«Меня вдруг решили послать на Берлинский фестиваль: этот фестиваль собирал в основном артистов из так называемых стран социалистического лагеря. Когда я стал протестовать и говорить, что это похоже на ссылку, директор расхохотался и объяснил: в Берлине ждут Галину Уланову, но она больна, и я должен заменить ее: “Какая там ссылка, Руди? Это особая честь!” – сказал он.
Пришлось поехать.
В поезде я оказался вместе с цирком. Была поздняя осень, мы проехали пять тысяч километров на автобусе через всю Германию. Сначала были в Восточном Берлине, потом в тридцати маленьких восточногерманских городках, где я танцевал в кафе и полуразрушенных театриках. Турне оказалось сплошным кошмаром. Я все время чувствовал себя озябшим и усталым, а ноги мои были в ужасающем состоянии. Однажды ночью нам пришлось восемь часов просидеть в ледяном автобусе, дожидаясь пока его починят. Иногда мы приезжали на место в шесть часов вечера и уже через полчаса должны были танцевать в кафе перед безразличной, полупьяной публикой. Весь этот ужасный месяц меня не оставляло глухое бешенство. Единственным светлым пятном оказалось то, что я потратил мало денег, поэтому смог купить прекрасное фортепиано».
Постичь волшебство игры на фортепиано – мечта Рудольфа, зародившаяся еще в детстве вместе с мечтой о танце, с тех пор как он начал слушать радио. В свое время и она показалась его отцу легкомысленной: «Я очень хотел научиться играть на фортепиано. Когда я сказал об этом отцу, он ответил: “Но, Руди, это же неинтересно. Да и научиться играть очень трудно. Куда полезнее уметь играть на аккордеоне или на губной гармошке. С аккордеоном ты всегда будешь желанным гостем на любой вечеринке – его всюду можно взять с собой. А пианино… его не потащишь на спине. Да и не всем оно нравится”.
Это правда, фортепиано не всем нравится, но я обожал его тогда, обожаю и сейчас. Жаль, не удалось убедить отца, что музыку не стоит ограничивать теми инструментами, которые можно носить на спине».
Но вот еще одна мечта сбылась! Купленное в ГДР пианино взяла на хранение в свою квартиру всегда любившая и поддерживавшая брата во всех начинаниях сестра Рудольфа Роза. Здесь оно и дожидалось своего хозяина.
Много позже в «Автобиографии» Нуреев писал: «Я так люблю музыку, что могу часами просиживать за фортепиано, наигрывая простые мелодии любимых композиторов, и никогда при этом не устаю. Если под рукой нет инструментов и пластинок (хотя сегодня я просто не могу обходиться без них и всегда таскаю с собой портативный транзисторный проигрыватель, чтобы можно было послушать музыку в любой момент), я способен извлечь удовольствие просто из чтения клавира. Должен признаться, что так называемая трудная музыка мне особенно нравится, и я буквально упиваюсь Моцартом, Прокофьевым, Шопеном. Их гармонии проникают прямо в душу. Они заставляют меня забыть все, что я не хочу помнить, а такую потребность я испытываю частенько – стереть из памяти лица, события. Из всех композиторов, с творчеством которых я знаком, предпочитаю Скрябина. В моей личной иерархии мастеров, он стоит рядом с Федором Михайловичем Достоевским и Винсентом Ван-Гогом. И все это, благодаря объединяющим их благородству и неистовству. Это мои самые любимые художники».
Кого могло волновать то, как мучительны для талантливого, полного сил и идей артиста три месяца простоя, последовавшие за поездкой в Германию? Это даже не невозможность птицы подняться над соседним садом, чтобы полюбоваться им. Это заточение птицы в клетку. А, как известно, когда пернатое существо долгое время вынуждено сидеть на жердочке, крылья его слабеют. Сложившееся положение вещей угнетало Рудика. Приступы мрачного настроения случались все чаще.
«В декабре меня послали в Йошкар-Олу. Зимой там очень холодно! Для танцовщика, больше всего боящегося из-за переохлаждения потерять эластичность ног, – писал в своих воспоминаниях Нуреев, – поездка выглядела особо непривлекательной. Я сказал Константину Сергееву (художественный руководитель), что согласен поехать только в том случае, если из Москвы полечу самолетом. Я готов сам заплатить за билет – лишь бы не тащиться всю дорогу поездом. Сергеев обещал, но самолет из Москвы не летал!
Целый день и всю ночь я трясся в поезде – с той же цирковой труппой, с которой я уже побывал в Берлине. А вечером в день приезда я должен был выступать. И я танцевал – на крошечной сцене. Но сразу после представления я отказался от дальнейших выступлений и уехал из театра. А через несколько часов мне удалось сесть на поезд до Москвы, где меня уже ждал приказ немедленно явиться в Министерство культуры. Чиновник объявил мне, что за “самовольство” я буду наказан двояким образом: во-первых, меня никогда больше не пустят за границу, во-вторых, мне больше не позволят выступать перед членами советского правительства.
Последнее меня не слишком огорчило, поскольку я знал, что на подобных официальных приемах внимание уделяется, скорее, застолью, чем искусству и так дело обстоит в большинстве стран.
Однажды я уже танцевал на даче маршала Николая Булганина в присутствии Никиты Сергеевича Хрущева. Это было в июне 1960 года. Меня вызвал директор Кировского и сообщил, что моя коллега, балерина Нинель Кургапкина и я отобраны для выступления перед высокопоставленными деятелями партии и правительства. Я решил танцевать вариации из “Дон Кихота”. В Москве к нам присоединились московские и украинские артисты. Прием был посвящен встрече партийного руководства с представителями советской интеллигенции. Погода была чудная, и прием проходил под открытым небом. В саду устроили настоящий праздник со стендами для стрельбы и конкурсами рыболовов. Атмосфера получилась очень веселой и непринужденной. По всему саду расставили столы, покрытые сверкающими белизной, накрахмаленными скатертями. Я не узнал никого из партийных деятелей, кроме, разумеется, Хрущева, супруги Никиты Сергеевича – Нины Петровны и маршала Ворошилова. Зато я встретил там Дмитрия Шостаковича, Арама Хачатуряна, Эмиля Гилельса, Святослава Рихтера – моего любимого пианиста».
«Это была дача Хрущева, – рассказывала, в свою очередь, народная артистка СССР, балетный педагог Нинель Александровна Кургапкина. – В ручьях охлаждались бутылки шампанского, стояли мангалы, на которых жарилось мясо. Все было роскошно».
«К концу этого прекрасного дня, – продолжал Рудольф Нуреев, – последовали обычные длинные речи о значении и задачах советской культуры, но затем Ворошилов начал петь украинские песни своим дребезжащим баском. Хрущев подхватил. Оба они хорошо знали народные песни и пели их с большим удовольствием. Минуло шесть часов, прием подошел к концу. В первый и, наверное, в последний раз я танцевал в присутствии руководителей нашей страны».
Глава одиннадцатаяДо скорой встречи
Через год, в 1961 году в коллективе стали поговаривать о предстоящей поездке труппы в Париж. Обычно будничная, рабочая атмосфера в театре теперь была оживленной, как в преддверии праздника. И только Нуреев был отстранен и мрачен. С некоторых пор он даже не мечтал оказаться среди счастливчиков, которым предстояло танцевать в городе любви. Несколько раз предпринимал он попытки выехать за рубеж в качестве туриста и ни разу ему это не удалось. Впрочем, маленькая надежда затеплилась в душе Рудика, когда он узнал, что его имя включено в список артистов, которые должны танцевать в Великобритании. Но что такое список? Завтра директор проснется в дурном расположении духа, выберет наиболее подходящую, по его мнению, кандидатуру и танцовщик Рудольф Нуреев будет удален из этого самого перечня одним росчерком карандаша.
«И все же чудо произошло: я поехал, – писал в “Автобиографии” артист. – По странному стечению обстоятельств, я целиком обязан этим человеку, всегда казавшемуся сильно настроенным против меня, – Константину Михайловичу Сергееву. Он был нашим ведущим танцовщиком, но за месяц до отъезда в Париж я узнал, что он едет туда всего лишь как “художественный консультант”. Его жена прима-балерина Наталья Дудинская также ехала в том же качестве. Оба они были великолепными танцовщиками, однако, возраст (и тот, и другая отпраздновали пятьдесят) оставлял им мало шансов покорить французскую публику. Нам сказали, что парижские балетоманы не собираются ходить в театр, чтобы смотреть на танцовщиков, которым за сорок. Появился риск, что Парижская опера будет наполовину пуста. Поэтому французские организаторы гастролей еще за месяц до их начала попросили Сергеева назначить молодого солиста для исполнения в Париже его партий. Выбор, должно быть, дался ему непросто – он, влиятельный, послушный лидер труппы, и я, ее самый недисциплинированный и вызывающий массу нареканий танцор. У меня оставался месяц на подготовку репертуара Сергеева и моего собственного – Голубая птица в “Спящей красавице”, Солор в “Баядерке”, “Дон Кихот”, Альберт (Альбрехт) в “Жизели”, Андрий в “Тарасе Бульбе”.
Я работал ежедневно под руководством Пушкина, и обычная радость от репетиций смешивалась с особым возбуждением: вскоре осуществится давно лелеемая мною мечта – увидеть Париж».
Воистину, неисповедимы пути Господни! В мае 1961 года, прощаясь с Александром Ивановичем Пушкиным и его семьей, с теми немногими коллегами, с которыми Рудик сохранил уважительные и даже приятельские отношения, с мамой и любимой сестрой Розой, он произнес слова, которые, отправляясь в дорогу, произносят многие: «До скорой встречи». Наверное, в этот момент кто-то на небе лукаво улыбнулся. Уж он-то точно знал…
«Мы прибыли за три дня до первого представления и провели их непрестанно репетируя в Опере. В соседнем помещении занимались танцовщики Французской оперы, однако, за исключением Клэр Мотте, Клод Бесси и Аттилио Лабиса, никто не приходил посмотреть, как мы работаем, и сравнить технику. Это было удивительно. Лично я, не задумываясь, летал из Ленинграда в Москву на один день, как только узнавал о выступлении там интересного танцовщика. В конце концов, танцор совершенствует свое мастерство именно благодаря изучению живого танца, а не чтению о нем.