— Кем вы работаете? — спрашиваю. — Может, собачек дрессируете, в цирке выступаете?
Загадочный дед отрывисто смеется в ответ, точь-в-точь как до этого тявкал Беппо.
— Emeritus[4].
Мне, конечно, сказать нечего.
Дед опять смеется.
Густав, пошевели извилинами! Что же это такое — э… ре… Пружина-Крамс нам вечно какие-то иностранные слова преподносит. Немецкая грамматика вся кишит ими. Что, к примеру, означает «партицип презенс»? Или этот «индикатив»… «актив»… «конъюнктив»? Ну, что такое «актив», я знаю. Наша группа СНМ неактивна, утверждает Крамс. А Шубби — активный боксер, значит, он уже три боя провел.
Погоди, Густав, что он сказал? Эремит?[5] Это же святой какой-то. Живет в бочке. Ясное дело, отшельник.
«Густав, — говорю я себе, — ты прав: дедуля чокнутый. Уж кто завел себе такого Беппо и разъезжает в таком рыдване, тот уж наверняка эремит и чокнутый».
— Вы верите в ангелов? В этих — с крылышками и в ночной рубашке? — Чуть я не сверзился со своего высокого сиденья: отпустил ручку и стал руками, как крылышками, махать, чтобы деду все поясней представить.
— Ты почему об этом спрашиваешь? — говорит он и опять хихикает, будто на самом-то деле прекрасно знает, почему. — Я сам рад был бы узнать, — продолжает он, — как установили наивысшую скорость, ее идеал, так сказать. В старинных историях и легендах я никогда не читал о состязаниях ангелов на скорость, кто летает быстрее всех. И вообще мне неизвестны документы, в которых говорилось бы о скорости полета ангелов.
Что мне на это ему сказать? Вот что:
— А вы про ведьм подумайте. Уж эти гоняют на своем помеле по вашему бархатному воздуху как угорелые.
— Хороший ответ, — замечает дед и еще сбрасывает скорость.
Теперь даже начинающая ведьма только просвистела б мимо.
К сожалению, я так и не припомнил ни одного из мудрых изречений, которыми Крамс засыпал нас. Дед медленно подруливает к обочине. Там такой же парень, как я, стоит и устало машет рукой. Дед тормозит и останавливает свое суденышко метрах в трех от голосующего, рывком освобождает руки от огромных перчаток и снова сдвигает очки на лоб.
Я молчу. Мне кажется, что дед недоволен нашим разговором и теперь хочет обменять меня на этого новенького. Меня, значит, побоку, а его — на мое место. На худой конец я этому конкуренту врежу левую снизу, и мы с дедушкой и Беппо рванем дальше. Святые они там или нет, это уж их дело.
Надо же! Не успел я оглянуться, как этот чужак уже оказался в коляске и почесал Беппо шейку!
— Редкий случай в моей практике. Беппо не так-то легко сходится! — громко кричит дед. — Ну что ж, он у нас высший судья. Садись, сдвинь все назад и втискивайся. Беппо можешь на колени посадить. Почеши ему шейку. Как ты догадался, что там ему особенно приятно?
— А я люблю собак, — пищит в ответ моя конкуренция. — У нас тоже есть собачка, черный пудель. Принцем зовут.
Тоже мне выискался типчик! «Я люблю собак»! Разве такое говорят вслух? Тебя же сразу на смех поднимут.
Мы снова трогаемся и «мчимся» вперед… со скоростью 25 километров в час. А новенький трещит без умолку. О каких-то там иволгах, о заходе солнца треплется. Вот уж два сапога пара! Этот дед архимандрит и цыпленок, должно быть убежавший из инкубатора. А я сижу теперь и многозначительно молчу, как мой отец. Дышите, мол, пожалуйста, своим бархатным воздухом.
Правда, цыпленок чудной какой-то. На меня даже ни разу не взглянул. «Здоро́во» не сказал. Да и теперь в мою сторону не смотрит. Задается, будто он министр сельского хозяйства собственной персоной.
Глава III, или 9 часов 42 минуты
С полчаса мы вчетвером так трясемся потихоньку: этот дедушка, его живой спидометр Беппо, Новенький и я. Мать может быть довольна: я не лез вперед, в чем она вечно меня упрекает, когда я, к примеру, говорю: «Я и этот Фридрих Карл». Нет, я скромно прицепился на заднем сиденье.
Так как скорость у нас константная — Крамс обрадуется: иностранное слово я употребил с, так сказать, математической точностью, — мы за полчаса проехали двенадцать с половиной километров. Не ахти что, по мелкие домашние животные, куры, например, тоже ведь удобрение дают. Кто это сказал, убей меня, не помню — и мать так не говорит, и Крамс тоже…
У Новенького по поводу нашей скорости никаких замечаний нет, вот Беппо и лежит тихо: не тявкает, не воет. Пусть болтают дед и этот цыпленок, я и не слушаю совсем. Только когда какой-нибудь «вартбург» просвистит мимо со скоростью сто десять — я это всем телом ощущаю, сердце ёкает.
— Мой новый друг позади меня, — слышу я, как говорит дед, — очень спешит, но, как видишь, эти красивенькие «шкоды» в конце концов оказываются на обочине с расплавленными подшипниками… — Дед выдергивает руку из перчатки и, хлопая по баку, заканчивает: — А эта скоро пятьдесят лет работает. Попробуй пройдись в расстегнутом пальто мимо такой «шкоды» — сразу дырка…
— В пальто? Почему?
— Да нет, в «шкоде».
Острит дед. Но тот Длинный, с бороденкой, наверняка похлеще умеет. Отпускал бы он такое старье, его бы сразу высадили.
— Ха-ха-ха! — отзываюсь я.
Новенький, как девчонка, пожимает плечами. Пусть поостережется, а то получит от меня по уху. Дед опять подруливает к обочине. Может, еще кого-нибудь посадить хочет? Сенбернара какого-нибудь, а?
— К сожалению, мой дальнейший путь лежит направо. Мне необходимо навестить пожилую кузину. Разумеется, если вы пожелаете, вы можете поехать со мной: у нее великолепный мед. Но я полагаю, что вы хотите ехать дальше. — Затем он обращается непосредственно ко мне: — Знаешь что, дорогой друг быстрых передвижений и абсолютной скорости (я выдергиваю мешок Петера из коляски и только киваю ему бессмысленно: и слушать не хочется, что он там говорит), мне хотелось бы предположить, что ты, невзирая на все невзгоды, останешься джентльменом…
— Да, да, это самое… — отвечаю я, кивая и покрякивая под тяжестью мешка.
В таком случае, прошу тебя: возьми это юное существо под свое покровительство и доставь барышню благополучно в Альткирх.
…Да-а-а! Пожалуй, надо присесть. Сажусь на мешок Петера и говорю себе: «Густав, тревога! Не соглашайся! Ты же не… нет, нет. Поздно. Осел!»
— Ясное дело, дедушка, — слышу я свой собственный голос. — Мне это ничего не стоит. Мигом доставлю… Как место называется-то? Через час там будем… Можете быть уверены, я же настоящий испанец. — Это выражение опять от Крамса, он всегда так говорит, чтобы мы девчонок наших не дразнили. — Цыпленка этого я куда хотите переправлю…
Густав, Густав, ты принял необдуманное решение, поспешил, можно сказать. Как часто это с тобой случается! Может, это наследственность? Когда отец изредка скажет мне что-нибудь, то уж обязательно: «Спешишь, не подумав!» А мать добавляет: «Но это у него не от тебя, Альфред».
Что за черт! Я же сам себя гроблю!
Дед уже трясет мне руку, благодарит, Цыпленок тоже рассыпается в благодарностях, книксен даже делает сперва перед дедулей, а потом и мне. Беппо он щедро скребет под подбородком. Я тоже пробую — не дураком же мне тут стоять, — но маленький серый дьяволенок опять рычит, будто я показываю тридцать пять километров в час.
Вот дед уже махает нам — лучше б крепче руль держал! Пых-пых… и нет его: завернул за угол.
Медленно, очень медленно я прихожу в себя и глубоко-глубоко дышу, как перед восемнадцатым раундом.
— Я — Тереза, — пищит Цыпленок, подает мне руку и… снова делает книксен.
— Гуннар. — Еле-еле удержался, чтобы не склонить голову, а то бы по всем правилам получилось. — Проклятые комары! — говорю на всякий случай, скребу шею и мотаю головой. — Так, значит… гм… Тереза, говоришь. Но я тебя Цыпкой буду звать.
— Почему это? — спрашивает она. А я только теперь, глядя на нее, вижу, что это девчонка.
Большие глаза, кожа — будто сахарная. Что она пищит — это ничего не значит. Пепи у нас в классе самый высокий, а пищит куда выше. И волосы у Цыпленка тоже короче моих. Во всем остальном — брюки, свитер — разве тут угадаешь, что перед тобой какая-то Тереза или уж лучше Цыпка?
— Потому. Понимай как хочешь. Здорово, Цып. Гляди, чтоб тебя где-нибудь не придавили.
Обсмеешься ведь! Вся эта история подошла бы Длинному, чтобы он потом ее целый час рассказывал вместо анекдота. А Цыпка стоит и серьезно смотрит на меня.
— Укатил наш дед архимандрит. Чудной какой-то. Да и мотоцикл его и пес…
— Почему? По-моему, он хороший. Мы с ним так славно поговорили. Да и подвез нас. А Беппо просто прелесть!
Нет деда. Что мне с этой мелюзгой делать? И с какой это стати я должен разыгрывать из себя испанца? Джентльмена? Мне хватает хлопот с самим собой да и с мешком Петера. А тут еще этот «багажик» на мою голову! Может, поговорить с ней? Может, сама отчалит?
— Ну, так вот, Тереза… — Я уж ее по имени называю, так сказать, обращаюсь официально. Вдобавок я смотрю на нее своим неповторимым стальным взглядом и вытягиваю подбородок, как Мегрэ, далеко вперед. — Тереза, расскажи-ка, как ты сюда попала, здесь не безопасно. Шоссе — не дорожка в саду. Сколько тебе лет?.. А родители кто? Анекдота небось ни одного не знаешь?
Она отвечает сначала на последний вопрос:
— Анекдотов не знаю. Мне тринадцать лет, в восьмом учусь.
«Стоп! — говорит комиссар Мегрэ. — Меня не проведешь!»
— Ты же только что перешла в восьмой. Еще и дня в нем не училась. А табель у тебя какой? Средний балл…
Я испытующе смотрю на нее, прикидываю в уме: средний балл — четыре и две десятых…
— Четыре и четыре десятых, — отвечает она, поджав губы.
— Так что давай-ка пока останемся при седьмом. Ясно, щуренок?
Она послушно кивает, говорит, сколько лет родителям и где они работают. Драгоценный папочка, оказывается, директор школы. «Поаккуратней, многоуважаемый Густав, — зажигается красная лампочка в большом полушарии. — С учителями надо осторожней: они все друг друга знают».