Да, вот расскажу еще об одной сцене из детства. Нам, четырем подружкам, по десять-одиннадцать лет. Мы толпимся за кулисами МХАТа и наблюдаем за легендарной тогда Мариной Семеновой в «Гавоте» Жана Батиста. Люлли. Интересно, даже будучи детьми, мы поняли, что она немного халтурит – так сказать, танцует вполноги. Но все равно это Семенова – богиня! Какая-то пожилая, полная женщина сидит неподалеку от нас в кресле и тоже смотрит на сцену. И мы, очевидно, ей мешаем, шушукаемся, суетимся. Наконец она поворачивается к нам и говорит поставленным глубоким голосом: «Дети, вы знаете Антона Павловича Чехова?» Ну конечно, мы знали. «Так вот, я – его жена!» – произносит важно она. И я на всю жизнь это запомнила, потому что подумала тогда: какая нескромная, противная тетка. Вот и все мои воспоминания об Ольге Леонардовне Книппер-Чеховой.
Она относилась к когорте легендарных основателей МХАТа. А мне запомнилось, как замечательно они, «старые мхатовцы», сидели на различных торжествах на сцене – «всем театром», с орденами!
Однажды, где-то сразу же после войны, на одном из таких торжеств произошел трагикомический курьез, связанный с другой Чеховой, племянницей Ольги Леонардовны. Итак, через месяц после окончания войны, в центре Москвы, в зале неожиданно появляется любимая актриса Гитлера, да и всей нацистской Германии, Ольга Чехова. Это был шок. Не знали, как реагировать. Надо сказать, что Ольга Чехова, имея доступ к высшему немецкому руководству, обладала таким влиянием, что могла попросить (!) не бомбить домик Чехова в Ялте, и его не бомбили, представляете? И вдруг она сидит в первом ряду театра в Москве. Можно лишь вообразить, что творилось на сцене, да и в зале. Ситуация была нереальна и малообъяснима, как в дурном сне. С одной стороны – самая кровопролитная в истории война с миллионами невинных жертв, с другой – красивая, вполне земная фаворитка Гитлера, как почетный гость его заклятого врага Сталина. Все напоминало некий абсурдистский спектакль о нравах, царивших в диктаторских странах. Это до сих пор не переваривается в сознании! Надо сказать, что Сталин, в отличие от Гитлера, женщин близко к себе не подпускал. Молва, естественно, приписывала ему то одну, то другую. То певицу Барсову, то балерину Семенову, что уж было настоящим бредом. Семенова была в опале, сидела под домашним арестом, ее муж Лев Карахан, бывший заместитель наркома иностранных дел, был арестован и расстрелян. И даже когда приехавшему с официальным визитом Риббентропу захотели показать «Лебединое озеро», то, несмотря на то, что Семенова была в те годы лучшей Одеттой, вызвали для этого спектакля из Ленинграда Уланову.
И тем не менее разговоры и слухи о художественных предпочтениях и фаворитках «отца всех народов» и его партийных сподвижников курсируют на страницах прессы до сих пор. Говорят, что Ворошилову, скажем, нравилась Екатерина Гельцер.
Да, я помню даже, как он у меня спросил на торжественном приеме по случаю возвращения Большого театра из Америки в конце 50-х годов: «Скажите, жива ли Гельцер»? Думаю, что он мало понимал в балете и вряд ли думал о судьбах советских артистов. Просто в свое время Гельцер была популярна, вот и запомнил по молодости фамилию. А может, и орден Ленина вручал, тот, что она позже прикрепляла к шубе. Я даже помню эту серую каракулевую шубу. И надвинутую на один глаз живописную широкополую шляпу. Когда ее спрашивали: «Екатерина Васильевна, почему вы орден носите на шубе?» – она величественно отвечала низким грудным голосом: «Когда я гуляю, мальчишки с гиканьем носятся за мной, а когда видят орден Ленина…» Словом, это была для нее своеобразная защита. Но частенько все эти преувеличенные слухи о «приближенности» к Кремлю были выгодны и самим «фавориткам». Скажем, Ольге Лепешинской, «любимой балерине» Сталина. Что отличало ее как танцовщицу от других? На сцене она бегала, прыгала, вертелась, чтобы нельзя разглядеть было – где у нее и что, иначе страшно становилось. От старания понравиться она буквально «висела на кулисах». Словом, на первый взгляд, безобидная «душка». Между тем в жизни, особенно в годы террора, она – активнейший член компартии, проводник «кремлевской линии» в Большом театре. Еще бы, ее муж – зловещий заместитель Берии, генерал КГБ Райхман. Надо сказать, что после его ареста «душка» тут же «сдала» его мундиры куда надо и… отказалась от самого мужа. И, словно в награду, продолжала по инерции кривляться и прыгать на кремлевских приемах. Однажды Сталин обронил: «Стрекоза». И всё. Не добродушно, не зло, просто никак. Но из этого слова была «сделана» карьера. Любимая балерина вождя! Он был в восторге от нее! Называл стрекозой! Собственно, она сама и создала эту ложь про любимицу Сталина. И до сегодняшнего дня, кстати, это работает. Потом она случайно встречает (заметьте, совершенно случайно!) генерала, тогдашнего начальника Генштаба Антонова, и знакомится с ним. Просто так, случайно, знакомится с начальником Генерального штаба! Не каждому удается: сначала один генерал, затем другой… Эти подробности наши борзописцы еще умиленно помнят. Но никто из них не вспоминает, как закончилась ее карьера, – нигде и никогда. Хотя об этой истории известно было в свое время всем. Ведь Лепешинскую пропесочивали на открытом партийном собрании в Бетховенском зале Большого театра. О ней писала вся зарубежная пресса. Еще бы, народная артистка СССР, жена начальника Генштаба Советской армии была поймана с поличным на хищении из брюссельского универмага и приведена в полицию! Ее спасло от тюрьмы только вмешательство бельгийской королевы. Об этой истории, кстати, живописно рассказывал Игорь Моисеев, который гастролировал в то время со своим ансамблем в Америке. «Я раскрываю газету “Нью-Йорк Таймс”, и вместо отчета о нашем вчерашнем триумфальном концерте, – возмущался он, – на первой полосе стоит: народная артистка СССР, четырежды лауреат Сталинской премии, кавалер таких-то орденов, жена начальника Генштаба и прочее, прочее – мошенница!» Балетные остряки тогда шутили: ну, наконец-то Лепешка (так ее за глаза звали) попалась. Правда, помню, Кондратов в шутку возразил: «Ну что вы, она еще за это орден получит…» Через два года получила. А тогда все против нее на собрании выступали и осуждали. Больше всех, кстати, кричала моя тетя Суламифь Мессерер. Она, конечно, сама была экспонат.
Какая она была на сцене, Суламифь Мессерер? Какой Вы ее помните?
Была тоже живчик. Она не могла быть героиней. Она была типичная инженю. Точно как и Лепешинская. Поэтому с ней и враждовала. Они подходили на одни и те же роли в «Трех толстяках», «Тщетной предосторожности», «Коппелии», «Дон Кихоте» – это все могло быть. Но «Лебединое озеро» – нет. Ни одна, ни другая не могли. Лепешинская, правда, когда танцевала «Лебединое», думала «другим взять». Ведь не было ни рук, ни ног. Вот такой маленький росточек, ни головы, ни носа. В начале третьего акта, когда должен быть вылет героини и музыка разрывается, она решила просто спокойно выйти на сцену.
Сыграть на контрасте?
Да. Назовите как хотите. Может быть, Семенова так бы и вышла. И убедительно. Но при ковыляющем выходе Лепешинской в зале начался смех. Она потом говорила: подсадка! Какая там подсадка: публика ржала. Понимаете, такие вещи запоминаются. Мессерер не была такой уродкой. Она была просто неинтересной. Без всякого вкуса. Она могла не очень стройно стоять в арабеске и не чувствовать, что это некрасиво. У нее не было чувства линии. То, что на сто процентов было у Галины Улановой.
Осмеливались ли Вы Суламифь Мессерер профессионально обсуждать или немного критиковать?
Я бы вылетела из дома. Ведь я у нее жила. Это, кстати, тоже часть моей жизни, если хотите, жизненной истории, где переплетено столько всего. О многом я уже рассказала в своей книге. Мита (так ее называли домашние) меня воспитывала. Не то что она хороший человек или плохой. Она, например, говорила: «Тебя зажимают, а ты молчишь? Сидишь такая тихая, пассивная, ни на что не реагируешь. Пойди и накричи». Я шла и кричала, потому что она велела. Я просто помню эти вещи. Так она меня учила «активности». Ее реакция на многое была непредсказуема. Когда скончался Шостакович, Щедрин должен был выступать на панихиде. И вот он направляется в темном костюме через двор, обдумывая сосредоточенно свое выступление, и… сталкивается с Митой. Между ними происходит примерно следующий диалог: «Куда это вы такой торжественный?» – «Дмитрий Дмитриевич Шостакович скончался». – «Да? Надо занимать его место!» Нет чтобы сказать минимум: жалко. Она ведь его знала, была первой исполнительницей в балете «Светлый ручей».
Вот еще одна сцена: Кисловодск, утро, я уже подросток. Мита кричит, что пора вставать, подходит к моей постели, сдергивает одеяло и неожиданно говорит: «Ого, как выросла! Гроб-то какой надо будет!» Она не стеснялась ничего. Сама писала в Верховный Совет, чтобы ей почетное звание дали. В ней сочетались как бы несколько личностей. Какая из них была истинной, я до сих пор до конца не знаю.
Могла самоотверженно помогать, но потом столько без конца об этом говорила и напоминала, что лучше бы ничего и не делала. Или, скажем, она не только любила делать шикарные подарки, но и требовала затем, чтобы ей в ответ дарили в сто раз лучшие. Как-то она привезла Аннель Судакевич из-за границы изумительные искусственные цветы и красивое платье. В скором времени у нее тоже был день рождения, и Аннель подарила ей что-то, я уже не помню что. Вероятно, ничего особенного (она ведь не ездила за границу), но от чистого сердца. Так Мита устроила такой скандал, кричала, что́ за дерьмо ей подарили! Возмущалась страшно. И заставила меня отнести подарок обратно. Бедной Аннель пришлось также вернуть Мите ее подарок: платье и цветы.
В довоенные страшные времена тетя первая начала ездить за границу, тогда еще никто не ездил. Кто едет от Большого театра в Маньчжурию? Она. Польшу заняли. Кто едет? Она. Вероятно, «стучала» по традиции тех лет. Асаф ведь так часто не ездил. Она никого не боялась, потому что была в «органах», думаю, не в последнем чине. В 1933 году ее по инициативе Енукидзе послали как члена партии в Париж. А привозила из поездок –