«Я прямиком из Кладско, дядюшка боится, как бы меня в армию не забрали, там повсюду рекрутеры бродят, вот он и отослал меня, едва я из Берлина вернулся, в Чехию, потому что думает, что тут проще укрыться. Перебрался я благополучно через горы – и вот я здесь».
«Господи, – говорю, – хоть бы тебя не сцапали! А что твоя мама?»
«Я ее еще не видел. Я только в два часа ночи сюда пришел и не захотел бедняжку будить. Дай, думаю, прилягу на травку под Мадленкино окошко, она пташка ранняя, как из дому выйдет, так и я поднимусь, – ну и улегся на зеленую перину. Да уж, правду в деревне толкуют: „Стоит жаворонку запеть, как Мадлена траву рвать принимается“. Только рассвело, а ты уже косишь. Я видел, как ты умывалась у колодца, как волосы расчесывала, и едва удержался, чтобы не подойти к тебе… А потом ты молиться стала, не мог же я твою молитву прерывать. Ну вот, а теперь ответь: ты меня по-прежнему любишь?»
Вот о чем он спросил, и я, конечно, сказала, что люблю, ведь мы любили друг друга чуть не с детства и я ни о ком другом даже помыслить не могла. Мы немного поболтали, а потом Иржик пошел домой, к маме, а я решила поскорее рассказать отцу, что молодой Новотный вернулся. Батюшка мой был мудрым человеком и сразу сказал, что зря он приехал, потому как времена стоят опасные.
«Не знаю, – говорит, – удастся ли ему спастись от белого мундира, мы сделаем, что в наших силах, чтобы его уберечь, но для этого молчать надо о его приезде».
Новотная сама не своя была от радости, что ее сын объявился, только страшно за него боялась. Иржи ведь уже внесли в рекрутские списки и не взяли в армию лишь потому, что не знали, где он. Три дня он просидел в сене на чердаке. Днем у него бывала мама, а под вечер туда пробиралась я, и мы вполголоса болтали о том о сем. Я так за него беспокоилась, что ходила как в воду опущенная и думать забыла о том надоедливом офицере. Несколько раз я попалась ему на глаза, и он, видать, решил, что я к нему подобрела. В общем, завел он опять прежнюю песню, а я его не перебивала, не отгоняла от себя так смело, как раньше, потому что опасалась за Иржика. Правда, мы его так надежно укрыли, что никто, кроме меня, тетушки Новотной и моих родителей, не ведал, что он вернулся в деревню.
И вот на третий вечер возвращаюсь я из дома Новотных… Я тогда немного подольше у Иржика задержалась… Тишина кругом и темнота… И вдруг выскакивает передо мной этот офицер. Он пронюхал, что я часто тетушку Новотную навещаю, и подстерег меня в саду. Что мне было делать? Я, конечно, могла закричать, но Иржи на чердаке любое громкое слово бы услышал, и я решила молчать, чтобы он себя не выдал. Я положилась на свою силу и, поняв, что иначе от наглеца не отделаться, пустила в ход кулаки. Не смейся, девонька, и не смотри на меня так – я тогда не такая была, как сейчас; хоть ростом я и не вышла, но зато брала ловкостью и проворством, да и руки у меня к тяжелой работе привыкли. Я бы наверняка его одолела, если бы он от ярости не начал во весь голос браниться. Тут, конечно, Иржи его услышал, коршуном кинулся на него сверху и схватил за горло. До Иржи донеслась ругань, он выглянул в окошко, узнал меня в ночном мраке и сразу прыгнул вниз, не боясь шею себе свернуть. Да он все равно бы прыгнул, хоть бы даже в костер.
«Что ж вы за офицер такой, коли нападаете ночью на честную девушку?!» – кричал он.
Я его удерживала, умоляла подумать, во что он ввязывается, однако он, точно клещами, сжимал шею наглеца и дрожал от злости. Но потом мне все-таки удалось его чуть успокоить.
«В другое время и в другом месте я бы с вами покруче обошелся, но сейчас я только вот что скажу: эта девушка – моя невеста, и если вы опять посмеете ее обидеть, у нас с вами будет другой разговор! А теперь убирайтесь!»
И он перебросил офицера через калитку, точно гнилую грушу, а меня обнял и сказал: «Мадленка, не забывай меня, поклонись моей матушке и – прощай! Мне надо бежать, не то меня схватят. Не бойтесь за меня, я знаю тут каждую тропинку и смогу незамеченным добраться до Кладско, а там уж найду где спрятаться. Приходи на богомолье в Вамбержице, там и свидимся!»
И не успела я опомниться, как он исчез. Я сразу метнулась к Новотной – рассказать, что случилось; потом к нашим; мы все почти ополоумели от страха, любого шороха пугались. Офицер разослал солдат во все стороны, по всем дорогам. Он Иржика в лицо не знал и потому решил, что это парень из какой-то ближней деревни и что его легко будет найти. Но Иржик сумел от всех них ускользнуть. Я избегала нашего жильца, как могла, а он, не зная, как мне еще отомстить, принялся распускать обо мне по деревне гадкие слухи. Хорошо, что меня все знали, так что никто ему не поверил. К счастью, вскоре войску приказали отойти назад, потому как пруссаки границу перешли. Ничего путного из той войны не получилось, крестьяне прозвали ее «пирожковой», – мол, солдаты все пироги местные съели да домой воротились.
– А что с Иржи-то сталось? – спросила Кристла, слушавшая бабушкин рассказ с жадным любопытством.
– Мы ничего не знали о нем до самой весны, в то беспокойное время мало кто путешествовать решался, все по своим углам сидели. Жили мы как на иголках. Наступила весна, а о нем ни слуху ни духу. И я все-таки осмелилась отправиться на богомолье, как и обещала Иржику. Туда знакомые собрались, и родители меня с ними отпустили. Вожак наш знал Кладско как свои пять пальцев, и батюшка поручил меня его заботам.
«Зайдем ненадолго к пани Лидушке, надо же в порядок себя привести», – сказал вожак, когда мы добрались до города.
Мы вошли в маленький трактир на окраине. Мимо этого трактира никто из чешских путников не проходил: пани Лидушка была родом из наших мест. Тогда еще в Кладско многие говорили по-чешски, но ведь с земляками всегда приятно повидаться. Пани Лидушка встретила нас с распростертыми объятиями и пригласила в свою комнату.
«Садитесь, прошу вас, а я сейчас, только принесу вам винного супу», – сказала она и скрылась за дверью.
Сердце у меня колотилось как бешеное, я радовалась, что увижусь с Иржи, и в то же время боялась, не приключилось ли с ним чего дурного, пока мы были в разлуке. И тут я слышу, как кто-то здоровается с Лидушкой, а голос такой знакомый! И она отвечает: «Проходите, пан Иржик, у меня как раз гости из Чехии!»
Дверь распахнулась, на пороге появился Иржи – и я замерла как вкопанная. На нем был военный мундир! У меня аж в глазах потемнело. Иржи пожал мне руку, обнял и чуть не плача сказал: «Вот, Мадленка, погляди на меня, несчастного; только-только выучился я ремеслу и стряхнул с плеч дело, что было мне не по душе, как пришлось снова ярмо надевать. Из огня да в полымя! Останься я в Чехии, так служил бы хоть своему государю императору, а тут вынужден служить чужому!»
«Господи, да как же тебя схватили-то?» – спрашиваю.
«Ох, милая моя, дурачок я был неопытный. Не поверил разумному дядюшке. Как убежал я тогда от вас, так всё места себе не находил, тосковал сильно. И как-то в воскресенье пошел с дружками в трактир, хотя дядя меня и отговаривал. Там напился и попался на глаза вербовщикам, которые по трактирам таких пьяных и ловят».
«Экие мерзавцы! – перебила его пани Лидушка, войдя в комнату с большой супницей. – Бывал бы пан Иржик у меня почаще, такого бы не случилось. Уж меня-то не проведешь, я все их штучки знаю. Вот, к слову сказать, его дядюшка только в мой трактир и ходит. Ну да что теперь поделать – молодо-зелено. Но вы, пан Иржик, не переживайте, наш император рослых солдат любит, так что быть вам скоро капралом».
«Сделанного не воротишь, – проговорил Иржи. – Мы ж тогда себя не помнили, вот вербовщики и обвели нас вокруг пальца, а когда мы протрезвели, то и я, и Леготский, лучший мой товарищ, были уже солдатами. Я волосы на себе рвал, но изменить ничего не мог. Дядюшка тоже очень горевал, но в конце концов придумал, как хоть немного мне помочь. Он пошел к генералу и упросил его оставить меня здесь и побыстрее произвести в капралы, а еще… Ладно, это я потом тебе скажу. Пожалуйста, не грусти, я ведь так рад тебя видеть!»
Мы изо всех сил пытались утешить друг дружку. Позднее Иржи отвел меня к своему дяде, и он встретил нас очень приветливо. Вечером пришел Леготский… Хороший был человек, они с Иржи всю жизнь дружили, теперь-то оба уже на том свете, а я вот еще жива.
– Так выходит, бабушка, что вы домой больше не вернулись? За дедушку вышли? – вдруг влезла в разговор Барунка, которая давно уже слушала рассказ старушки, а теперь решилась отвлечь ее от счастливых воспоминаний о том свидании в Кладско.
– Ну, иначе и быть не могло, ведь Иржик не хотел меня отпускать. Дядюшка выхлопотал ему позволение жениться, так что оба только и ждали, когда я приду на богомолье. Иржи ушел ночевать в казарму, а я осталась у дядюшки. До чего же добрый был старичок, земля ему пухом. Назавтра поутру Иржи прибежал к нему о чем-то советоваться. А потом спросил меня: «Мадленка, отвечай как на духу: любишь ли ты меня так сильно, чтобы переносить со мной невзгоды и покинуть отца с матерью?»
Я ответила, что очень его люблю. «Тогда, – говорит, – оставайся тут со мной и стань моей женой!» А потом обхватил руками мою голову и принялся целовать.
Он прежде никогда меня не целовал, не было это у нас в обычае, но тут бедняга от радости совсем забылся и плохо понимал, что делает.
«Но что твоя мама скажет и что мои об этом подумают?» – спросила я, и сердце у меня в груди прыгало то ли от счастья, то ли от страха.
«Да что ж они плохого сказать могут? Они же нас любят, так что не захотят меня мучить!»
«Но, Иржик, как же без родительского благословения?»
Иржик ничего на это не ответил, а дядя выслал его из комнаты и сказал мне: «Мадленка, ты девушка набожная и мне нравишься. Я вижу, что Иржи будет счастлив с тобой. Недаром он все это время так по тебе тосковал. Был бы он другим человеком, я бы, может, и стал с ним спорить, но мой племянник привык своим умом жить. Он был вне себя от горя, когда попал в солдаты, и если бы не я, не знаю, что бы с ним стало