«Мы поехали с Вами в автомобиле сумасшедшем…»
Мы поехали с Вами в автомобиле сумасшедшем,
Лепечущем по детски, в Папуасию Краснокожую.
Фонари не мигали оттого, что забыли зажечь их
И погода была очаровательно-хорошая…
Сморщенный старикашка на поворотах с сердцем
Трубил прохожим, и они разбегались озабоченно.
Мы верили во что-то… Ах, всегда нам верится,
Когда мы рядом с испуганной ночью.
По рытвинам
Выйти нам
За ухабы и шлагбаумы
Было легко и весело и, кроме того, надо-же
Уехать из столичной флоры и фауны
И порезвиться экзотично и радужно.
На скалы наскакивали, о пни запинались
И дальше пролетали.
Хохотали
И мелкали мы,
Промоторили
Крематории
И неожиданно, как в вальсе,
В пескучей Сахаре любовались пальмами.
Уехали из Африки и вдруг перед мотором морем
Заиграли дали,
Мы хохотали,
Старикашка правил;
Мы в воду въехали и валом соленогорьким
Захлебнулись и умерли около яви.
Е. И.
Сильнее, звончее аккорд электричества,
Зажгите все люстры, громче напев!
Я пью за здоровье Ея Величества,
Седой королевы седых королев!
Ваше Величество! Жизнь! Не много-ли
Вам на щеки румян наложил куафер?
Скажите лакеям, чтоб меня не трогали:
Я песни спеть Вам хочу в упор.
Пропустите к престолу шута-поклонника!
Сегодня я – гаер, а завтра – святой!
Что-же время застыло у подоконника?
Я его потяну за локон седой!
Время, на жизнь поглядите! Давно она
Песенок просит, а Вы – мертвец.
Выше, размалеванные руки клоуна,
К трону, к престолу, веселый юнец!
Ваше Величество, жизнь бесполая,
Смотрите пронзительней между строк!
Разве не видите там веселые
Следы торопливых гаерских ног?
Сильнее, звончее аккорд электричества!
Жизнь, осклабьтесь улыбкой больной!
К Вам пришел я, Ваше Величество,
Ваш придворный искусный портной!
Грустным вечером за городом распыленном
Когда часы и минуты утратили ритм,
В летнем садике, под разбухшим кленом,
Я скучал над гренадином недопитым.
Подъезжали коляски, загорались плакаты
Под газовым фонарем, и лакеи
Были обрадованы и суетились как-то,
А бензин наполнял парковые аллеи…
Лихорадочно вспыхивали иллюминации мелодий
Цыганских песен и подмигивал смычок,
А я истерично плакал о том, что, в ротонде
Из облаков, луна потеряла пустячок.
Ночь прибежала, и все стали добрыми,
Пахло вокруг электризованной весной,
И, так как звезды были все разобраны,
Я из сада ушел под ручку с луной.
«Ночь встала – и месяц плешивый…»
Ночь встала – и месяц плешивый
С вей в траурном танце плывет;
Как бального платья извивы –
Растрепанных тучек полет.
Оркестр трубящий и гулкий
Льет всплавленный гром в синеву…
Вы снова, земля, на прогулке
И снова я рядом плыву.
Как груди огромной и полной
Волненье притяжно-сильней –
Вздымаются пышные волны
Взметенных приливом морей.
Плывем мы, влюбленная пара,
Казбек – словно белый esprit…
Надо тьмущею тьмой тротуара
Созвездий горят фонари.
«Отчего сегодня так странна музыка?..»
Отчего сегодня так странна музыка?
Отчего лишь черные клавиши помню?
Костюм романтика мне сегодня узок,
Вспоминанье осталось одно мне.
В моей копилке так много ласковых
Воспоминаний о женщинах и барышнях;
Я их опускал туда наскоро,
И вот вечера мне стали страшны.
Писк мыши, как скрипка, писк мыши, как ведьма.
Страшно в прелюдии огромного зала;
Неужели меня с чьим-то наследием
Жизнь навсегда, навечно связала?
И только помню!.. И в душе размягченной,
Как асфальт под солнцем, следы покорные
Чьих-то копыт и шин разъяренных!
– Провалитесь, клавиши чопорные!
«Прихожу в кинемо; надеваю на душу…»
Рюрику Ивневу.
Прихожу в кинемо; надеваю на душу
Для близоруких очки; сквозь туман
Однобокие вальсы слушаю
И смотрю на экран.
Я знаю, что демонстратор ленты – бумажки
В отдельной комнате привычным жестом
Вставляет в аппарат вверх тормашками,
А Вы все видите на своем месте.
Как-то перевертывается в воздухе остов
Картины и обратно правильно идет.
А у меня странное свойство –
Я все вижу наоборот.
Мне смешно, что моторы и экипажи
Вверх ногами катятся, а внизу облака
Что какой-то франтик ухаживает,
Вися у потолка.
Я дивлюсь и сижу удивленно в кресле.
Все это комично; детско; сквозь туман
Все сумасшедше… И мне весело,
Только не по Вашему, когда я гляжу на экран.
«У других поэтов связаны строчки…»
У других поэтов связаны строчки
Рифмою, как законным браком,
И напевность метра, как венчальные свечки,
Теплится в строфном мраке, –
А я люблю только связь диссонансов,
Связь на вечер, на одну ночь!
И с виду неряшливый ритм, как скунсом,
Закрывает строки, – правильно-точен.
Иногда допускаю брак гражданский,
Ассонансов привередливых брак!
Но они теперь служат рифмой веселенской
Для всех начинающих писак.
А я люблю только гул проспекта,
Суматоху моторов, презираю тишь…
И кружатся в пьесах, забывши такты,
Фонари, небоскребы и столбы афиш.
Триолет с каламбуром
О, бледная моя! Каракули
Я ваши берегу в столе…
Ах мне-ль забыть, как в феврале
Вас, бледную мою, каракули
Закрыли в набережной мгле,
И, как, сказав: «Adieu» – заплакали!
О, бледная моя! Каракули
Я Ваши берегу в столе…
«Милая дама! Вашу секретку…»
Милая дама! Вашу секретку
Я получил и вспомнились вдруг
Ваш будуар – и из скунса горжетка.
Мой кабинет – раскидная кушетка,
Где-то далеко Ваш лысый супруг.
Что Вам ответить! Сердце и радо,
Фраз не составлю никак.
Мысли хохочут, смеясь до упада…
Милая дама! Мужа не надо!
Муж Ваш напомнил мне «твердый знак»!..
О, как жемчужен без мужа ужин!
Взвизгнувших устриц узорная вязь!
Вы углубились в омут из кружев…
Муж Ваш, как, для того только нужен,
Чтобы толпа не заметила связь.
Знаете, дама, я только приставка,
Вы-же основа, я – случай, суффикс,
Только к вечернему платью булавка!
Близкая дама! Салонная травка!
Вами пророс четверговый журфикс.
Что Вам ответить? Обеспокоив,
Хочется вновь Вас отдать тишине.
Завтра придете. – А платье какое?!
Знаю: из запаха белых левкоев!
– Если хотите – придите ко мне.
«В конце концерта было шумно после Шумана…»
В конце концерта было шумно после Шумана,
Автоматически щелкали аплодисменты,
И декадентская люстра люстрила неразумно,
Расцвечивая толповые ленты.
Я ушел за Вами из концерта. Челядь
Мелких звезд перевязывала голову
Вечеру голому,
Раненому на неравной дуэли.
Одетые в шум, мы прошли виадук
И потом очутились в Парадизной Папуасии,
Где кричал, как в аду,
Какаду,
И донкихотились наши страсти.
В ощущении острого ни одной оступи!
Кто-то по небу пропыхтел на автомобиле;
Мы были на острове, несовсем краснокожем острове!
А мимо проходили
Мили
И кидали
Дали.
Где мы, раздетая? Проклятая, где мы сегодня?
В сердце плыли губы Офелии три тысячи лет.
Кошмарная девственница! Понял, понял:
Мы на земле!
«Вчера меня принесли из морга…»
Вчера меня принесли из морга
На кладбище. Я не хотел, чтоб меня сожгли!
Я в земле не пролежу долго
И не буду с ней, как с любовницей, слит.
Раскрытая могила ухмыляется запачканной мордой,
Нелепа, как взломанная касса, она.
Пусть разнощик с физиономией герольда
Во время отпевания кричит: Огурцы! Шпинат!
Я вылезу в полдень к монашеской братии,
Закурю папиросу, обращая в трапецию . . . . . .
Я буду подозрительным. Я буду, как сатир!
Ах, я никогда не хотел быть святым.
Буду говорит гениальные спичи,
Размахивая острым окончанием стиха,
Буду судить народы по методу Линча
И бить костлявой рукой по грехам.
А, может быть, лучше было бы, во время панихиды.
Всех перепугать, заплескавшись, как на Лидо?!
«Старая дева – совесть полирует шероховатые души…»
Старая дева – совесть полирует шероховатые души;
Она сегодня не в голосе. Бегу, заткнув уши, не слушая.
Раздаю по привычке нищим монеты добродетели фальшивой.
Старая дева, как сыщик, за мною следит хрипливо.
Старуха! У меня мозоли на сердце от этой раздачи;
Мозоли, как у того, кто колет дрова для прачечной.
Старая дева – совесть полирует сегодня души.
Она совсем не в голосе; бегу и не слушаю!
«Мы были вдвоем, графиня гордая!..»
Мы были в двоем, графиня гордая!
Как многоуютно бросаться вечерами!
За нами следили третий и четвертая,
И безпокой овладевал нами.
К Вам ужасно подходит Ваш сан сиятельный,
Особенно, когда Вы улыбаетесь строго!
На мне отражалась, как на бумаге промокательной.
Ваша свеже-написанная тревога.
Мне пить захотелось, и с гримаскою бальной
Вы мне предложили влажные губы,
А страсть немедленно перешла в атаку нахальную
И забила в барабань сердца, загремела в трубы.
И под эту надменную,
Военную
Музыку
Я представил, что будет лет через триста.
Я буду в ночь бессолнечную и тусклую
Ваше имя гравировать на звездных листьях.
Ах, лимоном не смоете поцелуи гаера!
Никогда не умру, и, как вечный жид,
Моя интуитта с огнекрасного аэро
Упадет Вам на сердце и в нем задрожит.
«Забыть… Не надо! Ничего не надо!..»
Забыть… Не надо! Ничего не надо!
Небо нависло суповою мискою!
Жизнь начиталась романов де-Сада
И сама стала садисткой.
Хлещет событием острым по губам, по глазам, по телу голому
Наступив на горло башмаком американского фасона.
Чувства исполосованные стонут
Под лаской хлыста тяжелого.
Но тембр кожи у жизни повелевает успокоенно…
Ах, ее повелительное наклонение сильней гипнотизма!
Выпадают нестройно
Страницы из моего организма.
Поймите, поймите! Мне скучно без колоссального дебоша!
Вскидываются жизненные плети!
Ах, зачем говорю так громко? У ветра память хорошая.
Он насплетничает завтрашним столетьям!!!
«О, кто этот день растянул на Прокрустовом ложе?!.»
О, кто этот день растянул на Прокрустовом ложе?!
Троттом
Ползают сонные минуты,
Их склеивает зевота.
Никто меня не тревожит!
С нетерпением, но напрасно жду удара Брута.
О, где-же жестокость железа?!
Люди! Взгляните! Я – Цезарь!
О, кто этот день растянул на Прокрустовом ложе?
Убейте, кто может.
Тоска разбухает, наполняет углы секунды и терций!
Заливает порезы в сердце!
О, вечер! Гость запоздавший! В деревнях
Тоска (столетний евнух)
Оберегает меня от заботы.
Часы по кругу едут троттом.
Спешите, финишируйте, беговые лошадки!
Душа устала. Привычки-складки.
Обмохрилась любовь.
Зрение разодрано в кровь.
О, кто этот день растянул на Прокрустовом ложе?
Тост
«Порыжела небесная наволочка…»
Порыжела небесная наволочка
Зо звездными метками изредка…
Закрыта земная лавочка
Рукою вечернего призрака.
Вы вошли в розовом капоре.
И, как огненные саламандры,
Ваши слова закапали
В мой меморандум.
Уронили, как пепел оливковый,
С догоревших губ упреки…
По душе побежали вразбивку
Воспоминания легкие.
Проложили отчетливо рельсы
Для рейсов будущей горечи.
Как пузырьки в зельтерской,
Я забился, зарябился в корчах.
Ах, как жег этот пепел с окурка
Все, что было всегда и дорого!
Боль по привычке хирурга
Ампутировала восторги.
«Вы вчера мне вдели луну в петлицу…»
Вы вчера мне вдели луну в петлицу,
Оборвав предварительно пару увядших лучей,
И несколько лунных ресниц у
Меня зажелтели на плече.
Мысли спрыгнули с мозговых блокнотов.
Кокетничая со страстью, плыву к
Радости и душа, прорвавшись на верхних нотах
Плеснула в завтра серный звук.
Время прогромкало искренно и хрипло.
Ел басовые аккорды. Крича с
Отчаяньем, чувственность к сердцу прилипла,
И, точно пробка, из вечности выскочил час.
Восторг мернобулькавший жадно выпит.
Кутаю сердце в меховое пальто.
Как-то пристально бросились Вы под
Пневматические груди авто.