привел ее в свой кабинет.

В управлении они разговаривали около часа, затем он кратчайшим путем проводил ее до самой часовни, – она хотела избежать неожиданной встречи с Чонкой, и в этом ей следовало, если бы потребовалось, как-то помочь.

Через несколько минут Торопов разговаривал по телефону с полковником Соколовым.

– Что Сереже Можайцеву ничто не угрожает в доме Сатановской, это очень хорошо. Но вы уверены, что она сдержит слово? – послышалось в трубке. Торопов приглушенно ответил:

– Я верю ей, товарищ полковник. – Он отлично понимал, о чем подумал сейчас Соколов, помолчал, затем с еще большей твердостью произнес: – Нет, на это она не способна, – он даже не хотел произносить слово «убийство».

Соколов осведомился:

– Вы не сказали ей, что Грин приказал своей помощнице уничтожить и ее тоже?

– Нет, об этом я ничего не сказал ей.

– Зря, – в голосе полковника послышалось сожаление. – Пусть бы знала, как Грин собрался отблагодарить ее за все.

В Пореченск поезд пришел утром. Кутаясь в плащи, Грант и «Степан Истомин» по высокой деревянной лестнице поднялись на длинный мост и прошли над железнодорожными путями. Ирэн Грант, видимо, бывала здесь и прежде – она шла уверенно. Покрутились по немноголюдным улицам, застроенным одноэтажными домиками, и круто свернули по направлению к костелу. Пчелин почувствовал: его спутница встревожилась. Она осторожно осматривалась, видимо ожидая встречи с кем-то. Должно быть, так оно и было – он понял это по довольной улыбке, вдруг мелькнувшей на ее губах. Наверное, на условленную встречу явился человек, которого она отлично знала. Грант с облегчением вздохнула.

– Пойдемте быстрее… – сказала она.

Пришли в небольшой домик, скрытый за густо заросшим палисадником. У Ирэн Грант оказались ключи и от калитки и от входной двери в дом, – в нем не было ни души.

– До вечера отдохнем тут, – сказала Грант, сбрасывая с себя плащ.

Она подошла к стоявшей у противоположной стены застеленной легким одеялом койке и с наслаждением растянулась на ней.

– Этой ночью все кончится. В поезде я не могла спать, боялась, не сорвалась бы операция, – призналась она. – Но слава богу – все в порядке. Теперь я немного посплю, – она повернулась лицом к стене и тотчас уснула.

Встреча состоялась в заброшенной часовне. Оксану Орленко и ее спутницу, все ту же молодую женщину по имени Женя, привел «Истомин». Увидев в руках артистки чемоданчик, Чонка понял: там какие-то важные, нужные разведке Харвуда документы.

Чонка закрыл на ключ дверь часовни и предложил пройти в следующее помещение, на одной из стен которого Пчелин увидел уже знакомое ему огромное изображение черного креста. Открылся вход в туннель. Орленко категорически отказалась двигаться дальше, она боялась. Ирэн Грант сказала ей, что бояться уже поздно: здесь, в одинокой часовне, ночью ничем не лучше, чем в туннеле, а двое мужчин – она жестом указала на «Истомина» и Чонку – без труда разделаются с ней и здесь, если к тому будет необходимость. Оксана и слышать ничего не хотела: дальше не пойдет. Она потребовала перейти к делу, передать ей сына Сережу.

– Вот материалы по подготовке космической экспедиции. Они здесь, со мной, – нервничая, сказала она, крепко ухватившись за чемоданчик.

– Допустим, – сухо согласилась Грант, – но мне нужно убедиться, что они действительно от инженера Ландышева, о его работе. Только при этом условии вы получите вашего сына, получите живым и невредимым, сегодня же.

Оксана, казалось, была не в силах отвести взгляда от ее лица.

– Доказательства! – как бы издеваясь над ее горем, Грант протянула руку, раскрытой ладонью кверху.

– Отдайте мне Сережу, и вы получите документы.

Грант подумала.

– Хорошо, пусть будет по-вашему, – согласилась она наконец.

Повинуясь ее жесту, Чонка подошел к открытому, ведшему в подземелье входу и стал сбоку. Только теперь Пчелин заметил в опущенной руке ксендза тяжелый пистолет… В кого это он собирается стрелять? В эту минуту капитан отчетливо понял, что события могут развиваться совсем не так, как ему представлялось ранее, следовало быть готовым к любой неожиданности.

В туннеле послышались шаги, на пороге появилась женщина – это была Софья Сатановская, – за руку она вела мальчика, почти юношу. Свет стоявшего на аналое фонаря скупо освещал присутствующих.

– Мама! Где моя мама? – послышался мальчишеский крик.

Орленко бросилась к сыну, но Грант схватила ее за плечи, а Чонка поднял оружие. Грант зло сказала:

– Не торопитесь. Сначала – нужные мне документы. Если вы не привезли их, кровь вашего сына падет на вашу голову, Орса…

– Где моя мама? – с недоумением повторил мальчик.

– Я здесь, Сережа. – Орленко рванулась к нему. Мальчик с криком бросился к ней.

Чонка приказал ему:

– Назад! – и направил на него оружие.

– Прочь, пес! – неожиданно крикнула Сатановская Чонке и шагнула вперед. – Ты не посмеешь убить ребенка!

Заплывшие жиром глаза ксендза вспыхнули.

– А это ты сейчас увидишь…

– Пристрели ее! – приказала Грант, указав на Сатановскую.

Но Чонка опоздал, Пчелин бросился вперед и сильным движением обезоружил его.

– Что это значит? – резко крикнула ему Грант.

– Стрельбу поднимать рано. – Он хмуро посмотрел на нее.

– Пожалуй, – она передернула плечами и с силой выхватила из рук артистки чемодан, – наконец-то он у нее в руках!

Холодно сказала «Истомину»:

– А вот теперь в самый раз… Кончайте всех…

Орленко, ее спутница и Софья Сатановская с ужасом смотрели на нее.

– Я должен расстрелять их? – неожиданно усомнился «Истомин».

– Да, всех, и скорее! – крикнула Грант.

– По чьему приказу? – В голосе «Истомина» слышалась мрачная торжественность.

– По приказу моему и Грина! – нетерпеливо, с нарастающей тревогой крикнула она.

Он поднял руку и указал на вход в часовню – на пороге с оружием в руках стоял майор Торопов.

Чонка опрометью бросился в туннель, – решил попытаться скрыться, но в то же мгновенье перед ним выросла фигура девушки, при виде которой он отпрянул назад.

– Ванда, – испуганно прошипел Чонка, – зачем ты пришла сюда?

– Чтобы помочь схватить тебя, убийцу моего отца!

– Это ты подстроила нам ловушку… – крикнула ей Грант. – Но мы пробьемся… Получай же… – В ее руке появился «вальтер». – Истомин, стреляй, что же ты!

Но он схватил ее за руки, оружие со стуком упало на пол. Грант застонала от боли и неожиданности:

– Что это значит?

– Это значит, что вы арестованы, арестованы на месте преступления, – сказал, входя в часовню, полковник Соколов…

Из туннеля появились офицеры-пограничники в польской военной форме.

– Успокойтесь, – сказал полковник Соколов, подойдя к Оксане Орленко, – у костела вас ждет автомобиль, он отвезет вас с сыном и подругой на аэродром. Ваш муж ожидает вас там, у самолета. До свидания.

Софья Сатановская сказала:

– Майор Андрей Торопов, я сдержала свое слово, привела сюда Сережу Можайцева живым и невредимым.

Грант дико, с ненавистью посмотрела на нее и вдруг поняла, подняла глаза и встретилась взглядом с полковником Соколовым.

– Я только выполняла приказ Грина. – Язык плохо повиновался ей.

– Советский суд разберется в ваших преступлениях, – холодно сказал полковник. – Уведите их! – распорядился он.

– Вам удалось провести Грина, – с недоумением и растерянностью прошептала Грант.

Сотрудники майора Торопова увели Ирэн Грант и Чонку. Проходя мимо Пчелина, Грант неожиданно рванулась к нему всем телом, крикнула в отчаянии, злобно:

– Степан Истомин! Ты предал меня – за это Грин разделается с тобой… Тебе после этого все равно не жить!

– Вы ошиблись, гражданка Грант, принимая меня за своего сообщника, я офицер государственной безопасности, – спокойно пояснил «Истомин».

Она пошатнулась, умолкла. Ее увели. Пчелин покинул часовню последним.

– Вы куда теперь, товарищ Пчелин? – спросил его Торопов.

– К Грину. С легендой о провале Грант. Расскажу ему о том, как мне еле удалось спастись от чекистов. Завтра же буду у него. Вернее, он сам придет туда, на дачу.

Полковник Соколов сказал:

– Не следует спешить, капитан Пчелин, операцию мы еще не завершили. Полагаю, Грину вряд ли надо знать о провале Грант. Едемте с нами, там вместе и подумаем.

Они ушли. Ночной ветер шевелил ветви кустарников у старой часовни. Тишина.

– Грина надо брать, – приказал генерал Тарханов.

Да, на операции «Шедоу» пора было ставить точку. Но как?

«Степан Истомин» по возвращении из Пореченска поселился на подготовленной даче Рушникова, поджидая шефа, но тот так и не пришел к нему. Пчелин терялся в догадках – не мог же ни с того ни с сего Грин заподозрить правду.

Не приходил Грин и к тайнику на шоссе, куда от имени его помощницы сотрудниками полковника Соколова была положена шифровка с сообщением о якобы успешно проведенной операции в Пореченске. В чем же дело? Может, он все-таки как-то пронюхал о провале Грант? Медлить опасно: нельзя давать резиденту Харвуда возможность разобраться в сложившейся ситуации – он мог, чего доброго, скрыться или принять яд, а взять его надо живым. Был выработан план завершения операции…

Вторую ночь «Степан Истомин» жег валежник. Костер не ахти большой, однако темной ночью заметен издалека. Правда, развел его Пчелин в глубине леса, но место нарочно выбрал такое, где деревья высокие и почти нет кустарника. Сучья пришлось таскать сюда с приличного расстояния.

Вторую ночь Пчелин сидел тут и время от времени подбрасывал в огонь сухой хворост. Казалось, иногда он дремал. Но так могло лишь казаться. На самом же деле все существо его было напряжено до предела… А что, если Грин знает уже о провале в Пореченске и о роли, которую при этом сыграл посланный им в помощь Грант человек из Челябинска? Не постарается ли он тогда без лишних слов разделаться с ним? Риск большой, и все-таки Пчелину удалось убедить полковника Соколова принять предложенный им вариант: нет, не мог Грин знать его подлинное лицо! Ну, а если бы он каким-то образом и был уже осведомлен о провале своей помощницы, разве нельзя в таком случае преподнести ему легенду, проверить которую он все равно не сможет. Главная задача сейчас – заставить Грина покинуть его убежище, вывести его на встречу с кем-то, кого пошлет полковник Соколов.

Ночью даже в лесу огонь виден издалека, и огонь этот не может не обеспокоить и не заинтересовать Грина, – ведь он прячется где-то здесь, поблизости.

«Истомин» флегматично, почти сонно подбрасывает в костер сучья, прошлогодние листья… Нет, даже его натренированное ухо не улавливает движения человека, не идет почему-то Грин. Пчелин понимает – будет тот сначала колесить вокруг да около, присматриваться, прислушиваться, подойдет, только когда убедится, что нет ловушки, что никто не поджидает его в засаде. Сколько же ему потребуется времени для такой разведки? День, неделя?

Грин пришел под утро. Капитан обнаружил его присутствие, лишь когда тот, опираясь на охотничье ружье, встал прямо перед ним.

– Ну? – произнес он вопросительным тоном. «Истомин», не отвечая, прутиком ковырял в горячей золе.

– Почему вы здесь? Что это значит? – резко и настороженно спросил Грин.

Пчелин порылся в лежавшем рядом с ним хворосте, достал пустотелую палку из бузины, перочинным ножом удалил мякоть с одного конца, вынул оттуда крошечный клочок бумаги, подал.

– Она сказала, что вы не пришли в условленное место, и послала меня сюда.

Склонившись к свету костра, Грин читал шифровку. Потом бросил бумажку в огонь, проследил, как она на мгновенье вспыхнула крошечным ярким пламенем, истлела, и лишь затем сухо сказал:

– Сейчас же возвращайтесь к ней, передайте на словах: чемодан с бумагами Ландышева я у нее заберу в подходящий момент, скоро. К тайнику не ходил – был болен. Связи со мной пусть не ищет, отсюда я сегодня уеду. Так и передайте. Когда нужно будет – сам разыщу и документы заберу. Отправляйтесь.

«Истомин» отрицательно покачал головой, порылся в подкладке пиджака, вынул вторую шифровку. Грин снова читал. На этот раз его будто подменили. Пчелин видел, как менялось выражение его лица, как злоба и ненависть все больше овладевали им.

– Ты знаешь, о чем она сообщает мне? – спросил он странно изменившимся голосом.

Пчелин кивнул головой.

– Ты видел его? – В голосе разведчика слышалось нескрываемое раздражение.

– Да. Он приехал под видом туриста. Имеет поручение забрать материалы, добытые нами в Пореченске, и отвезти их туда… – Пчелин сделал жест. – Она сказала ему, что нет у нее на то права… Он сослался на приказ мистера Харвуда и еще на кого-то. Она отказала и предложила ему в таком случае самому договариваться с вами.

– Он настаивает на встрече со мной? – насторожился Грин.

– Наоборот, утверждает, что ему нет необходимости видеть вас, рисковать, что приказ мистера Харвуда о передаче материалов должен быть выполнен ею немедленно и независимо от вашего настроения. Тем более, ему же некогда ждать – он турист. Она страшно волнуется.

Грин размышлял.

– Вот что, – заговорил он наконец, – передайте ей: бумаги отдавать запрещаю. Мы здесь рискуем головой. Потом я встречусь с ним. Мне нужна неделя на проверку этого человека, тот ли он, за кого выдает себя…

– Он завтра же получит от мистера Харвуда подтверждение приказа и заберет у нас бумаги, – рассудительно заметил «Истомин».

– Пожалуй, ты прав, – с досадой согласился Грин. – Хорошо, завтра, ровно в полдень, я буду ждать его на даче Семена Семеновича. Приведешь его ты. Будь внимателен: возможно, чекисты уже обратили внимание на слишком ретивого туриста.

Грин ушел не прощаясь, злой.

Посланец Аллена Харвуда сказался сравнительно молодым еще человеком. Высокий, мускулистый, с широким размахом плеч, он шел гордо, даже как-то вызывающе подняв русоволосую голову. Грин стоял, прислонившись к дереву, и следил за ним. Гость поднялся на веранду и вслед за таким же молодым и сильным Степаном Истоминым прошел в комнаты.

Грин постоял еще некоторое время, притаившись за деревом, потом подошел к сараю – в щель была видна «Волга» Джима, очевидно и сам он где-то неподалеку… Разведчик осторожно выглянул за калитку – на дороге пустынно и безлюдно. Густые кроны берез и кленов нависали над высоким забором, начисто отгородившим дачу от улицы. Грин вернулся на свой наблюдательный пост, выждал еще немного, затем быстро проскользнул в дом.

Грина одолевала злоба: этот субъект пожаловал сюда для того, чтобы воспользоваться плодами его опасного труда! Ну нет!

Он рывком открыл дверь. Представитель Аллена Харвуда, широко расставив ноги, стоял посередине комнаты и в упор смотрел на него. Пружинящим шагом к Грину подошел Истомин, остановился рядом.

– Ну, здравствуйте, Грин, – сказал гость по-английски и протянул ему руку. – Почему вы не желаете вручить мне материалы по «Шедоу»?

– Потому что операция еще не завершена, – недружелюбно ответил разведчик.

– Ошибаетесь, Грин, операция окончена, – весело произнес гость по-русски.

– Кто вы? – отшатнулся Грин, пытаясь высвободить руку, стиснутую железными пальцами пришельца.

– Майор государственной безопасности Русаков, – представился гость.

В то же мгновенье левую руку Грина крепко схватил капитан Пчелин. Грин рванулся к окну, ударом ноги вышиб раму и грудью повалился на усыпанный стеклом подоконник. Отчаяние придало ему силы, он все еще надеялся вырваться, уйти, пытался губами достать до ампулы, зашитой в угол воротника. В борьбе Грин не заметил, как в комнате появились люди. Подошел полковник Соколов, строго сказал:

– Вы арестованы, Грин. Сопротивление бесполезно.

Грин понял, что проиграл, и, тяжело дыша, опустился на подставленный ему стул. Вокруг стояли чекисты, молчаливые, суровые.