— Со Светой надо по делам походить, а у меня всего день, чтобы нарисовать эту ерунду.
А ерунда была не простая. Необходимо было изготовить огромный патриотический транспарант, чтобы вывесить его на всю стену.
— Проверка какая-то будет в понедельник. Нужно нацарапать надпись и растянуть на всю стену в столовой. Поручили нашей роте.
— И чего здесь сложного? — поинтересовался Макс.
— Да там размер полотна метров 20. Я до следующего отпуска буду рисовать. Чего делать-то?
— Иди и рисуй. Вон, попроси Червеня. Он за поход в чипок всё что угодно сделает, — предложил Костя.
Червень — так мы звали Андрюху Червеня. Невысокий, толстенький, с нестандартной головой и тонкими пальцами.
— Та да. Емыч делаю сё ак надо, — сказал Андрюха, когда Артём предложил ему подобную работёнку.
У Червеня была особенность, когда он был на расслабоне, то первые буквы в словах куда-то вечно девал, делая при этом характерное движение головой вперёд. Андрюха, будто, постоянно был на каком-то «движняке». Ему бы наушники вставить и песни модные слушать, да пока не то время.
Текст для подобного транспаранта был стандартный — «Учиться лётному делу должным образом!». И Червень справился очень даже быстро. Тёмыч смог даже в увольнение пойти на выходные. Только вот потом, Рыжову, всё же предстояло научиться рисовать.
Червень за своим постоянным движением головы неправильно написал текст — «Учиться должному делу лётным образом»!
Голубев кричал как никогда раньше. На пару ночей Артёму пришлось поселиться в Ленинской комнате, чтобы переделать работу. Зато Андрюха наесться уже успел принесёнными деликатесами из буфета.
Я же в свою очередь, решил продолжить опрашивать знакомых отца. Ближе всего Борисов Иван Иванович, который был инструктором на учебном тренажёре. Правда, нашёл я его в несколько другом помещении.
— Привет, Сергей, — поздоровался Борисов, не вставая с кресла. — Извини, что сижу. Сегодня неважно себя чувствую.
— Ничего страшного. Это уже МиГ-21? — спросил я, указывая на кабину, стоявшую в зале.
— Да. Он самый. После отпуска приступишь к его изучению. Домой когда поедешь?
— Я не езжу домой. Девушка у меня здесь, — сказал я, совершенно забыв о ссоре с Женей.
Вот уже три недели не разговариваем. Бывает, позвоню ей, а трубку мама берёт, и то не всегда. Засылали Свету, как парламентёра, но она сказала, что ещё рано. Дуется на меня. Было бы из-за чего, сам бы себя наказал. А здесь больше напридумывала себе.
— Девушка это хорошо. Отец твой тоже не особо ездил домой. Всё время с Валентиной в отпуске проводил, пока не поехал с родителями знакомить. Ты чего спросить хотел? Не просто же Иван Ивановича проведать пришёл.
— Зачем Валентине, моей маме нужно было снова вернуться во Вьетнам?
Борисов задумался, и начал подниматься со своего места.
— Вот что, сынок… — оборвался на полуслове Иван Иванович, рухнув на пол и схватившись за спину.
Я кинулся к нему, задев лежащие бумаги книги на его столе. Пока я помогал Борисову подняться и усаживал его в кресло, заметил интересную фотографию, выпавшую из тетради для записей.
Глава 7
Иван Иванович продолжал корчиться от боли и тяжело дышать. Непривычно видеть этого человека с подобной гримасой.
— Совсем разваливаюсь. Пристрелят меня как загнанную лошадь, — усмехнулся Борисов, запивая какие-то таблетки.
— А что у вас за недуг? — спросил я.
— Воспаление… хитрости, — усмехнулся Иван Иванович.
— Очень редкая болезнь, — сказал я, собирая упавшие бумаги и книги.
— Оставь, Сергей.
— Ничего страшного, тем более, что уже не первый раз вижу эту фотографию.
Инструктор удивлённо посмотрел на меня. Быстро подняв все упавшие вещи, я протянул ему снимок, который уже попадался мне дважды.
— Где ты это уже видел? Добров показывал? — поинтересовался Иван Иванович.
— Другой человек с этой фотографии, — указал я на Леонида Краснова. — Знаете его?
— Конечно. Лёня Краснов, близкий друг твоего отца и наш соратник по Вьетнаму. Ты где с ним пересёкся?
— Он в Белогорске до недавнего времени работал. Мы с его дочерью одноклассники.
Углубляться в подробности наших отношений с Красновыми не стал. Есть же что-то, чего Борисов не хочет мне рассказывать.
— Странно. Я думал, что он в управлении в Москве. Видимо, после Вьетнама решили его отправить на отдых в родные места. Сам же знаешь, в столице много работы у конторских.
— Не исключено. Почему не говорили, что знали Краснова и тоже были с отцом во Вьетнаме? — наседал я.
— А потому, сынок, что есть вещи, которые даже я не знаю. Не там ты ищешь ответы. На этой фотографии пять человек, четверо из которых ещё живы. Всю правду никто из нас не знает. Даже он, — тыкнул пальцем в пятого человека, которого я определял как Платова.
— Я уже устал всех спрашивать про Платова. Никто мне и ничего не говорит. Он как будто призрак, — возмутился я, но Борисов лишь посмеялся над моими словами.
— Чего его искать? Он в Москве живёт. Вроде как в Академии Наук трудится. Не такая уж он и секретная личность.
— Он простой учённый? — спросил я.
— Ну не простой, а профессор, доктор наук. Как раз работал с твоей мамой. Я лишь знаю, что его работой были заинтересованы в ведомстве Лёни. Я и Добров входили в их рабочую группу.
— А адреса и телефона у вас нет? — с надеждой спросил я, но это был очень наивный и глупый вопрос.
— Степан Степанович Платов, женат, чуть старше меня — вот вся информация, что есть у меня.
Я утвердительно кивнул, и протянул Борисову фото.
— Оставь себе. Мне порой грустно смотреть на то, какими мы были. Да и про отца твоего тяжело вспоминать. Тем более, что я живой, а он погиб.
— Спасибо. Всего доброго и не болейте, — сказал я, протягивая руку Ивану Ивановичу.
— Не за что. А ты куда собрался? И даже не хочешь полетать? — спросил он.
— Я, в общем-то не против. Только мы ещё так плотно не изучали МиГ-21…
— Ты забыл, что настоящий лётчик летает на всём? Шлемофон найдёшь в кабине и занимай своё рабочее место.
Такого я не ожидал совершенно. Пускай это не настоящий МиГ, а только его кабина, но само по себе чувство, что ты опробуешь сейчас этот самолёт, воодушевляет. Это уже не учебно-тренировочная «элочка», а настоящий истребитель.
Как и на тренажёре ТЛ-29, начало работы здесь идёт от момента, когда самолёт уже готов к взлёту.
— Осмотрись в кабине. Привыкни к приборам. Параметры на взлёте здесь несколько иные. Я буду тебе подсказывать, — прозвучал голос Борисова в шлемофоне.
— Понял.
— Посмотри, где пульт управления закрылками и кран уборки-выпуска шасси?
Небольшая чёрная панель с тремя кнопками управления закрылками была слева, как и управление шасси с индикацией на левой части приборной доски.
— Нашёл.
— Закрылки во взлётное положение… стоят у тебя. Теперь держи самолёт на тормозах и выводи рычаг управления двигателем на режим «Максимал».
Начинаю удерживать самолёт, на тормозах, а сам отклонил рычаг, который, как и на Л-29, да и на всех нормальных самолётах тоже находится слева. Обороты достигли 100 %.
— Теперь форсаж, — сказал Борисов, и я переставил рычаг управления двигателем на режим «Полный форсаж». — Температура газов за турбиной выше 450 °C, контролируй открытие створок сопла.
Отпустил тормоза и мой виртуальный разбег начался. Загорелось табло «Форсаж». Изображение набегает гораздо быстрее, чем на предыдущем тренажёре. Засветилось табло «Сопло открыто», что говорит об открытии створок реактивного сопла двигателя. Скорость начала расти.
— Сейчас держи направление. Жди скорость 100–150, и… ручку на себя на три четверти хода.
Отклонил ручку управления самолётом на себя, в ожидании подъёма носового колеса.
— Скорость 180 — поднимается нос, подсказал Борисов.
Как только колесо начало подниматься, чтобы не перетянуть, я отклонил слегка ручку от себя и установил необходимый угол подъема. Как раз сейчас линия горизонта проецируется у основания переднего стекла неподвижной части фонаря.
— Скорость 330… отрыв, — доложил я, заметив как самолёт начал отходить от земли.
— Угол атаки не больше 12° должен быть.
— Понял. 10° у меня, — сказал я, посмотрев в левой верхней части приборной доски на соответствующий указатель. — Высота 25… убрал шасси.
— Поздно. Здесь чуть раньше надо убирать. Они не сразу уходят. Секунд 7–8 надо.
— Понял. У меня давление в гидросистеме растёт…
— Это нормально. Должно быть 210 кг/см2. Как будет, кран шасси в нейтральное положение.
— Установил. Выключаю форсаж…
— Вот как скорость 600 будет, тогда… сейчас выключай.
Первый и второй разворот выполнил слитно с креном 45°. Здесь уже можно посильнее закладывать разворот при полёте по кругу.
— 880й, на втором, высота 600, — доложил я, нажимая кнопку СПУ.
— Понял. К третьему 600. Теперь обязательно проконтролируй в нижней части приборной доски давление в гидросистеме и в воздушной. Не знаешь, сколько должно быть в воздушной? — спросил Борисов.
— Не менее 90 кг/см2. В аварийной — 110 кг/см2.
— Это хорошо. Скорость уменьшай, растормаживай колёса и сними триммером нагрузку с ручки.
Прибрал обороты, при этом нужно не допускать, чтобы возникало скольжение самолета. Проконтролировал выпуск шасси и отсутствие остаточного давления в тормозах.
— На третьем, 600, заход.
— Разрешил, скорость не ниже 500 км/ч держи.
Слишком быстро всё движется. На посадке скорость у МиГ-21 почти в два раза больше, чем у «элки».
— Высота 220. Подходишь к дальнему, продолжай снижаться. Скорость контролируй не более 420 км/ч.
— Скорость 400, снижаюсь, к посадке готов, — запросил я.
Вспотел я знатно. И руки мокрые. Только бы не скользили, когда садиться буду.
Прошёл ближний на 70 метрах, скорость 330 км/ч. Теперь подхожу к полосе. Снова взгляд вперед и влево.