— 880й, удаление 8, на курсе, глиссаде, — продолжает информировать меня зона посадки.
Авиагоризонт в норме, указатель скорости на отметке 380 км/ч, и вот-вот должен быть дальний привод, и раздастся звук в наушниках шлемофона.
— Удаление 5, — информирует «посадка».
И не вижу полосы. Слежу за приборами. Главное верить приборам! И вот он длинный и протяжный звук, означающий проход над дальним приводом, а полосы всё нет.
Стрелка АРК крутанулась и снова встала по направлению полёта самолёта. Компас автоматически переключился на ближний приводной радиомаяк.
— Удаление 4, на курсе, глиссаде.
— 880й, к посадке готов.
— Полосу видишь? — вышел в эфир руководитель.
Вот сейчас не до его вопросов! Напряжение такое, что пот с рук пропитывает шевретовые перчатки насквозь.
Вертикальная 4 м/с, высота уже 170 метров, а скорость 330 км/ч. Да где же этот прожектор?!
— 3, на курсе, глиссаде. Полосу видишь? — запрашивает у меня руководитель.
— Пока нет…
— Обороты и проход! — прозвучал в эфире громкий голос Реброва.
Видимо, вырвал Вольфрамович микрофон кого-то из группы руководства. Рука уже готова перевести двигатель на режим «Максимал», а самолёт в набор высоты.
— Ви… жу…, — медленно произнёс я, заметив пятно от прожектора.
И через секунду показался торец полосы. Вот она, родимая и вся мокрая от дождя. Давно так не было мне тепло на душе. Но ещё не всё.
Подхожу к полосе, и спокойно приземляю его, буквально на водную гладь. Дождь шёл очень плотный.
— Тормозной по скорости… Есть тормозной! — подсказал мне помощник руководителя полётами со стартового командного пункта.
А вот с торможением не так всё просто. Не сразу появляется сцепление, но потихоньку самолёт, всё же, затормозил.
— Фух! Это лучшая работа в мире, — громко произнёс я, и случайно заметил, что зажал пальцем кнопку СПУ.
Тут же отпустил, и в уши как посыпались различные команды. Помощник руководителя нервно пытался у меня уточнить, готов ли я сам зарулить.
— Не выкатился? — спокойно спросил в эфир руководитель.
— Нет, по четвёртой разрешите зарулить?
— Заруливай по-тихому. Там встретят тебя.
Нервное напряжение сразу улетучилось. Появился некий момент накатывания эйфории. Справился, никого не подвёл, ну и самолёт не поломал. Выйду — поцелую фюзеляж!
— А насчёт работы ты прав, — произнёс в эфир руководитель полётами.
Несмотря на, фактически, проливной дождь, меня ждала вся группа на стоянке. Как это обычно и бывает, я побыл несколько секунд рок-звездой, полетав вниз-вверх.
— Товарищ старший лейтенант, курсант…, — начал я представляться Швабрину по случаю первого самостоятельного вылета, но договорить мне не дал Ребров, отодвинувший в сторону моего инструктора.
— Ты, енот перепуганный, какого вонючего скунса ты не ушёл на второй круг, когда тебе приказали? — кричал Ребров, который был по цвету кожи похож на большое красное знамя с кокардой в фуражке вместо серпа и молота.
— Товарищ подполковник, представляюсь…
— Я тебя сейчас представлю к уборке сортира до конца лётной практики, флюрограмма ты лупоглазая, — продолжал Ребров тыкать в меня своими пальцами и брызгать каплями дождя, которые стекали к нему в рот.
— Товарищ командир, ну он же…
— А ты, Иван Фёдорович, — буквально впритык к Швабрину подошёл комэска. — Ты… хр… храшо его научил!
Ребров попеременно потыкал в нас пальцами, не зная как ему сейчас ещё нас отругать.
— Чего встал, Родин? Давай представляйся, орёл ты наш, — сказал Ребров, слегка улыбнувшись.
После моего доклада, Гелий Вольфрамович не стал скрывать эмоций. Он долго тряс мне руку и говорил напутственные слова. Не смущал его и усилившийся дождь, и, прятавшиеся под крылом самолёта мои товарищи и техники.
Дни лётные шли один за другим, прерываясь на периоды общей и предварительной подготовки. Также существовали и выходные, которые я всегда проводил со своей Женечкой.
— О чём думаешь? — спрашивала она меня, когда мы сидели с ней на набережной, смотря на заходящее солнце.
Я сегодня был очень молчалив. Снова мне вспоминались родители. Точнее это родители настоящего Родина. В голове проносились, словно на быстрой перемотке, моменты его детства.
Вот, старший Родин надевает свою потёртую шевретовую куртку и фуражку, уходя на службу. Мать, Валентина, что-то перекладывает по конвертам, не подпуская к себе Сергея, говоря, что это всё очень важно и по работе.
Мой реципиент не помнил родительских ссор или ругани. Не отложились у него в памяти и какие-то пьяные застолья или скандалы с бабушкой и дедушкой. Он помнил лишь походы к речке, шашлыки и игру на площадке. Эта семья казалась мне идеальной. Такой, которой у меня никогда не было ни в этой жизни, ни в следующей.
— Родителей вспоминаю. Их не стало в один день с разницей в год, — спокойно сказал я, прижимая к себе свою девушку.
— Это очень грустно. Мне жаль, что у тебя так вышло. Представляю, как бы они тобой гордились.
— Возможно. Не узнаем уже. Плохо, что я не знаю, как погибла мать, а настоящие обстоятельства гибели отца ещё не скоро… точнее, вряд ли, когда-то будут афишироваться. А значит он погиб зря…
Женя вскочила с места и удивлённо уставилась на меня.
— Как ты так можешь говорить? Он был офицер? — воскликнула она.
— Конечно. Ты же знаешь, не так ли?
— Я задаю вопросы. Он погиб в бою?
— Да, но…
— Без «но»! Не порочь его память своими сомнениями. Он шёл в свой каждый полёт осознанно. С первого до последнего вылета! И никогда так не думай, что он погиб зря. Сергей Родин, твой отец, погиб за нашу Советскую Родину, а не потому что хотел себе звезду Героя Союза на грудь. Тебе ясно?
Что тут ей скажешь, когда она такая серьёзная. Моя Женечка очень красноречива была в своей речи сейчас.
— Так точно, мой генерал, — кивнул я, и взял её за руку, чтобы притянуть к себе. — Иди ко мне, и успокойся.
— У тебя же есть возможность встретиться с тем доктором или учёным, верно? — спросила Женя, присаживаясь мне на колени.
— Для этого надо ехать в Москву и попытаться с ним встретиться. Я, как бы, сейчас учусь ещё.
— Значит, так. В следующий отпуск мы едем с тобой в Москву, чтобы найти этого Гадова, — сказала Женечка решительным тоном.
— Платова, дорогая моя. Пла-то-ва. Степаном Степановичем звать. Где-то в академии наук…
— Так это же прекрасно! Папа мой собирается на конференцию именно туда. Я могу поехать с ним, а ты уже с нами…
— Женя, кто ж меня отпустит?
— Как кто? Конференция по истории, а ты у нас в ней разбираешься на уровне преподавателей вашей кафедры Марксизма-Ленинизма.
Идея, конечно, хорошая. Только не проще было бы дождаться отпуска и тогда поехать без всяких уговоров и разного рода махинаций. На моё удивление, но Константину Юрьевичу без проблем удалось выбить для меня эту командировку.
— Стальнов помог. Постоянно с ним контактируем по разного рода семинарам и встречам. Очень энергичный человек. Готов организовывать встречи хоть каждую неделю, — распинался передо мной Горшков-старший, когда мы уже летели в пассажирском Ту-134.
Интересно, знает ли он, что полковник Стальнов имеет скрытый интерес в подобных мероприятиях. Любит он застолья в учительских, в то время, когда проходят основные действия у курсантов и студентов.
Аэропорт «Внуково» встретил нас большим количеством самолётов и долгим рулением к пассажирским перронам.
При выходе из самолёта, я обратил внимание на бортовой номер — СССР-65816. Пройдёт несколько месяцев и в небе над Дзержинском произойдёт одна из крупнейших авиакатастроф за всю историю авиации.
Из-за ошибки диспетчеров столкнуться два самолёта. Погибнет 178 человек. О судьбе специалистов по управлению воздушным движением я уже и не припомню. Почему-то мне вспомнился именно этот бортовой номер.
В своё время, когда Белогорское стало выпускать именно офицеров боевого управления, а я был переведён из лётного училища, мы разбирали каждый подобный случай, чтобы не совершать столь чудовищных ошибок. Ведь после такого инцидента, ты не сможешь спать и нормально жить, зная, к чему привела твоя ошибка.
Что ещё было примечательно в этой авиакатастрофе, так это то, что она получила большой общественный резонанс. И всё из-за гибели футбольной команды «Пахтакор», которая была в том сезоне на хорошем ходу.
Видами Москвы я обожал любоваться после каждой своей командировки, прилетая на военных самолётах на аэродром Чкаловский. Берешь такси до ближайшей станции метро, а потом перебираешься на Московское Центральное Кольцо. Эту ветку, которая идёт через всю столицу, откроют только в 2016 году.
Из окна скоростного поезда я мог тогда смотреть на виды строящихся и построенных высоток, стадионов, торговых центров и развязок.
Сейчас я ехал в такси, и Константин Юрьевич рассказывал нам о новых объектах, которые сооружают к Олимпиаде 1980 года. Пока ещё не объявлен бойкот со стороны многих капиталистических стран, которые не захотели ехать к нам соревноваться в честной борьбе, а не в кровавых локальных конфликтах. Многие из них они сами же и развязали.
Мимо проносились строящиеся спорткомплекс «Олимпийский» и бассейн с таким же названием на проспекте Мира. К декабрю этого года откроют ещё и велотрек в Крылатском, который станет самым большим в мире.
А гораздо раньше — в июле — откроют гостиницу мирового класса «Космос». И, тоже, её строительство было обусловлено будущим спортивным форумом.
Не сразу я узнал здание КГБ. Оно ещё в старом фасаде, но вскоре его будут реконструировать.
— Сергей, кстати, а ты бы не хотел сходить на интереснейшую лекцию одного химика? Женька мне все уши прожужжала о его талантах, и мне интересно стало посмотреть, что он за фрукт, — повернулся ко мне с переднего сиденья Горшков. — Степаном Степановичем Платовым зовут.
Глава 19
Предложение с посещением лекции меня не очень впечатлило. Встречаться с Платовым при большом скоплении народа смысла не было. А вот попробовать проследить за ним и узнать где живёт профессор стоит.