— Что значит «при чем»? Вы же знаете, Аркадий Михайлович мне регулярно помогает. Правоохранительным органам то есть, — вроде как укорил подполковник. — И я Олегу Романовичу много о нем рассказывал.
— А теперь, — вновь перебила Софья Михайловна, — после многочисленных рассказов вы решили сдать моего брата в аренду своему приятелю? Следственному комитету то есть?
— Ну зачем вы так?! — уже не просто с укором, а почти с обидой воскликнул Орехов. — Тут же особый случай… Ну понятно, когда в аэропортах теракты устраивали… Не приведи господь! Но хотя бы цель была понятна. А тут в туалете аэропорта ножом убивают уважаемого бизнесмена, директора страховой компании Марадинского. Спрашивается: какая цель?
— Можно подумать, у нас мало бизнесменов убивают, пусть и уважаемых! — фыркнула Софья Михайловна.
— Но ведь не в аэропорту! В особо охраняемом месте! Где все утыкано видеокамерами! Где в терминал, то есть в зал для пассажиров и встречающих, все проходят через рамки металлоискателя, и никто никакой нож в кармане не пронесет! Худшего места, чтобы убить бизнесмена, который к тому же не живет в крепости, не ездит в броневике и даже охраны не имеет, придумать невозможно. Однако же вот!..
— Да, — нехотя согласилась Софья Михайловна, — весьма странно…
— В том-то и дело! Конечно, там сейчас все проверяют снизу доверху, справа налево и даже по диагонали. Но Олег Романович подозревает, что есть здесь какой-то чисто психологический мотив. Либо связанный с самим Марадинским, либо непосредственно с аэропортом. Преступнику почему-то понадобилось убить этого человека именно в аэропорту. Это исключительно дерзкое преступление. И крайне рискованное. Причем объективные причины никак не просматриваются — Марадинского можно было убить где угодно, а аэропорт от такого инцидента особо не пострадает, никто его услугами пользоваться не перестанет, другого-то ведь нет, и даже генерального директора не уволят, потому что он совершенно новый, человек, всего месяца два работает. Поэтому Купревич предполагает, что тут есть какой-то субъективный момент. Психологический. Вот он и просил подключить Аркадия Михайловича. Да, — упредил возможный вопрос Орехов, — в наших органах есть свои психологи. Но… Олег Романович хочет, чтобы это, с одной стороны, был человек немного в нашем деле понимающий, а с другой, — независимый эксперт, у которого, как говорится, глаз не замыленный. Ну, чтобы он мог посмотреть на ситуацию свежим взглядом и ни на какие наши правила не ориентировался.
— Надо же! — вновь фыркнула Софья Михайловна. — Какой ваш приятель оригинал!
— Совершенно верно, — с готовностью согласился Орехов. — Большой оригинал! У нас таких не шибко любят и в нашей системе особо не держат, — вздохнул он.
— А ваш Купревич все-таки как-то держится?
— Ну… это отдельный случай. Его терпят. Потому что бывают такие… оригинальные дела, с которыми только оригиналам и разбираться. И Олег Романович тут лучше всех.
— Если ваш Купревич лучше всех, то вполне может обойтись без моего братца, который лучше всех только по части обжорства! Тем более, что ваш Купревич — полковник, и все в его распоряжении, а мой Аркадий — не понятно кто, и будет, как приблудный пес!
— Вы совершенно напрасно волнуетесь! — горячо заверил Орехов. — Об Аркадии Михайловиче полностью позаботятся, его всем обеспечат, и с него даже волосинка не упадет!
— Ну, если с него даже пучок волосинок упадет, — заботливая сестра ткнула пальцем в буйную шевелюру Казика, — я это переживу. Но если Аркадий без моего пригляда прибавит хоть килограмм, я заставлю его есть одну капусту, а с вами, Борис Борисович, больше общаться не стану.
И Софья Михайловна демонстративно убрала со стола тарелку с остатками свинины.
ГЛАВА 3
Жена ушла от Сергея Дергачева за неделю до серебряной свадьбы. Вообще-то Сергей планировал организовать праздник — не гульбище, конечно, но что-нибудь запоминающееся: в ресторане, с цветами и подарками. В конце концов, за двадцать пять лет он с Оксаной ни разу не отмечал свадебную дату, так что юбилейный повод следовало использовать сполна. Однако жена отказалась. Сначала принялась бубнить нечто невнятное, а потом вздохнула и сказала:
— Я устала от тебя, Сережа. И я от тебя ухожу.
— В каком смысле? — не понял он.
— В прямом.
— То есть мы вот жили с тобой четверть века и даже не ссорились, а сегодня ты то ли не выспалась, то ли переработала, в общем, устала и решила уйти?
Оксана неопределенно покачала головой, усмехнулась, и он вдруг сообразил: да она же шутит! Несколько по-дурацки, но что поделаешь, коли у нее всегда с юмором было не ахти. Он сам тоже далеко не хохмач, так что тут они квиты. Дожили оба до сорока трех лет, а ни анекдот рассказать, ни острое словцо вставить, ни засмеяться в нужный момент толком не научились. Но разве это самый большой грех?
— Ты шутишь, — констатировал он.
— У меня плохо с чувством юмора. Ты же знаешь, — укорила жена.
— Знаю. Поэтому у тебя шутки такие дурацкие.
— Я говорю серьезно, — действительно серьезно сказала Оксана. — Я устала от тебя за эти двадцать пять лет. Нет, я, конечно, не сразу устала, потом долго не понимала, что устала, но вот теперь поняла. В последний год поняла, когда Даша вышла замуж, уехала к мужу, а я осталась только с тобой.
— Значит, наша дочь вышла замуж, и ты расхотела сама быть замужем. За мной. Или…
— Перестань, Сережа! Никакого другого мужчины нет. Даже теоретически. Просто у меня кончились силы.
— Какие силы? — растерялся он. — Почему они кончились? Я разве что-то сделал с твоими силами?
— Да, конечно, я должна тебе объяснить. Я не уверена, что ты меня поймешь, — с досадой произнесла жена, — но я тебе объясню. — Она помолчала и заговорила ровным спокойным тоном человека, который давно все обдумал и все свои думы запомнил, и теперь все озвучит, и ни в чем не спутается. — Сережа, это ведь ты на выпускном вечере в школе предложил, чтобы мы поженились сразу, как восемнадцать лет исполнится.
— Мы любили друг друга. С девятого класса.
— Да, но ты предлагал пожениться и при этом собирался уехать в летное училище.
— Я хотел быть летчиком с пятого класса.
— И ты уехал. И поступил. А потом настоял, чтобы мы побыстрее поженились. И где мы поженились? И как? Наспех, по дурацки, без нормальной свадьбы, в клубе рядом с твоей казармой. А потом родилась Даша, нам было девятнадцать лет, и я с ней нянькалась, параллельно училась, а ты жил в другом городе и без всяких забот становился летчиком. Да, ты переживал, что первые годы практически не видел свою дочь. Ну, так… налетами… Но когда пришла пора приземлиться, выяснилось, что твой аэродром далеко от нашего дома, и мне, а не тебе надо этот дом менять. И с профессией что-то делать. Моей, а не твоей.
— Но ведь я не мог не поехать по месту службы…
— Не мог. И опять очень переживал, что я вынуждена все бросить, и свою биологию тоже, хотя меня в аспирантуру брали.
— Да, переживал.
— И впоследствии тоже постоянно переживал. Из-за того, что мотаемся туда-сюда, живем по съемным углам, в лучшем случае в общаговских комнатушках… Из-за того, что у меня сроду нормальной работы не было, а твоя работа была ненормальная, но тебе нравилась, и ты ничего не хотел менять…
— Да, — не возразил Сергей.
— А потом ты чуть не погиб. Но не в небе, не в самолете своем, а на земле. Это ж надо, чтобы летчик пострадал от самолета на земле! На тебя какой-то кусок крыла упал. Оторвался и грохнулся прямо на тебя, хотя вокруг было полно свободного места. И все думали, что ты не выживешь. А ты полгода в больнице провалялся, но все же выжил. И еще долго восстанавливался. И я все забросила, даже Дашуню, и выхаживала, и вытягивала тебя.
— Ты меня выходила и вытянула, — признал Сергей.
— А ты переживал и маялся, что тебе запретили летать. Изводил и себя, и меня.
— Тебя?
— А ты думаешь, если ты не ныл и не пил, я жила спокойно? Я же все видела, чувствовала и понимала! Я старалась тебя всячески поддержать, а ты молчал и выглядел полумертвым.
— Я не знал, что мне делать дальше. У меня не было другой профессии…
— Не было, — подтвердила жена. — Но, к счастью, тебя взяли в транспортную полицию. Но ты же опять не успокоился… Ты же опять переживал и маялся, что все не так и не эдак, и лез туда, куда тебя не просили… А чем кончилось?
— Очередная медкомиссия меня забраковала. Зацепились за старую травму.
— Я не знаю, кто за что зацепился. Только согласись, Сережа, твое начальство не сильно плакало. Зато сильно плакал ты. Ну, хорошо, не плакал, ты никогда не плакал, однако же опять переживал и маялся. Разве не так?
— Так, — согласился Сергей.
— А я опять тебя всячески поддерживала и, между прочим, с трудом уговорила вернуться домой. Туда, где мы выросли…
— Где за три месяца друг за другом умерли мои родители…
— У тебя были замечательные родители. Их очень жаль. Но у нас появилась своя квартира. А у тебя появилась новая работа. Пусть не в небе, но рядом, в аэропорту. Как она называется?
— Служба авиационной безопасности, — сказал Сергей, хотя жена и так знала. Жена всегда все знала.
— Вот именно. САБ, — произнесла Оксана без запинки общепринятую в авиации аббревиатуру, — как раз то, что тебе было нужно. И ты за два года дорос до заместителя начальника. Но и тут умудряешься переживать и маяться. А я тебя снова поддерживаю. Ну и когда это кончится? — спросила жена и сама же ответила: — Никогда! — Она вздохнула, помолчала несколько секунд и поставила точку: — Я двадцать пять лет живу твоей жизнью, уже выросла и вышла замуж наша дочь, и я от всего этого устала…
Через три дня жена уехала в Нижний Новгород, куда перебрались дочь с мужем, еще через месяц Сергей получил документы на развод и остался один. Со всеми своими переживаниями и маятой, но при этом с ощущением, которого у него раньше не было, а теперь появилось, — пустоты. И это была странная пустота: как будто в доме долго жили гости, а затем разом исчезли и даже помещение проветрили.