– Хорошо, Марженка, очень хорошо ты сделала, что сказала мне это. А теперь ступай спать!
И Викторка погладила ее круглое плечико. Сестра поправила Викторке подушки, пожелала ей доброй ночи и легла.
Проснувшись утром, Марженка увидела, что кровать Викторки пуста. Она подумала, что та прядет в горнице или вышла во двор, но Викторка как сквозь землю провалилась. Удивленные родители послали к кузнечихе – спросить, не у нее ли дочка; однако и там Викторки не было. «Куда же она подевалась?» – недоумевали домашние, заглядывая в каждый угол. Отправили человека в соседнюю деревню к жениху. Наконец, когда уже пришел встревоженный Антонин, который свою невесту со вчерашнего дня не видел, и когда стало понятно, что нигде ее нет, кузнечиха решилась сказать правду:
– Думаю, она убежала за тем солдатом.
– Быть такого не может! – вскричал жених.
– Вы ошибаетесь, – вторила ему родня Викторки. – Она же его на дух не переносила, с чего бы ей бежать за ним?!
– И все-таки я права, – заявила кузнечиха и передала то, что услышала от Викторки. Тут и Марженка рассказала о вчерашнем разговоре с сестрой; и вот, сопоставив одно с другим, все ясно поняли, что Викторка отправилась искать солдата, потому как не могла справиться с дьявольской силой, которая ею овладела.
– Ее нам судить не за что, Викторка ни в чем не виновата, жаль только, что она не открылась мне раньше, когда я могла еще ее спасти. А теперь поздно, она в его власти и будет ходить за ним столько, сколько он пожелает. И если даже вы сумеете вернуть ее домой, она все равно побежит искать его! – заключила кузнечиха.
– Будь что будет, – решил отец. – Я пойду за ней и попробую уговорить. Она всегда была послушной дочерью.
– Я с вами, батюшка! – воскликнул Тоник, который от творившегося вокруг был в полном замешательстве.
– Ты останешься дома! – сурово приказал старик. – Человек в гневе с разумом не ладит, угодишь еще в каталажку, или обрядят тебя в белый мундир[29]. Этого еще недоставало; ты и так с нами намучился, не растравляй свои раны. Твоей женой ей уже не быть, и думать об этом забудь. Если хочешь, подожди годик, и я отдам за тебя Марженку, она тоже славная девушка. Я был бы рад иметь такого сына, но неволить тебя не стану, сам решай – по уму.
Все вокруг лили слезы, а отец их утешал:
– Не плачьте, ни к чему это. Если не верну ее, значит так тому и быть, покоримся Божьей воле.
Старый Микша запасся несколькими золотыми монетами, дал домочадцам хозяйственные наставления и пустился в путь. По дороге он расспрашивал всех встречных, не видели ли они такую и такую девушку, описывая дочь подробно-преподробно, но никто ему не помог. В Йозефове ему сказали, что егерский полк ушел в Градец, в Градеце – что черный егерь перевелся в другое место и даже вроде бы подумывал подать в отставку. Но где его искать, не сумел Микше подсказать даже тот солдат, что квартировал в его доме. Только и узнал бедный отец, что никто Викторку не видел. Многие советовали ему обратиться к властям, но старик не хотел иметь с ними дела.
– Зачем это мне? – говорил крестьянин. – Еще приведут ее ко мне, как беглянку, чуть не в цепях, и пальцем на нее будут показывать. Не хочу я ей такого позора. Где бы она ни была, она в руках Божьих, без Господней воли ни волоска не упадет с ее головы. Должна вернуться – вернется, нет – значит такова ее доля. А ославить дочь на весь мир не позволю.
Таково было его решение. Знакомого егеря он попросил передать Викторке, если она ему встретится, что отец ее разыскивал и что она может вернуться; и пускай егерь поможет ей найти человека, который сопроводил бы ее домой за доброе слово или за плату. Егерь ему это пообещал – ведь жилось ему у Микшей неплохо, и крестьянин с чистой совестью отправился в обратный путь, полагая, что сделал все, что было в его силах.
Все оплакивали Викторку, молились за нее, служили обедни; но когда миновало полгода, а потом и три четверти года, а о ней по-прежнему не было ни слуху ни духу, ее стали поминать как умершую. И вот прошел год…
Однажды пастухи принесли в деревню новость: в господском лесу видели женщину такого же роста, как Викторка, и такую же черноволосую. Микшовы работники тут же поспешили в лес, весь его обшарили, но никого похожего не встретили.
Я тогда как раз начал помогать прежнему здешнему леснику, моему покойному тестю. Мы, конечно, слышали об этой истории, и, когда я собрался на другой день в лес, старик велел мне глядеть в оба, – может, увижу ту женщину. И я действительно в тот же день заметил неподалеку от поля Микшей, под тремя елями, что переплелись верхушками, какую-то простоволосую незнакомку. То есть Викторку-то я помнил, но вот распознать ее в этой оборванной дикарке сумел не сразу. Однако же это оказалась она! Ее платье господского покроя было когда-то красивым, но теперь оно висело лохмотьями. По ее фигуре я понял, что она скоро станет матерью. Я тихонько покинул свой наблюдательный пост и поспешил домой, к своему старику. Тот сразу отправился сообщить о женщине в Жернов. Родители горько плакали: они предпочли бы, чтобы их дочь умерла. Но делать нечего! Мы договорились следить за ней – надо же было знать, где она спит и куда ходит. Иначе-то ее не приручишь!
Однажды под вечер она пришла в Жернов и пробралась в отцовский сад. Села там под дерево, обхватила руками колени и сидела так долго-долго, глядя в одну точку. Мать хотела было к ней подойти, да Викторка вскочила, перепрыгнула через забор и скрылась в лесу. Тесть мой посоветовал Микшам принести нам еду и какую-нибудь одежду, чтобы я положил все это под те три ели. Авось бедняжка заметит. Ну, Микши так и сделали, собрали, что посчитали нужным, и я отнес собранное в лес. Назавтра пошел проверить: из еды не хватало хлеба, а из одежды – юбки, жакетки и рубашки. Все прочее лежало нетронутым даже и на третий день. Я забрал все, чтобы кто чужой не унес.
Мы долго не могли понять, где она ночует, но я все-таки ее подстерег: под тремя елками была маленькая пещера, там бедняжка и укрывалась. Прежде в том месте, кажется, добывали камень. Вход зарос кустарником, так что найти было трудно, да она его еще и еловыми лапами забросала. Я как-то пробрался туда. Места там хватило бы на одного или двоих, и не было там ничего, кроме мха и кучи палой листвы. Так выглядело ее ложе. Знакомые Викторки и ее родня, да даже отец и Марженка, которая успела уже обручиться с Тондой, пробовали ее выследить, хотели уговорить вернуться домой, но она пряталась ото всех и днем на глаза никому не попадалась.
Как-то раз, когда бедняжка опять пришла к родному дому и уселась под дерево, к ней подкралась Марженка и принялась упрашивать ласковым голоском:
– Викторка, пойдем со мной, пойдем в нашу светлицу, ты ведь давно со мной не ночевала; я соскучилась по тебе, и все домашние тоже.
Викторка взглянула на нее, позволила взять себя за руку, позволила даже завести себя в сени, но там внезапно рванулась и убежала. После этого она много дней не появлялась в саду.
Однажды ночью стоял я на тяге неподалеку от Старой Белильни; луна светила так ярко, что все кругом было как на ладони. И тут я увидел Викторку, выходившую из леса. Она шла, склонив голову к свертку, что прижимала к груди, и поступь ее была очень легкой, мне даже показалось, что она вовсе не касается ногами земли. Направлялась она прямиком к плотине. Я и раньше видел, как она сидит у воды или на косогоре под огромным дубом, так что ничего дурного и в тот раз не заподозрил. Но потом пригляделся – ба! – да она бросила что-то в воду! А потом раздался странный смех – до того странный, что у меня волосы на голове зашевелились. Собака моя громко и жутко завыла, а я задрожал от ужаса. И тут Викторка уселась на пень и принялась петь; слов я не разбирал, но мотив был знакомый – я узнал колыбельную, что поют деткам матери:
Спи, дитя, спи, Глазки сомкни, Будет Бог с тобою спать, Ангел колыбель качать – Спи, дитя, спи!
Напев этот звучал в ночи так жалобно, что у меня от страха даже колени ослабели. Два часа сидела она на берегу и пела. И с тех пор она приходит туда каждый вечер и поет эту самую колыбельную. Поутру я рассказал все своему старику, и он сразу догадался, чтó она бросила в воду, – и так оно и было. Когда мы увидели ее в следующий раз, фигура у нее изменилась. Мать ужаснулась, все прочие содрогнулись, но что тут поделаешь? Не ведала она, что творила.
Мало-помалу привыкла она приходить и к нашей двери, в основном гонимая голодом. Но повадка у нее была та же, что и сейчас: пришла, замерла, что твоя статуя, – и ждет! Моя жена – тогда еще будущая – тут же выносила ей поесть; снедь Викторка брала молча и сразу убегала в лес. Когда, обходя лес, я встречал бедняжку, то непременно протягивал ей хлеб, и она брала его, но если я пробовал заговорить с ней, стремительно убегала, не взяв еду. Она цветы очень любит; у нее всегда в руке букет или несколько цветочков за лиф заткнуты, а как завидит ребенка, тут же их ему дарит. Знает ли она, что делает? Да кто ж ее разберет! Я бы и сам хотел понять, что творится в ее бедной головушке, но объяснить это никому не под силу, а спрашивать о том несчастную Викторку бесполезно.
Когда Марженка с Тоником играли свадьбу и поехали в Красную Гору венчаться, Викторка прибежала к родительскому дому – один Бог ведает, откуда она обо всем узнала. В подоле юбки у нее были цветы; зашла она во двор и принялась их разбрасывать. Мать ее расплакалась, вынесла ей пирогов и всякой вкусной еды, но она развернулась и помчалась к лесу.
Отец Викторки очень терзался: она ведь была его любимицей. На третий год он умер. Я тогда как раз был в деревне, и Тоник с женой со слезами на глазах расспрашивали меня, не видел ли я Викторку. Они хотели бы привести ее в дом, но не знали, где она. Отец, мол, никак умереть не мог, и все говорили, что это Викторка душу его на земле держит. Я вернулся в лес в надежде ее отыскать; я решил рассказать ей об отце – не важно, поймет она меня или нет. Она сидела под елями; я вроде как ненароком прошел мимо нее и негромко, чтобы не спугнуть, сказал: