Я же решила не упускать этого момента и бросилась вон из номера, вниз, в фойе, где ещё этой ночью нашла телефон-автомат.
Не знаю, были ли все таксофоны в Стране Советов бесплатными или это был особенный подарок для туристов, но монет мне не понадобилось. Посчастливилось мне и с тем, что аппарат был свободен. Я сняла трубку и набрала единственный московский номер, который был мне известен, — номер Изотопова.
— Алло! — отозвались на том конце.
— Товарищ Валентин? Доброе утро! Это Эвелина Нолан говорит.
— А? Что? Кто? — спросил Изотопов. К этому он добавил несколько слов по-русски.
Ну, конечно, он не в совершенстве владел английским языком и не ожидал, что из телефонной трубки зазвучит именно он. Поэтому я постаралась говорить простыми фразами и помедленнее:
— Это Эвелина Нолан. Мы с вами в самолёте познакомились. Помните меня, товарищ Изотопов?
— О, да, — отозвался профессор. — Конечно же помню! Ужасно рад слышать! Как у вас дела, миссис Эвелина?
— Спасибо, хорошо. Товарищ Валентин, вы вроде говорили, что готовы прийти на помощь, если нам с мужем она понадобится в Москве…
— Разумеется! Что-то случилось?
— Всё в порядке. Здесь великолепно! Мы в восторге! Видите ли, мы сделали много фотографий, и нам не терпится послать их своим родственникам в Америку. Не знаете ли вы, где проявить фотографическую плёнку?
— Конечно, без проблем, я могу показать вам контору проявки и фотопечати.
— Спасибо огромное! Быстро они это делают?
— Наверное, неделю.
— Что?! Неделю? Так долго!
— Миссис Нолан, каждый кадр должен пройти государственную цензуру. Сами знаете, время сейчас неспокойное. А фотолюбителей — каждый второй. Так что очередь там на проверку.
— Ох… Боюсь, это нам не подходит… Нет ли способа побыстрее?
— А у вас цветная плёнка или чёрно-белая? — спросил Изотопов.
— Чёрно-белая, кажется.
— Что ж, тогда могу помочь. Я ведь тоже фотолюбитель, — Изотопов слегка усмехнулся. — Оборудование у меня есть, реактивы тоже. Если так надо, могу проявить вашу плёнку и даже напечатать два-три кадра завтра к вечеру. Скажем так, ради дружбы народов.
— О, товарищ! Преогромное спасибо вам!
— Да не за что ещё, — отозвался профессор. А потом повторил: — Это ради мира во всём мире, так сказать.
— Это очень мило с вашей стороны!.. Только скажите: как мне передать вам нашу плёнку? Сегодня мы с мужем идём в Третьяковскую галерею. Может быть, вам будет удобно встретиться возле неё?
— Почему бы и нет? Это не так далеко от моей работы. В обеденный перерыв я смогу забежать к вам туда.
— Замечательно!
Мы сговорились о времени встречи. Потом я ещё раз рассыпалась в благодарностях:
— Чем я могу отблагодарить вас? Может быть, несколько долларов…
— О, нет, спасибо! Нам нельзя иметь валюту. Вот если бы какой-нибудь американский сувенир, миссис Нолан…
— Сувенир?
— К примеру, жевательная резинка…
— О, кажется, она у меня есть!
Еще ни разу мне не обещали такую важную услугу за такое малое вознаграждение. В этом коммунизме определённо что-то есть, думала я по дороге обратно в свой номер. В смысле, жить при коммунистах самому не очень весело. Но когда рядом с тобой оказываются люди, воспитанные при коммунистическом режиме, и тебе от них что-нибудь надо, то это удобно…
…Когда я вернулась в номер, Элвис был полностью причёсан и очень зол.
— Где тебя носило? — бросил он.
— Я решила просто побродить по гостинице, пока ты там занят, — ответила я, как ни в чем не бывало.
— Не смей больше делать так! Слышишь?!
— Это почему?
— Да потому!
Он прижал меня к стенке двумя руками и, не давая пошевелиться, взглянул так, что я задрожала от страха:
— Мы в чужой стране! Забыла?! Здесь к нам все настроены враждебно! Даже если и изображают дружелюбие… Никаких больше прогулок в одиночку! Поняла?!
— Отпусти…
— И к тому же в Библии написано, что жена должна по всём повиноваться мужу. С этим спорить ты не будешь, я надеюсь?
— Отпусти уже!
— Ты поняла?!
— Поняла.
— Ты должна быть при мне. Постоянно.
Я подумала, что интересно, что бы он ответил, если б я спросила, не в том ли дело, что, самостоятельно разгуливая внутри гостиницы, я рискую встретить девочку, с историей, ужасно походящей на мою.
Тут явилась Лида. Поэтому нам пришлось прекратить свою ссору и, изображая восхищение, тащиться в Третьяковскую галерею.
46. Я пью зелёную газировку
Третьяковская галерея оказалась типичным скучным музеем: бесконечные залы, увешанные картинами, от которых очень быстро начинают болеть ноги и клонит в сон. Сначала нам показали какие-то древние изображения на религиозные темы, а дальше повели в помещения с работами прошлого века. Это сплошь были тоскливые пейзажи с облетевшими деревьями и грязью, портреты облезлых крестьян и голодных рабочих, сцены похорон, несчастных браков, отчуждения в семье и угнетения человека человеком. Лида рассказала нам, что все эти картины, нарисованные при царском режиме, красноречиво свидетельствуют о тяготах дореволюционной жизни и исторической необходимости коммунизма. Спорить мы не стали. Если дети, вынужденные впрягаться в повозки с бочками наподобие лошадей, до того обозлились от своей жизни, что решили поддерживать Сталина, я их не осуждаю.
Впрочем мысли мои, занимала, конечно, не живопись, а то, как бы ускользнуть отсюда и встретиться с Изотоповым, не вызвав у Элвиса гнева и подозрений. Время, о котором мы условились, уже подходило. Перебрав в голове разные варианты, я не нашла ничего лучше, чем зависнуть у картины с группой медвежат на стволе дерева. Сделала вид, что ужасно ей заинтересовалась. Потом дождалась, когда Элвис и Лида, не обратив на меня внимания, перешли в следующий зал… И побежала обратно, ко входу.
К счастью, когда я выбежала из музея, искать Изотопова не пришлось: он был уже здесь, и мы встретились тут же. Обменялись несколькими вежливыми фразами, я передала ему припрятанную в кармане фотоплёнку, а также американские жвачку, шоколадку и блокнотик, завалявшиеся в моём чемодане. Увидев эти мелочи, профессор просиял:
— Это даже больше, чем мы договаривались, миссис! Мой внук будет в восторге от этих подарков! Спасибо огромное, милая Эвелина! Я вам завтра же всё проявлю и все карточки напечатаю.
— Там не так уж много фотографий. Двух-трёх вполне хватит. Мне нужны только те, где изображён мой муж… потому что… потому что мы хотим послать эти карточки его маме. Не волнуйтесь, вы его узнаете, там нет других мужчин.
Мы договорились, что Изотопов принесёт фотографии завтра вечером к нам в гостиницу и оставит их на рецепции для миссис Нолан.
Теперь мне как-то надо было вновь попасть в музей и воссоединиться со своими спутниками-надзирателями. Пока мы не простились с профессором, я решила чуть-чуть обнаглеть и попросить у него денег. Ведь если он считает, что мои так называемые гостиницы с лихвой окупают его услуги, с его стороны было бы честно оплатить остаток, верно? Почему бы Изотопову не профинансировать мне билет в музей? Когда мы заходили туда с Лидой, я запомнила, что вход был 1 рубль.
— Прошу прощения, товарищ Валентин, а не найдётся ли у вас одного рубля? Мне очень неудобно вас просить, но мы с мужем разминулись, и все деньги у него… Я верну вам, как только смогу! — последнюю фразу я добавила, разумеется, для приличия, не особенно рассчитывая на то, что мы с Изотоповым ещё свидимся.
Этот добрый человек не отказал. Я сунула рубль в кассу Третьяковки, ничего не говоря. Мне выдали билет. С ним злобные бабульки возле входа пропустили меня внутрь. Оставалось только пробежать все залы и нагнать Элвиса с Лидой.
Отсутствовала я минут десять, и это, конечно же, незамеченным не осталось.
— Где ты была? — спросил Элвис.
На его лице, как и с утра, читалась обеспокоенность, на глазах сменявшаяся гневом.
— На картину одну засмотрелась, отстала, — ответила я. — Пошла вас искать, а потом в туалет захотела. Пока то, да сё…
— Лучше вам не ходить в одиночестве, миссис, — заметила Лида. — Ведь мало ли что… Когда в следующий раз вам понадобится в женскую комнату, лучше спросите меня, и я отведу вас.
— Вот именно, — буркнул мой «муж».
По его мрачно-подозрительному взгляду я поняла, что, не будь рядом Лиды, я бы не избежала скандала и выволочки за непослушание. Не исключено, что всё это последует в гостинице… Разумеется, я напряглась, и всё оставшееся время пребывания в галерее снова думала вовсе не о картинах, а прокручивала в голове разные сценарии неприятных разговоров, перебранок и, возможно, наказаний.
Когда мы, наконец, вышли из унылого музея, Элвис заявил, что на улице жарковато, и направился к стоящим неподалёку автоматам с газировкой. Лида от напитка отказалась, а мне и себе Элвис взял по стаканчику. У него была жёлтая, с грушей, мне же досталась зелёная — с чем-то неведомым. Правда пить пришлось, стоя у автоматов: оказывается, вместо пластиковых стаканчиков там был стеклянный, один на всех.
— Очень вкусно! — сказал Элвис, изобразив из себя знатока напитков, который исследует каждый глоток. — Это лучше нашей пепси-колы!
Лида вся разулыбалась. Разумеется, эта политическая лесть была предназначена именно для неё.
— Замечательная содовая, правда, Эвелина?
Честно говоря, я не могла разделить этого восторга. Моя газировка была очень странной на вкус. Я вообще не могла понять, как русские это пьют. Мало того, что зелёная жижа воняла какой-то травой, так она ещё имела кислый привкус… Но ругать её было нельзя. По законам вежливости гостям не положено критиковать пищу хозяев, тем более, когда у этих хозяев есть термоядерное оружие, а агенты политической полиции сидят в каждом углу. Да и Элвис явно намекал, что я должна изобразить удовольствие.
— Ага, весьма вкусно, — ответила я.
Прозвучало не особо убедительно. Чтобы подтвердить свои слова, я заставила себя проглотить отвратительные остатки этой так называемой газировки. Вернула на место стакан, и мы двинулись дальше — в парк Горького.