— Один?
— Что — один?
— Пообедал один?
— Откуда мне знать? — пожал плечами Залески. — Меня даже на порог не пустили...
— Дальше?
— Дальше он вышел, и на улице к нему пристал какой-то нищий. Швейцар «Маджестика» хотел его прогнать, но старик не разрешил. Они — старик и этот нищий дошли до угла и... В общем, там я их и потерял. Их, наверное, ждала машина...
— Ты ее видел? Машину?
— Нет, — покачал головой Залески.
— Опиши этого нищего, — приказал Лимек.
— Нищий как нищий... Пожилой, небольшого роста, толстый как для попрошайки, похож на пьяницу... Можно мне кофе? — опять спросил Залески.
— Пока нет. Почему ты решил, что он пьяница?
— Методом дедукции, — съязвил Залески, начиная закипать. — Морда у него пропитая, и одежда грязная. Что за бред, Лимек, я хочу кофе!
— У Магды было не до кофе? — ехидно спросил Лимек.
— Слушайте, вы! — мигом побелел Залески, то ли от страха, то ли от злости. — Не смейте впутывать в это Магду!
— Я подумаю над этим, — пообещал Лимек. — А пока я буду думать, ты расскажешь мне все, что знаешь о машине Петерсена. И не вздумай мне врать.
Залески откинулся на спинку стула и с ненавистью посмотрел на Лимека.
— Господин частный детектив Лимек, — проговорил он медленно. — Хватит строить из себя невесть кого. Вы никто, и звать вас никак. Вас могут забрать точно так же, как забрали меня. Вы...
Договорить Залески не успел. Лимек пнул его под столом, угодив носком ботинка прямо в голень, а когда лаборант вскрикнул от боли, сыщик схватил его за руку и резким движением отогнул мизинец назад до предела. Залески даже не заорал, судорожно пытаясь вдохнуть.
— Вы... вы сломали мне палец! — ошарашено просипел Залески, наконец-то набрав в легкие воздух.
К чести посетителей и персонала «Голодной скрипки», никто не обратил ни малейшего внимания на этот маленький инцидент.
— Пока нет, — Лимек слегка надавил на выгнутый мизинец, отчего Залески сдавленно пискнул. — Но будешь мне врать — сломаю. Это понятно?
— Д-да...
— Тогда говори быстро и четко!
— Инженер Петерсен построил машину, способную раз и навсегда оградить человечество от Бездны, — затараторил Залески. — У нее было всего два недостатка: во-первых, она потребляла просто чудовищное количество электроэнергии, а во-вторых, для нормальной работы ей требовался резонатор — Абель...
— Стоп, — перебил сыщик, слегка ослабляя нажим. — Давай по порядку.
— Все началось со шкалы Тангейзера, — со вздохом облегчения проговорил Залески. — Вы, наверное, знаете, что эманации Бездны до пяти баллов грозят авадонцам ночными кошмарами, при волнении от пяти до семи баллов начинают происходить необъяснимые явления на улицах — ну, призраки и все такое прочее, а все, что переваливает за восьмерку, классифицируется уже как Шторм. Самый сильный из зарегистрированных Штормов был оценен в двенадцать баллов и произошел в сорок шестом году — это вы тоже, наверное, знаете...
— Это все знают, — с раздражением сказал Лимек.
— А вот чего вы не знаете, — перешел на менторский тон лаборант, — так это того, что во время Большого Шторма сорок шестого года зарегистрировали одну аномалия. На пике Шторма самописцы в башне Сарториуса сбросило на ноль. Сначала все решили, что это — ошибка оборудования, сбой в аппаратуре, или, на худой конец, что шкала была проградуирована неправильно и просто обнулилась... Но нет, запас шкалы был, и приличный, до восемнадцати баллов, и измерительная аппаратура работала нормально...
— Ну и? — спросил Лимек, окончательно отпуская палец Залески и жестом подзывая кельнера.
— Петерсен тогда входил в состав экспертной группы, проверявшей оборудование башни Сарториуса. В ту ночь — Ночь Белого Пепла — его жена покончила с собой, а дочь угодила в Азилум, и Петерсен с головой ушел в работу. Разобрав каждый датчик, каждый вольтметр, каждый соленоид, Петерсен убедился, что дело было вовсе не в железе; все дело было в Бездне. Слишком сильные эманации Бездны обнулили сами себя, создав отрицательный резонанс. Это было что-то вроде Ока Шторма — момент полного спокойствия и тишины. Именно тогда большинство ушли... бросились в Бездну.
И Камилла, подумал сыщик. Она шагнула в ничто в полной тишине и спокойствии. Одна. И меня не было рядом, чтобы протянуть ей руку...
— Чего изволите? — спросил кельнер, недовольный тем, что его побеспокоили.
— Кофе, — попросил Лимек. — И еще порцию омлета, — добавил он, поймав голодный взгляд Петерсена, которого еда занимала сильнее, чем звучащая история.
— Спасибо, — сказал Залески, растирая мизинец.
— Не за что. И какое это имеет отношение к аппарату Петерсена?
— Самое прямое. Аппарат Петерсена — это излучатель, который воспроизводит эманации Бездны. Сами по себе эманации безвредны и бесполезны, но, вступая в резонанс с нейронами человеческого мозга, могут вызывать как чисто психологические реакции, так и необъяснимые пока материальные явления. Петерсен запрограммировал аппарат таким образом, чтобы тот улавливал и гасил внешние эманации в противофазе... Это все равно, что сбивать волну на воде, пуская ей волны навстречу, — пояснил Залески, предвидя реакцию сыщика на научную терминологию.
— А зачем нужен Абель?
— Это самое сложное. Для полноценной работы излучателю нужен резонатор, ведь это устройство с обратной связью — иначе он не сможет улавливать внешние эманации и определять нужную длину и частоту излучения... Все люди реагируют на Шторм по-разному, верно? Есть общие проявления, но, тем не менее, у каждого Шторм — персональный, личный. Чтобы настроить аппарат, инженеру нужен был человек, способный реагировать за всех сразу — только тогда излучатель сможет защитить все население Авадона. Ну, вроде как мученик, что ли, жертва на заклание... Петерсен перебрал сотни две или больше кандидатов, пока не нашел этого ребенка... С ним все работало идеально.
— Идеально — это как? Как именно аппарат действует на людей?
— Представьте себе человека, — Залески шпарил как по писанному, излагая чужие, но хорошо заученные мысли, — который грешил так много и так часто, что переступил черту и перестал воспринимать поступки как грех. Такому человеку не страшен Шторм. Аппарат Петерсена, запущенный на полную мощность — правда, для этого понадобилась бы целая электростанция, работающая только на аппарат — превратил бы авадонцев в людей без греха и без совести, в людей, которым не знакомо само понятие наказания... Он не дал бы эманациям даже подняться из Бездны. Штормов бы больше просто не было...
Это очень важно, сказала Камилла. Для всех нас — и живых, и мертвых.
— Петерсен назвал свой проект «Авалон», — продолжал Залески. — Это такая средневековая легенда об острове...
— А ребенок? — перебил его Лимек. — Как аппарат действовал на Абеля?
Залески пожал плечами и отхлебнул кофе.
— Об этом лучше спросить вот его, — кивнул он в сторону жадно жующего Петерсена. — Этими деталями он со мной не делился.
— Все, хватит. Свободен!
— Я могу идти? — уточнил Залески, удивленный и чуточку обиженный, что в его услугах больше не нуждались.
— Да. Пошел вон, — сказал Лимек, и лаборант поспешно ретировался.
Лимек закрыл глаза, чтобы не видеть чавкающего Петерсена, и сдавил пальцами виски. Усталость последних дней навалилась на плечи, отозвавшись острой болью в голове.
Что же вы наделали, сволочи, подумал сыщик. Что же вы натворили... Аппарат наверняка уже у алхимиков, иначе зачем им Абель? А если не сам аппарат, то уж чертежи — точно, а с ними можно построить новый. Заполучив Абеля, они запустят аппарат, и тогда... Что тогда? В кого мы все тогда превратимся? В стадо довольных жизнью скотов? Безгрешных, беспамятных, бессовестных? И вернемся в скотский потерянный рай, каким он был до грехопадения Адама и Евы...
При мысли о том, что Камилла больше никогда не придет к нему, Лимек почувствовал тупой укол в сердце. Лимек так долго мечтал все забыть... Но забыть ее — означало забыть себя.
Мы всего лишь сосуды греха, подумал он отстраненно. Отнимите у нас грехи, и останутся только пустые сосуды...
— Если я не найду Абеля, — сказал Лимек вслух, не открывая глаз, — алхимики найдут его первым. Или трискели. И тогда никто не сможет остановить ваш аппарат, господин Петерсен.
Но у меня нет ни единой зацепки, добавил Лимек уже про себя. И если ты действительно спятил, то я в тупике. И все кончено.
Он открыл глаза и посмотрел на Петерсена. Инженер закончил жевать, вытер губы тыльной стороной ладони и заговорил.
9
К ночи резко похолодало, дождь прекратился, и ветром раскидало по небу тучи, обнажив ноздреватый диск луны. В его болезненном зеленом свете ночлежка казалась всплывшей из глубин океана, покрытой водорослями и мхом. Целый конгломерат построек, пристроек, надстроек, флигелей, спальных корпусов, кухонь, столовых, сортиров, душевых с баками на крыше, лазаретов и прачечных...
Даже посреди трущоб Вааль-Зее ночлежка выглядела так, будто время здесь остановилось лет эдак двести назад, во времена Беаты Благословенной, учредившей сие славное заведение. По сути, так оно и было, потому что нищие и бездомные Авадона с тех пор полагали ночлежку своей крепостью, куда отваживался заглядывать далеко не каждый полицейский, а трискели (их бродяги ненавидели лютой ненавистью после больших чисток времен канцлера Вальсингама), если тут появлялись, сразу же исчезали.
— Не нравится мне все это, шеф, — сказала Абби. — Оставлять этого психа одного в конторе...
Они закрыли Петерсена в кабинете Лимека, накачав того джином с двумя таблетками люминала: рецепт, неоднократно проверенный сыщиком на себе.
— Давай повторим еще раз, — предложил Лимек, нервно сжимая руль «Шкоды». Мотор еще потрескивал, остывая.
— Меня зовут Альбина Петерсен, — заученно повторила Абби. — Мой отец, инженер Петерсен, оставил здесь ребенка по имени Абель. Я должна его забрать. Отец заплатил за три дня, но я могу доплатить недостающую сумму.