— Ну? — спросил Лимек. — Узнаешь кого-нибудь?
— Не-а, — покачал головой Гастон и зябко поежился, поглубже засунув руки в карманы драпового полупальто. — Ты же знаешь, светская хроника — это не по моей части. А моих уголовничков здесь не наблюдается...
Гастон Лепаж вел колонку криминальных сводок в «Авадонском вестнике». С его невзрачной внешностью: маленького росточка, щуплый, всегда чуть грязноватый, с глазками навыкате и тонкими усиками — он чувствовал себя среди уголовников как рыба в воде, что не мешало ему подрабатывать полицейским осведомителем. Самым удивительным было то, что уголовники об этом знали — как шпана из Вааль-Зее, так и воротилы игорного бизнеса из Ашмедая. Они использовали Гастона, чтобы руками полиции избавляться от конкурентов. Полиция получала точные и достоверные наводки, а Гастон оставался в курсе последних событий в преступном мире Авадона — таким образом, все выигрывали, как объяснил однажды Лимеку сам журналист за рюмочкой абсента.
— Тогда фотографируй.
Гастон поерзал на скамейке, извлекая из-за пазухи «лейку», развернул засаленную кепку козырьком назад и защелкал затвором. Делать это можно было без опаски: Лимек и Гастон сидели под голыми кронами столетних дубов на южной стороне бульвара Фокалор, в пятидесяти метрах от моста короля Матиаса. От похоронной процессии на Набережной их отделяла живая изгородь колючих кустов. К тому же, никто из присутствующих не смотрел в их сторону.
— Сказал бы заранее, — проворчал Гастон, перематывая пленку, — я бы взял длиннофокусный объектив...
Тем временем Альбина Петерсен извлекла из катафалка урну с прахом отца. Священник в черной сутане и багровой епитрахили начал читать литанию. Все подавлено молчали, нахохлившись, как грачи. С серого неба продолжало сыпать то ли мокрым снегом, то ли очень холодным дождем. Черные купола зонтов покрылись белой крапинкой. Со стороны Бездны налетали порывы ледяного ветра, вырывая зонты и надувая профессорские мантии.
— Мне не нужны художественные портреты, — сказал Лимек, пытаясь разобрать к какой конфессии принадлежит священник, согласившийся отпевать вероятного самоубийцу. На груди священника были ключ и песочные часы. — Мне надо знать, кто эти люди и что их связывает с Петерсеном. Такую информацию ты мне можешь достать в архиве твоей газетенки?
— По двадцать талеров за каждого.
— Идет.
Литания быстро закончилось. Когда священник сказал «Аминь» и закрыл требник, дочь покойного взяла урну и направилась к дальнему концу моста короля Матиаса. Шла она в одиночестве, ее не сопровождал даже водитель катафалка, державший зонтик.
Она шла, выпрямив спину и гордо вскинув голову, хотя ветер швырял в лицо стылую морось. Остановившись на самом краю, Альбина Петерсен деловито, без лишних драматических жестов, открыла урну и опрокинула ее к верху дном, отправив прах отца в Бездну.
Это послужило сигналом к окончанию церемонии. Собравшиеся начали суетливо прощаться, захлопали дверцами машин и разъехались в разные стороны, оставив на Набережной лишь мокрый катафалк, водителя с зонтом и светловолосую фигурку на краю моста.
Гастон цокнул языком:
— Красивая баба.
— Пойду поговорю с ней.
— Утешишь убитую горем вдову? — скабрезно ухмыльнулся журналист.
— Кретин. Это его дочь.
— Тем более... — хохотнул Гастон, пряча «лейку».
— Когда ты достанешь мне информацию?
— Ну... Часа через четыре.
— Тогда увидимся в семь, в «Голодной скрипке», — сказал Лимек и направился к мосту короля Матиаса.
8
Король Матиас — последний король Авадона, прозванный за деяния Безумным — приказал построить мост через Бездну чуть меньше века тому назад. В ту благословенную эпоху очередной промышленной революции, когда наука легко, будто фисташки, открывала одну тайну природы за другой, и дымящиеся фабричные трубы ассоциировались с богатством и процветанием, а вовсе не загрязнением окружающей среды, затея безумного короля выглядела не такой уж и нелепой. Конечно, успехом попытка не увенчалась — нельзя достроить мост, ведущий в никуда, но с тех пор почти стометровый обрубок из стальных ферм и несущих пилонов гигантским трамплином нависал над Бездной, являя собой памятник эпохе восторженного индустриального идиотизма и будучи излюбленным местом самоубийц-прыгунов; увидеть прыжок самоубийцы считалось хорошей приметой. В прококаиненные двадцатые годы сюда стекалась декаденствующая богема для поэтических декламаций, и можно было встретить влюбленные парочки, и даже мамаш с колясками... Но после сорок шестого мост короля Матиаса использовали только для похорон.
Когда Лимек подошел к Альбине, она стояла в прежней позе, обняв двумя руками пустую урну, дерзко вскинув голову и слепо глядя в Бездну.
— Госпожа Петерсен? Моя фамилия Лимек, и я бы хотел выразить искренние соболезнования...
Дочь покойного инженера медленно развернулась на каблуках.
— ... по поводу вашей утраты, — закончил он, судорожно сглотнув. Теперь только девушка заслоняла от него Бездну.
Вблизи Альбина Петерсен оказалась далеко не красавицей, несмотря на гриву роскошных платиновых волос. Бледное, одутловатое личико с безвольным ртом и скошенным подбородком. Водянистые глаза чуть косили к переносице.
— Кто вы? — Голос у нее был на удивление сильный: низкий и грудной, как у джазовой певицы.
— Я — Лимек, — повторил сыщик, не отводя взгляда от ее лица. — Я бы хотел выразить...
— Спасибо, — перебила Альбина. — Я слышала. Кто вы такой?
Сперва Лимек хотел представиться куратором Петерсена из Главного Управления, но, увидев на похоронах Ленца, передумал. Пришлось сымпровизировать:
— Я от профессора Фоста из Алхимической лаборатории.
Лицо Альбины расслабилось.
— Вот как? Что ж, господин Римек, в таком случае, можете проводить меня домой.
Она направилась к лимузину слишком резко: Лимек не успел обернуться, и взгляд его упал в Бездну.
Бесконечное, не поддающееся никакому осмыслению и осознанию Ничто, на краю которого существовал город Авадон, было сегодня розовато-лилового цвета и изредка озарялось желтыми сполохами. Особая, пульсирующая тишина окутала Лимека, и если бы не холодные поцелуи дождя на его лице и стук крови в висках, он мог бы весь, без остатка раствориться в этом розово-лиловом ничто... Ветер забрался под расстегнутое пальто Лимека, по спине пробежала дрожь, и сыщик, стряхнув оцепенение, сказал в пустоту:
— Моя фамилия Лимек, госпожа Петерсен, — а потом обернулся и поспешил вслед за Альбиной, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег.
Несмотря на то, что погода с каждой минутой становилась все омерзительнее, Альбина отпустила лимузин и решила пройтись до дома пешком. Лимек взял у водителя зонтик и поднял его над головой Альбины; она этого даже не заметила.
— Вы любите гулять по Набережной, господин Линек?
— Лимек. Признаться, не очень...
— А я люблю, — сказала дочь инженера, и Лимек подозрительно на нее покосился. Три года, проведенные в Азилуме, не прошли даром для Альбины Петерсен.
Конечно, Набережная была одной из самых красивых улиц Авадона — еще во времена Беаты Благословенной последний край города украсили гранитная балюстрада с резными пилястрами, фонарные столбы изысканного чугунного литья и разноцветная узорчатая брусчатка. В то же время, Набережная всегда оставалась безлюдной и пустынной — потому что ею заканчивался город Авадон...
— Здесь так тихо, — Альбина провела рукой по мокрому парапету и бесстрашно заглянула в Бездну.
Словно в ответ, из Бездны раздался рокот грома, после — странное гудение и звук, больше всего похожий рыдания. Лимека передернуло, а Альбина, как ни в чем не бывало, спросила:
— Так вы алхимик?
— Нет, ну что вы... Я просто клерк. Я занимаюсь делопроизводством профессора Фоста. После того, как он... э... исчез, мне поручили разобраться в его лабораторных журналах.
— Фост исчез? — Впервые в голосе Альбины прозвучал настоящий интерес к беседе.
— Ну да, разве вы не знали? Об этом было во всех газетах... — Лимек растерянно пожал плечами, продолжая разыгрывать безобидного простофилю. — Я не в курсе расследования, меня интересуют только бумаги профессора. А он тесно сотрудничал с вашим отцом... Покойным, — добавил Лимек, просто чтобы посмотреть, как она отреагирует.
Особой скорби на лице Альбины не отразилось.
— Вам следует обратиться в Политехникум. Если папа и вел переписку с Фостом, то не из дома. Он вообще не любил работать дома.
— Конечно, я так и поступлю, спасибо за совет. Но все-таки... Ведь профессора и вашего отца связывала давняя дружба. Может быть, какие-то старые дневники, рабочие тетради, чертежи... Что-то же инженер забирал домой, правда?
— Давняя дружба? — переспросила Альбина с удивлением.
— Ну, — смутился Лимек, — Разве ваша матушка не была секретаршей профессора?
Упоминание о матери было ошибкой — Альбина замкнулась, и ее мягкое лицо сразу посуровело.
— Вы хотите осмотреть кабинет моего отца? — холодно спросила она.
— Право, не знаю, уместно ли, но... да, это бы очень помогло мне в работе.
— Прекрасно. У вас будет такая возможность.
Больше она не произнесла ни слова.
По Набережной они дошли до улицы Сарториуса и, миновав мрачно-помпезную высотку Прокуратуры и колоннаду ресторана «Маджестик», направились дальше — к ажурной спирали башни и бетонной коробке наблюдательного бункера со всеми ее антеннами, перископами, телескопами и кронштейнами для спуска батискафов и радиозондов.
На миг Лимек почувствовал дурноту: сегодня ночью он видел это место во сне — здесь, в бетонном бункере, работала Камилла, и семь лет назад он каждый день забирал ее с дежурства... Но Альбина свернула на Терапевтический бульвар, и буквально через пару минут они вышли к роскошному, хотя и неухоженному особняку в викторианском стиле. Стены дома, некогда желтые, покрывали слой копоти и густые заросли дикого плюща.