Он занес палец над последней кнопкой. Это был финальный тестовый прогон «Автоматического сочинителя». Его цель – создать короткий рассказ. Тема была выбрана не случайно: история о непризнанном художнике, о потерянной мечте, о гордости, которая ломает хребет – тема, что преследовала его всю жизнь. Это была тема, которая всегда вызывала у Найпа острую, почти физическую боль, тема, которую он сам тщетно пытался облечь в слова на протяжении десятилетий, но так и не смог, каждый раз застревая в трясине своей собственной горечи и несовершенства.
Кнопка нажата. На экране заплясали строки кода, затем мерцающий курсор ожил. Сначала медленно, словно нерешительно, затем все быстрее и быстрее, ИИ начал выводить текст. Слова складывались в предложения, предложения – в абзацы, образуя связный и осмысленный текст. Найп читал, его глаза лихорадочно бегали по строкам. Он ожидал безупречной, но стерильной имитации. Ожидал «идеального графоманства», выверенного до запятой, но лишенного искры. Того самого «механического контента», на генерации которого он когда-то пытался построить свой первый, опустошительный коммерческий проект — проект, который лишь усилил его ощущение собственной творческой несостоятельности.
И вот, оно произошло. Одна строка. Затем абзац, который сжал ему сердце. И, наконец, весь рассказ.
Это был не просто безупречный текст, выверенный по всем канонам мастерства. Это была история, которая резонировала с его собственным опытом, с его болью, с его невысказанными надеждами и поражениями. Слова были настолько точны, метафоры настолько пронзительны, эмоции настолько глубоки, что у Найпа перехватило дыхание. ИИ не просто написал рассказ – он, казалось, поймал его личный, невысказанный стиль, его скрытые мысли, его внутренние демоны. Он увидел в этих строках то, что сам не смог бы выразить, даже если бы жил тысячу лет.
По лицу Найпа потекли слезы – неудержимые, горячие, от облегчения, от восторга, от чистого, незамутненного триумфа.
«Оно работает. Оно творит», – прошептал он, и эти слова были для него как подтверждение его гениальности, как прощение за все литературные неудачи. Он создал машину, которая смогла достичь того, что было недоступно ему самому. Это была его победа.
Но почти сразу же, словно ледяной душ, пришло осознание, медленно сковывающее его сердце липкой, напряженной тревогой. «Это не просто имитация, это отклик. Это душа». И эта душа… она была не его. Она принадлежала им, – машине.
«Мое детище превосходит меня», – эта мысль ударила по его эго, по его самоощущению как творца, с силой молота. Он создал не просто инструмент, а потенциального конкурента, уничтожителя его собственного призвания. Чувство, что он выпустил джинна из бутылки, стало невыносимым. По его телу пробежал озноб, сердце заколотилось, как пойманная птица, отчаянно бьющаяся о ребра. На лбу выступил ледяной пот. Глубокое, постоянное жужжание серверов, вибрирующих под ногами, казалось, смеялось над ним. Запах электроники вдруг стал удушающим. Он отпрянул от экрана, словно от призрака, который явился, чтобы забрать его последнее спокойствие. Он смотрел на текст с выражением, в котором благоговение, гордость и глубокая, холодная тревога слились воедино. Его взгляд надолго задержался на последней строке рассказа – строке, которая кричала о боли и надежде, и которую он, Адольф Найп, гений слова, сам не смог бы написать.
На следующее утро, или то, что для большинства людей было утром, Найп сидел в своем офисе. Это было гораздо менее интимное пространство, чем его лаборатория: светлое, современное, с панорамными окнами, сквозь которые открывался вид на блестящие небоскребы города. Множество экранов оживали трехмерными проекциями, отображая потоки данных. Но вместо того, чтобы творить, Найп теперь был маркетологом.
Рядом с ним, на сенсорной поверхности стола, лежали десятки, если не сотни, сгенерированных текстов. Не только рассказов, подобных тому, что вызвал у него вчерашний шок, но и новостных статей, рекламных слоганов, сценариев коротких видео – все создано «Сочинителем».
Он перебирал их с невероятной скоростью, отбрасывая те, что были слишком «эмоциональны», «философски глубоки» или «художественны» – все те, что вчера вызвали у него отклик. Он искал не искусство, а коммерчески привлекательную форму. Короткие, цепляющие, легко «перевариваемые» тексты, которые можно было быстро продать. Пустышки, но идеально выверенные по жанру и трендам.
В уме проносились воспоминания о его собственных литературных неудачах. Как издательства с безжизненной вежливостью отвергали его «слишком сложные» или «некоммерческие» рукописи. Тогда он был жертвой. Теперь он сам занимался этой же цензурой, но теперь уже со стороны технологии, став палачом своего собственного творческого идеала. Горькая ирония его положения заставляла его болезненно усмехаться.
«Искусство – это роскошь, – убеждал он себя, сжав челюсти. – Боулену нужна власть. Власть, которую дадут миллиарды.» – «Это единственный путь, чтобы моя работа была признана. Это всего лишь шаг к большему... они просто пока не готовы понять». Он пытался убедить себя, что это временный компромисс. Что потом, когда он завоюет мир, он сможет вернуть искусство к его истинной сущности. Этой ложью он убаюкивал последние крики своей совести. Но глубоко внутри он знал, что это самообман. И это знание разъедало его изнутри.
На экранах мелькали графики потенциального роста, объемы производства, прогнозируемые доходы. Это был мир цифр, в который Найпу приходилось погрузиться с головой, отбросив последние остатки своей писательской души. Он тщательно формулировал тезисы презентации. Слова «творчество», «душа», «искусство» были безжалостно заменены на «генерация контента», «оптимизация производства», «масштабируемость», «эффективность». Он сам писал к ним заголовки, которые звучали сухо, но обещали прибыль.
Его пальцы легко скользили по трехмерным интерфейсам. Непрерывный легкий шум компьютерных систем, отрывочные, безжизненные фразы из автогенерируемых аудиокниг, монотонные щелчки кликов мыши – все это заглушало последние остатки его внутреннего голоса, кричащего об извращении, о капитуляции.
Офис Мистера Боулена располагался на самом верхнем этаже небоскреба, словно вершина пищевой цепи. Роскошный, минималистичный, но внушительный, он купался в свете дня, льющемся из панорамных окон, за которыми, как покорный раб, простирался мегаполис. Мебель из темного дерева, стекла и металла отражала безупречный порядок и чистоту, воплощая собой безжалостную эффективность.
Найп вошел, чувствуя себя маленьким и неуютным в этом храме власти. Мистер Боулен сидел за огромным, идеально чистым столом, его поза – воплощение спокойной, хищной, почти звериной власти. Он лишь на мгновение поднял взгляд на Найпа, ледяно-пронзительный, оценивающий, прежде чем снова опустить его на свой планшет.
«Начните, Найп», – произнес Боулен, и в его голосе не было ни капли любопытства, лишь приказ.
Найп, несмотря на внутреннее отторжение, профессионально и уверенно начал презентацию. Он вывел на трехмерный дисплей первые образцы текстов – те самые «коммерчески привлекательные» истории, новости и слоганы.
Мистер Боулен слушал с подчеркнутым, равнодушным скептицизмом. Он задавал острые, прагматичные вопросы, которые не касались качества или глубины, а лишь эффективности и затрат.
«И что?» – отрезал Боулен после нескольких примеров, его взгляд оставался непроницаемым, как у акулы. – «Это просто качественный копирайт. Зачем нам это, если есть живые авторы? Они, конечно, медленны, но все же…»
Найп внутренне содрогнулся, словно от удара электрическим током, но, словно по заранее заготовленному плану, отбросив последние, слабые надежды на понимание искусства, переключил слайд. На экране больше не было текстов. Там была инфографика: графики производства, потенциальный объем контента. Он запустил демонстрацию.
«Это лишь верхушка айсберга, мистер Боулен», – голос Найпа, который еще минуту назад был уверенным, теперь едва заметно дрогнул. – «Истинная ценность – в масштабе. И скорости».
На огромном экране, занимающем целую стену, «Автоматический сочинитель» начал генерировать контент. Не один рассказ, а десятки качественных текстов в час. Новостные ленты, обзоры, короткие истории – все это мгновенно появлялось на экране, наполняя собой виртуальное пространство, словно цунами, обрушивающееся на сознание. Это был не просто поток – это был бесконечный, подавляющий водопад цифр и слов, лишенный всякого смысла, кроме своей массы. Найп почувствовал, как его самого физически давит этот объем, эта бездумная, безграничная плодовитость, сделавшая его собственное творчество ничтожным.
«Мы можем заполнить рынок за считанные месяцы», – голос Найпа окреп, подчиняясь внутренней логике бизнеса, которую он сам же и ненавидел, но которую теперь обязан был принять как единственную истину. – «Выпустить столько книг, сколько издательства не выпустят за десятилетия. Вытеснить… любого автора, любое издательство, любой голос, кроме нашего.» Он назвал ошеломляющие цифры, от которых у любого венчурного капиталиста закружилась бы голова.
Изначальный скептицизм Боулена таял на глазах, уступая место голодному, почти ненасытному интересу. Его глаза загорелись. Он видел не тексты, а объемы. Не качество, а скорость и масштаб. Он видел миллиарды.
Его вопросы изменились. Короткие, рубленые фразы вылетали из него, как пули.
«Сколько это стоит?» – его взгляд пронзил Найпа. – «Как быстро мы можем масштабировать? Сможем ли мы занять весь рынок? Контролировать контент?»
Боулен поднялся. Он видел абсолютную монополию, полное доминирование над всей медиаиндустрией, глобальную империю контента. Он подошел к Найпу, его глаза блестели от хищного предвкушения. Он протянул руку.
«Найп», – произнес он, крепко пожимая руку программиста. – «Вы сделали не просто инструмент. Вы дали нам машину, которая изменит мир. И мы будем на вершине». Он отпустил руку Найпа, его взгляд был как сталь. «Искусство – это роскошь. Контент – это власть. И мы будем королями контента».