"Я был на редкость счастлив, у меня была возможность в течение десяти лет оставаться близ Лахари Махасая. Его бенаресский дом был целью еженощного паломничества. Гуру всегда находился в маленькой передней гостиной не первом этаже. Когда он сидел в позе лотоса на деревянном стуле без спинки, ученики полукругом окружали его. Глаза его веселились и искрились в божественной радости[31]. Они всегда были полузакрытыми, всматривающимися через внутреннее всевидящее око в сферы вечного блаженства. Он редко говорил пространно. Изредка взгляд его фокусировался на ученике, нуждающемся в помощи, исцеляющие слова лились тогда подобно потоку света.
Непередаваемое чувство покоя возникало от одного лишь взгляда учителя, меня наполнял его аромат, лившийся как из лотоса бесконечности. Быть с ним, даже не обменявшись ни одним словом, было счастьем, преобразовывавшим все мое существо. Если на пути сосредоточения возникал какой-либо незримый барьер, я, бывало, медитировал у ног гуру. Там легко схватывались самые тонкие состояния. Такие прозрения ускользали в присутствии других, меньших учителей. Лахири Махасая был живым храмом Бога, чьи тайные врата открывались всем преданным ученикам.
Учитель не был педантичным толкователем Писаний, без усилий заглядывая в «божественную библиотеку». Слова и мысли мощной струей били из фонтана всеведения, у него был чудесный ключ, открывавший глубокое философское учение, скрытое много веков назад в Ведах[32]. Если его просили разъяснить различные планы сознания, упоминаемые в древних текстах, он соглашался улыбаясь: «Я пройду эти состояния и спустя немного времени расскажу вам, что чувствую». Таким образом, он был диаметрально противоположен учителям, заучивавшим на память Священные Писания, а затем провозглашавшим непрочувствованные абстракции.
«Пожалуйста, понимайте святые строфы по мере того, как их смысл приходит к тебе, — молчаливый гуру часто давал такое указание сидящему близко ученику. — Я буду направлять твой ум так, чтобы понимание было вернее». — Таким образом, многие осознания, воспринимаемые при помощи Лахири Махасая, оказались записанными разными учениками с обширными комментариями.
Учитель никогда не советовал верить рабски. «Слова — это только шелуха, — говорил он, — обретайте уверенность в божьем присутствии через собственный радостный контакт в медитации». Какова бы ни была проблема у ученика, гуру советовал для ее разрешения крия-йогу: "Йоговский ключ не утратит эффективности и тогда, когда я более не буду присутствовать в теле, чтобы направлять вас. Эта техника не может быть спрятана в переплет книги, отложена и забыта, подобно теоретическим идеям. Неустанно следуйте своим путем к освобождению через крия, чья сила кроется в практике".
Я сам считаю крию самым эффективным средством спасения собственными усилиями из когда-либо использовавшихся в человеческих поисках Бесконечного. Благодаря ее применению всемогущий Бог, скрытый во всех людях, зримо воплотился в теле Лахири Махасая и его учениках".
Христоподобное чудо, совершенное Лахири Махасая, произошло в присутствии Кебалананды. Мой святой репетитор рассказал однажды эту историю, и мысли его были далеко от лежавших перед нами на столе санскритских текстов.
"Один слепой ученик, по имени Раму, вызывал у меня большое сострадание. Неужели ему не видеть света, когда он так преданно служит учителю, в котором в полную силу светилось божество? Однажды утром я хотел поговорить с Раму, но он терпеливо сидел часами, обмахивая гуру панкха[33]. Когда почитатель учителя наконец вышел из комнаты, я последовал за ним.
— Раму, давно ли ты слеп? — спросил я.
— Я слеп от рождения, сэр! Глаза мои никогда не имели счастья видеть хотя бы проблеска солнца.
— Наш всемогущий гуру может помочь тебе. Пожалуйста, попроси его.
На следующий день Раму неуверенно приблизился к Лахири Махасая. Ученик почти стыдился просьбы, касающейся того, чтобы к его духовному сверхбогатству приблизилось богатство физическое.
— Учитель, в вас Озаритель Космоса. Молю ввести Его свет в мои глаза, чтобы я различил меньший свет солнца.
— Раму, кто-то потворствовал тому, чтобы поставить меня в неловкое положение, — ответил учитель. — Я не обладаю способностью исцелять.
Раму настаивал:
— Сэр, Бесконечный Единый в вас несомненно может исцелять.
— Это другое дело, Раму. Для Бога нет границ! Тот, Кто зажигает звезды и клетки плоти таинственной лучезарностью жизни, конечно, может ввести в твои глаза блеск света. — учитель коснулся лба Раму в точке между бровями[34]. — Удерживай свой разум сосредоточенным и в течении семи дней часто распевай имя пророка Рамы[35]. Для тебя особо засияет заря солнечного великолепия.
О чудо! Через неделю так и случилось. Впервые Раму увидел прекрасный лик природы. Всеведущий Единый безошибочно направил ученика, наказав повторять имя Рамы, любимого им более всех других святых. Вера в Раму была почвой, вспаханной благочестием, в которой могучее семя учителя пустило росток, — семя неизменного исцеления".
Кебалананда на мгновение умолк, затем воздал дань почитания учителю:
"Во всех чудесах, совершенных Лахири Махасая, было очевидно, что он никогда не позволял эго-принципу[36] считать себя причинной силой. Путем совершенной самоотдачи во власть первичной целящей силы учитель давал Ей возможность свободно течь через него.
Многочисленные тела, удивительно исцеленные благодаря Лахири Махасая, в конечном счете должны были стать пищей для огня кремации. Но его непреходящими чудесами являются безмолвные духовные пробуждения и формирование Христоподобных учеников".
Я так никогда и не стал санскритологом. Свами Кебалананда научил меня грамматике более божественной.
Глава 5«Благоухающий святой» показывает чудеса
«Всему свое время, и время всякой вещи под небом»[37].
Эта мудрость Соломона меня не утешила; везде я искал предназначенного гуру. Но пока я не окончил школу, наши пути не пересеклись.
Два года прошли со дня нашего с Амаром побега в Гималаи, приблизив великий день, когда появился Шри Юктешвар. За это время я встречал многих мудрецов: «Благоухающего святого», свами Тигра, Наджендру Нат Бхадури, учителя Махасая и известного бенгальского ученого Джагдиша Чандра Боса.
К моей встрече с «Благоухающим святым» было два «предисловия»: одно — гармоничное, а другое — комическое.
— Бог прост. Все иное — сложно. Не ищи абсолютных ценностей в относительном мире природы — эти философские высказывания тихо проникали в ухо, когда я молча стоял в храме перед изображением Кали. Обернувшись, я оказался лицом к лицу с высоким человеком, чье одеяние, вернее его отсутствие, выдавало в нем странствующего садху.
— Воистину, вы проникли в путаницу моих мыслей, — приветливо улыбнулся я. — Смешение милостивого и ужасающего аспектов в природе, символизируемое Кали, ставило в тупик более мудрые головы, чем моя!
— Не многие разгадали Ее тайну! Добро и зло — это загадка, бросающая вызов, которую жизнь, подобно сфинксу, ставит перед всеми умами. Никак не пытаясь разгадать ее, многие платят своей жизнью — точно так же, как это было и во времена Фив. Но вот то там, то тут возвышается одинокая фигура, отказывающаяся сдаваться перед этой загадкой. У майи[38] — двойственности — он отбирает цельную истину единства.
— Вы говорите убедительно, сэр.
— Я долго практиковал честный самоанализ — остро болезненный способ постижения истины. Исследование себя, неослабное наблюдение за собственными мыслями — это сильный и разрушающий опыт. Он в порошок дробит самое стойкое эго. Но истинный самоанализ, творя провидцев, действует математически. Метод «выражения» себя, признания другими создает в результате эгоцентристов, уверенных в праве на личные толкования Бога и вселенной.
— Истина смиренно удаляется перед такой высокомерной оригинальностью. — Беседа доставляла мне удовольствие. Садху продолжал: — Человек не сможет понять вечных истин, пока не освободится от претензий. Человеческий ум, открытый для многовековой грязи, изобилует омерзительным скопищем несчастных мирских заблуждений. Бои на полях сражений бледнеют, ибо ничтожны в сравнении внутренними врагами! Их не победить никакой сверхсилой! Вездесущий, неугомонный, вечно за чем-то гоняющийся человек даже во сне искусно оснащен вредным оружием. Эти солдаты невежественных вожделений стремятся убить всех нас — безрассуден человек, зарывающий в землю идеалы, предаваясь уделу большинства. Не кажется ли он немощным, тупым, бесчестным?
— Уважаемый сэр, у вас нет никакого сострадания к сбитым с толку народным массам?
Мудрец на мгновение смолк, затем уклончиво ответил:
— Любить одновременно и незримого Бога — вместилище всех добродетелей, и зримого человека, явно не обладающего ничем, — часто затруднительно. Но искусность равносильна лабиринту. Внутреннее исследование быстро раскрывает единство всех умов — прочное сродство эгоистических побуждений. По крайней мере, в одном этом отношении обнаруживается братство человечества. Ошеломляющее смирение сопровождает это уравнивающее открытие. Оно вызревает в сострадание к собратьям, слепых относительно целительных потенций души, ожидающей исследования.
— Святые всех веков чувствовали, подобно вам, горести мира.
— Только мелкий человек теряет ответственность за несчастья других, замкнувшись в собственном узком страдании, — суровое лицо садху заметно смягчилось. — Тот, кто практикует рассечение себя скальпелем, узнает расширение вселенского сострадания. Ему даруется освобождение от оглушающих требований эго. Любовь Господа расцветает на такой почве. Создание в конце концов обращается к своему Творцу, если и не по иной причине, то хотя бы для того, чтобы вопросить с болью: «Почему, Господи, почему?» Через боль, под позорными ударами хлыста человек, наконец, приходит к Бесконечному Присутствию, чья красота только и должна привлекать его.