Благодаря стараниям Брунгильды, в нашей школе учатся почти четыреста человек — кроме поселковых, сюда каждое утро на желтых автобусах привозят детей со всех окрестных сел и деревень. У нас нет «классового расслоения» — на перекурах и совместных пьянках тусуются и восьмиклассники, и будущие выпускники. Вот и сейчас в курилке «общий сбор» — парни осторожно обсуждают появление чужака.
— Как вам этот Волков?
— Борзый какой-то.
— А по мне, вроде, ниче.
— А вот сегодня и проверим! — от небольшой толпы отделяется внушительная фигура Илюхи и направляется в мою сторону.
Он кидает окурок точно в урну, делится со мной половинкой мятной жвачки и напряженно заглядывает в глаза:
— Лер, ты чего понурая? Что-то случилось?
— Отец приехал, этим все сказано… — От простого участия у меня кривятся губы и наворачиваются едкие слезы. Утыкаюсь носом в пахнущее сигаретным дымом плечо лучшего друга, всхлипываю и безудержно реву, и большая жесткая ладонь гладит мои волосы. — Всю ночь уму-разуму учил, довел до истерики. Придурок…
— Да, я видел его тачку. Хреново, Лера, но ты держись. Он же ненадолго?
— Слава Богу, сегодня вечером отвалит.
— Понял. Круто. Значит, ты все же сможешь выйти из дома.
Шестым уроком русский язык, и Раиса, допив в учительской чай, по звонку вбегает в класс одновременно с нами.
— Ванечка, ну как? Влился в коллектив? — первым делом тревожится она, и новенький, почтительно встав, до мурашек приятным голосом произносит:
— Да, Раиса Вячеславовна, я очень рад, что меня зачислили в ваш класс.
Я до нежного хруста в позвонках сворачиваю шею и снова зависаю на его словно вылепленном из гипса лице, но он смотрит сквозь меня, а потом и вовсе садится и утыкается в учебник. Щеки Раисы трогает еле заметный румянец.
— Ванек, сегодня вечером мы собираемся у поезда — потусить. Давай с нами! — предлагает находчивый Илюха, Ринат и Влад горячо поддерживают его идею, а девочки восторженно пищат — попробовали бы они не запищать.
— Да, Илья, отличное предложение! — вторит им училка, и Волков, которого явно застали врасплох, двигается к зашуганной, сгорбленной Инге и, не слишком натурально играя в скромность, выдает:
— Я приду, только объясните, куда. И при условии, что Инга тоже пойдет.
Потрясенная Бобкова скрючивается еще больше, но тут происходит невероятное: все мои верные друзья, фанаты, воздыхатели и подражатели разом забывают о моем присутствии, переключают на нее все внимание, вспоминают имя и начинают умолять:
— Да, Инга, пойдем! Будет круто! Ну пожалуйста…
Просияв, та на манер сувенирной собачки качает и качает головой, а мой привычный, уютный мир покрывается опасными трещинами.
Чем его покорила эта дистрофичная серая мышь с жиденькими волосами? Разве что неплохо решает письменные задания и тесты, но при этом не может перекричать блеяние Рюмина, которым тот сопровождает ее устные ответы, из-за чего она боится поднимать руку, и ей щедро лепят двойки.
Зато Ваня… интересует меня. Очень.
Может, потому что он — новый человек в нашем захолустье. Или потому, что на нем мое отточенное мастерство обольщения дало сбой.
Я не знаю, какая деталь во мне вышла из строя, но настолько тревожно, противно и горько мне не было еще никогда.
Глава 3
Слишком бурная реакция на неудачи — корень всех моих бед.
Не только я жажду Ваниной заинтересованности. Однако с ним все странно, мутно и покрыто завесой тайны.
Школа весь день бурлила: Раиса туманно намекнула, что Волков приехал издалека, но попросил об этом не распространяться, девчонки упорно искали его страницу в соцсетях, но нашли только какое-то неактуальное старье, парни посматривали на него с задумчивым любопытством. Рюмин мрачно отмалчивался, сам же виновник переполоха вел себя вполне дружелюбно.
Новенький пробыл тут всего день, а последствия уже плачевны — своей загадочностью и парой ничего не значащих фраз он произвел настоящий фурор, перетянул все внимание на себя и эту дурнушку Ингу, а я осталась не у дел, потеряла контроль над ситуацией и ощущаю острую нехватку кислорода.
Несколько лет назад я читала статью о причинах быстрого распространения ковида — пожилой ученый объяснял их тем, что люди еще не успели адаптироваться к новому вирусу, а вирус — к людям. Произошла «встреча незнакомцев», вызвавшая сбой в работе человеческого иммунитета и ужасающую, катастрофическую пандемию.
Появление Волкова в нашем замкнутом сонном мирке представляется мне чем-то подобным. Возможно, этот факт стоит просто прожить и принять, но присмотреться тоже не мешает.
Спотыкаюсь о торчащий из земли железный прут, шмякаюсь на коленки и шиплю от тупой боли. Колготкам конец, на грязной разорванной ткани проступают капельки крови. Хромая и чертыхаясь, как побитая собака ковыляю домой. Я даже рада, что Илюха остался с пацанами — не мчится меня выручать, не стоит над душой и не окружает назойливой заботой.
Открываю кованую калитку и тихонько просачиваюсь в засыпанный белым щебнем и украшенный молодыми туями двор.
Джип переместился в гараж, из приоткрытого кухонного окна раздаются громкие голоса, и мышцы мгновенно сковывает от напряжения — отец наверняка развалился за столом, заливает в глотку дорогой коньячище и кроет деловых партнеров отборным матом, а мама внимательно слушает, кивает и прислуживает ему на манер официантки.
Бизнес папаши базируется в областном центре за триста километров отсюда, для удобства он прикупил себе двухуровневую квартиру в элитном районе, а к нам наведывается только по понедельникам или вторникам, и я ненавижу эти чертовы дни.
Быстро разуваюсь, надеюсь тайком проскочить в комнату и спокойно дождаться отцовского отъезда, но план с треском проваливается — он меня замечает:
— Валерка, ты чего не здороваешься⁈
По одной лишь интонации я понимаю, что папаша — уже в стельку, значит, сейчас последует экзекуция. Набираю в легкие побольше воздуха и смиренно тащусь на кухню.
Мама дрожащими пальцами комкает полотенце и кисло мне улыбается.
— Привет, пап! — Занимаю стул за дальним концом стола и с благоговейной признательностью смотрю в красные прозрачные глаза родителя.
— Ну че, угадал с размером? — он откладывает вилку с нанизанным на зубцы куском шашлыка и внимательно оглядывает мой прикид.
— Конечно угадал, пап. Ты не представляешь, как я обрадовалась, когда надела!..
— А почему тогда прячешься? — крякает он. — Как так? А?
Я вжимаю голову в плечи и лепечу:
— Хотела сначала сумку положить… А вещи правда отличные, классно смотрятся…
Папаша прищуривается, но должного восторга в моем блеянии не улавливает и передразнивает:
— Кляффно смотлятся, кляффно смотлятся… Пустомеля. Безмозглая дура! У тебя есть хоть какие-то интересы, кроме шмоток? — он заводится и орет так, что на бычьей шее вздуваются жилы. — Думаешь, раз десятый класс, можно расслабиться? Пацаны спрашивают: что да как, как дочка, а мне и ответить нечего! За каким я пашу как вол и спускаю на вас все бабло? Ты носишь мою фамилию и должна быть лучше всех! Я тебя обеспечиваю, за остальное отвечаешь ты, поняла?
Я задыхаюсь от обиды и чувства протеста и до побеления костяшек сжимаю кулаки. Хочется выкрикнуть, что приезжает он к нам только для того, чтобы напиться, показать превосходство, самоутвердиться и спрятать от любовницы часть налички в смывном бачке, но я молчу. И ему не нравится мой взгляд.
Мерзко улыбаясь, он смахивает со стола приборы и посуду и, под звон и грохот, повелевает:
— Собирай.
Я не двигаюсь.
Через секунду оглушительной тишины ко мне подлетает мама и пытается смести осколки веником, но отец, не сводя с меня глаз, лупит ладонью по столу, багровеет лицом и рявкает:
— Собирай, я сказал! Устроили тут! Нет уж, хватит!
Натыкаюсь на мамину умоляющую физиономию, сползаю со стула и, опустившись на разбитые коленки, голыми руками сгребаю острые осколки и высыпаю в приготовленный мамой мешок. Отец долго и пристально наблюдает за действом, вздыхает и ерошит мои волосы:
— Ладно, Валерка, хватит, а то порежешься. В общем, так. Я через неделю приеду. И чтобы к тому моменту ты придумала, чем займешься. Дело должно быть серьезное, а не эти тряпки и цацки. Доложишь! — Он косится на массивные золотые часы на широком запястье, встает и, шатаясь, тащится к дверям. — Поеду, Том.
— А если на дороге остановят? — по какой-то неведомой причине мать продолжает о нем тревожиться, и это действует на него магически.
— Не волнуйся, зай. Зря, что ли, мой кореш Сашка — начальник полиции?
Скриплю зубами от злости и вселенской усталости, но тоже поднимаюсь на ноги.
Папаша примирительно нас обнимает, целует в щеку воняющими перегаром и луком губами и отваливает, снаружи визжат гаражные ворота и урчит мотор, а у меня от облегчения случается истерика.
— Почему ты терпишь его, мам⁈ Почему не разведешься? Весь поселок говорит, что у него там другая, и она из него веревки вьет, а ты… тупо молча унижаешься. Я не хочу так жить, мам. Я больше не выдержу!
Мама сжимает в линию бледные губы, застывает и отчеканивает:
— Хорошо, Лера, принимается. Но и ты ответь мне на один-единственный вопрос. Ты любишь этот дом, дорогие духи, вкусную еду и брендовые шмотки? Так вот. Без него у нас их не будет.
Я безнадежно проигрываю дуэль наших взглядов, — в висках стучит, рвущийся наружу вопль отчаяния раздирает горло, но я неимоверным усилием воли его подавляю.
На ходу зацепив забытую отцовскую зажигалку, сбегаю в комнату, раскрываю шкаф и сгребаю в кучу вещи и обувь, но мама настигает меня и ловко заламывает за спину руку:
— Ты что удумала, ненормальная?
— Собираюсь все это сжечь и не быть перед ним в долгу!!!
Зажигалка легко перебирается в карман маминых спортивных штанов, мама отходит в сторонку, а я оседаю на пол. Зубы отбивают дробь, по щекам текут слезы.