К реальности его вернул голос Чугуева: - Борис Алексеевич, ведь вы же не спите! Ответьте мне! - Нет, не сплю. - Я же вижу, что вы бодрствуете, глаза открыты и вообще!.. Но вы так уходите в себя, что мне просто страшно становится! - У меня есть сын, - неожиданно для себя монотонным голосом сказал он совсем невпопад. Ему давно хотелось это сказать. Он должен был это сказать кому-нибудь, все равно кому. Его вступление в разговор было по меньшей мере странным, и сосед тревожно замолчал, понимая, что с ним что-то происходит. - У меня есть сын. Электронный ребенок, которому я отдал двенадцать лет своей жизни. Лучшие, пожалуй, двенадцать лет. - Борис Алексеевич задумался, потом повторил: - Всего один ребенок и тот электронный! "Электронный!" - не то подумал, не то повторил он. Реальность как-то перемешалась для него с воспоминаниями. Александр Павлович деликатно молчал, чувствовал, что лезть с вопросами сейчас не стоит. "Вот такого друга мне не хватало все эти годы, - подумал Морозов. - Даже с Сазоновым не смог подружиться. А ведь Сазонов был таким же, как Чугуев". По часам подошло земное обеденное время. В воздухе, выдвинувшись из стенки, услужливо повис поднос с ужином. Морозов привычно разложил и расставил блюда, пообедал молча, обходясь лишь самыми необходимыми фразами. Потом закурил, и сосед неожиданно тоже попросил сигарету. Опять вспомнился Санька. Как он перешел в ведение преподавателей-предметников. Лет до десяти он был послушным мальчишкой, уважавшим морозовский авторитет и вообще взрослых. Маленькие и простые проблемы, с которыми он сталкивался, легко разрешались "отцом", поскольку находились в границах его знания и опыта. Кроме того, Морозов уже тогда понимал, что истории, в которые попадают дети, взрослым проще именовать шалостями или хуже того "нарушениями дисциплины". На самом деле происходят эти приключения тогда, когда дети на свой страх и риск начинают исследовать и познавать мир, еще не зная его законов. Молодая преподавательница младших классов была неопытна, но обладала ровным характером и детской душой; она была старшей соучастницей учебы, что помогало ей легко добираться до детских сердец. Но при этом ее педагогическая нагрузка становилась иногда непомерно высокой, она уставала от детей, и тихий, послушный и усидчивый парень был просто подарком для нее. В четвертом классе положение изменилось. У детей появился жизненный опыт, часто сомнительного характера. Но теперь на ристалище учебы собрались близкие по уровню индивидуальности, из которых ученики уважали учителя минимум как носителя знания, а педагоги учеников не уважали, считая их не сложившимися личностями, людьми со своими характерами, а "обучаемыми единицами". "У меня в классе сорок человек", - жаловались они, не делая различия между этими "человеками" и оценивая положение, скорее, только количественно. Дети, чрезвычайно чувствительные к людским взаимоотношениям, быстро улавливали новый для них педагогический дефект и воздвигали между собой и учителями невидимые баррикады. Первого сентября Александр пришел из своего четвертого "А" с новейшей информацией. - Ну, какие у тебя новые учителя? - спросил Морозов. - Все новые. Химоза, Физома, Вобла-Кари глазки и Русалка. Один физрук старый, - отчеканил сын. - Та-ак, - растерялся отец. - Ну, Химоза преподает химию, а Физома физику, это ясно. А что преподают Вобла, Кари глазки и Русалка? - Вобла-Кари глазки - это одно лицо, - поправил отца Санька, - преподает математику... - Тощая, что ли? - Ага. - А Русалка? Красивая? - Не знаю, - у электронного мальчишки с понятиями красоты дело обстояло плохо, и Борис Алексеевич не мог найти метода, по которому его можно было обучить понимать красоту. Да и можно ли вообще этому обучить? Хотя позже ему пришлось столкнуться с эстетическим образованием еще не один раз, и вот тогда он понял, что можно научиться понимать и оценивать красоту и удивляться прекрасному. А сейчас расшифровка была проста. - Русалка по русскому языку, - объяснил сын. Преподаватели, чтобы потом не наверстывать упущенное, начали бороться за свои авторитеты. Борьба велась способами, напоминавшими кулачные. Двойки сыпались на строптивцев как из рога Фортуны. Особенно заботилась о своем престиже классная руководительница по кличке "Химоза". Борис Алексеевич улыбнулся, вспомнив, как эта дама вызвала его в школу и пожаловалась, что "Сашенька" не учит химию. - Я его вызвала по первым трем группам таблицы Менделеева, но он ответил неправильно. Она так и назвала мальчишку "Сашенька", хотя Морозов знал, что у "Химозы" не только не было любимчиков, что она просто не любила детей вообще. Ему очень хотелось объяснить этой женщине, что у его Саньки одно из лучших в технике запоминающих устройств, но он пробормотал в ответ, что "проследит за занятиями сына". Похоже, что от него ждали не этого. Зато у остальных преподавателей он очень скоро оказался в чести. Особенно его полюбила "Вобла-Кари глазки" или сокращенно просто "Вобла" - тощая, длинная женщина в строгом, черном костюме, с расчесанными на прямой пробор черными же прямыми волосами. Ребята любили передразнивать ее правильную, но совершенно лишенную интонаций, монотонную речь. Видимо, такой способ разговора "Вобла" считала образцовым; отсюда в общем невыразительная речь Саньки, да еще его способность применять для решения задач самые подходящие формулы, без поисков новых путей решения, делали его любимым учеником. Так же к нему относились "Цветок прерий" (ботаника, зоология), "Физома" и "Гегемон" (учитель труда). И только "Русалка", лишенная в своем предмете точных критериев оценки, каким является знание формул, безошибочно оценила Морозова-младшего. "Все правильно, - говорила она, отдавая ему очередное сочинение, - и ошибок нет, и цитаты на месте. А вот души в твоем сочинении нет". И выше четверки ему не ставила. Неизвестно, что она подразумевала под словом "душа", но Борис Алексеевич понимал, что она права.
- Борис Алексеевич, - донесся до него голос Александра Павловича. - Вы меня очень разволновали, паите, я уже полчаса успокоиться не могу! Вы же могли воспитать троих детей! Вы же спокойный, умный и добрый человек. У тебя есть все качества, паите, необходимые отцу. Мог воспитать троих детей, а воспитал, паите, одного робота! Трех создателей, творцов, паите, или одного исполнителя! Не бьется как-то с рациональностью. Или ты, паите, воспитал робота-творца? - Нет, - сказал Морозов. - Роботов-творцов не бывает. Пока что не бывает, - поправился он. - Борис Алексеевич, расскажи свою историю, если тебе это, паите, не того... - Чугуев смутился и не закончил фразу. - Могу рассказать. Даже надо мне рассказать! - вздохнул Морозов.- Так вот!.. Целый час сосед его не перебивал. Потом оба молчали, и каждый думал о рассказанном и о своем. Наконец, Александр Павлович кашлянул. - Борис Алексеевич, ты меня извини, но я тебе хочу устроить маленькое интервью, - сказал он. - Слишком все необычно, и у меня много вопросов. - Давай! - отозвался Морозов. Незаметно для себя он тоже перешел на "ты". - Первый вопрос - как шел у него процесс познания? Так же как у человеческих детей? - Очень похоже. Скажу так: где-то с расчетных трех и до шести лет, когда запас слов уже значительно подрос, он задавал мне по двадцать-тридцать, но в выходные дни до семидес