Бабушка сидела на крыльце; туча, висевшая уже над самым домом, пугала ее. Аделка и мальчики играли на заднем дворе; им было так жарко, что они с радостью скинули бы с себя все одежки и кинулись в прохладный ручей, если бы не опасались бабушкиного гнева. Аделка, всегда бойкая и неугомонная, как вьюрок, теперь зевала, отказывалась играть и в конце концов уснула. Старушка тоже чувствовала, что веки у нее тяжелеют. Ласточки летали по-над самой землей или прятались в гнездах; паук, давно уже примеченный бабушкой, перестал охотиться на мух и залез в свою паутину; домашняя птица скучилась в холодке у курятника, собаки лежали у бабушкиных ног и, вывалив языки, дышали так часто и тяжело, словно совсем недавно им пришлось загонять дичь. Деревья стояли недвижно, не шевеля ни единым листочком.
Пан Прошек и его жена вернулись из замка.
– Господи, какая жуткая гроза надвигается; надеюсь, все дома? – уже издалека спрашивала взволнованная Тереза.
Детей зазвали в дом, отбеливавшееся полотно унесли от ручья, кур загнали в курятник. Бабушка положила на стол хлеб, приготовила «громовую свечу», закрыла все окна. Воцарилась мертвая тишина, солнце затянула черная туча… Пан Прошек стоял на дороге, оглядывая окрестности. В лесу, на горушке, он заметил Викторку. Тут налетел резкий порыв ветра, раздался удар грома, черную тучу пронзила молния. «Боже, она же прямо под деревом!» – сказал себе пан Прошек и начал кричать и махать руками, показывая несчастной, что ей надо уйти из опасного места. Но Викторка лишь радостно хлопала в ладоши, любуясь молниями, и не обращала на предостережения никакого внимания. Крупные капли дождя, вспышки молний, освещавшие черное брюхо тучи, глухое ворчание грома… Разразилась сильнейшая гроза.
Пан Прошек вошел в дом. Бабушка уже запалила «громовую свечу»; она молилась вместе с детьми, которые вздрагивали и бледнели при каждой вспышке молнии. Пан Прошек ходил от окна к окну, следя за тем, что происходит снаружи. Небо будто разверзлось, лило как из ведра, молнии били одна за другой, гром грохотал почти непрерывно… Казалось, в тучах неистовствуют какие-то злые духи. Короткий миг тишины – и вдруг сине-желтая вспышка осветила двор, зигзагообразная молния пробила тяжелую тучу, и жуткий грохот раздался прямо над головами испуганных обитателей Старой Белильни. Бабушка хотела сказать: «Свят, свят!» – но слова не шли у нее с языка; пани Прошекова ухватилась за стол, пан Прошек заметно побледнел, Ворша и Бетка упали на колени, дети принялись плакать. Гроза, вложив в эти удары всю свою ярость, начала постепенно стихать. Слабее становились громовые раскаты, тучи расступались, меняя цвет, между ними проглядывала уже сияющая голубизна. Молнии больше не били, дождь прекратился… Гроза кончилась.
Снаружи все заметно переменилось. Земля еще не оправилась от потрясения, казалось даже, что она чуть подрагивает от пережитого испуга; солнце взирало с небес хотя и влажным, но все же ясным взором; кое-где виднелись последние облачка, напоминание о недавней яростной грозе. Трава и цветы клонились долу, по дорогам текли бурные ручьи, вода в ручье потемнела от грязи, деревья стряхивали с себя тысячи капель, блиставших на их зеленых одеждах. Птицы опять кружили в воздухе, гуси и утки с наслаждением плескались в лужах и ручьях, оставленных дождем, куры гонялись за жучками, снова вылезшими на поверхность, паук покинул свое убежище – все живое, отдохнув, опять спешило радоваться, охотиться, искать пропитание.
Пан Прошек вышел из дома, огляделся – и что же он увидел? Старая груша, много лет осенявшая крышу своими ветвями, была расколота молнией! Половина ее лежала на кровле, половина – на земле. Она давно уже не плодоносила, да и прежде груши ее были невкусными, но все привыкли к тому, что листва этого дерева с весны по самую зиму украшала крышу дома.
В полях ливень тоже наделал немало бед, но люди все же радовались: град был бы для колосьев куда опаснее. Ближе к вечеру, когда земля немного подсохла, пан отец направился к шлюзу – по обыкновению, в башмаках; бабушка встретила его, когда шла в замок. Он рассказал, что дождь немного попортил фрукты в его саду, угостил ее понюшкой табаку и спросил, куда это она собралась; услышав, что к княгине, он кивнул, и на том они расстались.
Пан Леопольд, судя по всему, получил приказ немедля проводить бабушку к княгине, потому что без малейших проволочек отворил перед ней дверь в маленький салон, где ожидала ее хозяйка замка. Она была одна. Когда бабушка, получив приглашение садиться, осторожно опустилась на стульчик, княгиня сказала:
– Мне по душе твои простодушие и искренность; я полностью тебе доверяю и очень надеюсь, что ты откровенно ответишь на мои вопросы…
– Да как же иначе, милостивая пани, спрашивайте, конечно, – ответила бабушка, недоумевая, чем она может быть полезна княгине.
– Ты сказала вчера: «В родных краях барышня увидит то, что мило ее сердцу, и на щеках ее вновь расцветут розы». Твои слова прозвучали так многозначительно, что я призадумалась. Я не ошиблась, ты говорила это с каким-то умыслом?
И княгиня пристально взглянула на старушку.
Бабушка ничуть не смутилась. Немного поразмыслив, она ответила со всей возможной прямотой:
– Да, я нарочно сказала это. Что было у меня на уме, то и слетело с языка. Мне, милостивая пани, хотелось, чтобы вы кое-что заметили. Вовремя сказанное слово бывает порой дороже золота.
– Так ты повторяешь то, что услышала от графини?
– Боже упаси! Милая барышня вовсе не из тех, кто горюет прилюдно… Ну да кто сам страдал, тот все примечает. Не всегда человек может скрыть то, что его терзает, вот я и догадалась.
– О чем ты догадалась? Что навело тебя на такие мысли? Скажи мне – и поверь, что спрашиваю я об этом не из пустого любопытства. Мною движет любовь к ребенку, который дорог мне как родной. Я волнуюсь за мою Гортензию… – с тревогой в голосе проговорила княгиня.
– Я перескажу вашей милости, что слышала, в этом нет ничего дурного, да и хранить секрет я не зарекалась, – ответила бабушка и передала княгине свой с графиней разговор, который касался и болезни девушки, и ее помолвки. – Одна мысль ведет за собой другую, – объясняла старушка. – Издалека все зачастую представляется не так, как вблизи, а ум-то у каждого человека свой. И вот, милостивая пани, что мне подумалось: не дала ли молодая графиня согласие выйти за того графа лишь потому, что хотела угодить вам? Когда вчера я смотрела на нее, сердце мое готово было разорваться от сострадания. Мы разглядывали красивые картинки, которые она рисовала, и вдруг на глаза мне попалась одна, писанная, как я поняла, тем художником, что учил ее, и им же ей подаренная. Я спросила, не он ли сам на этом рисунке… Ну, старые люди – они же как дети малые, все-то знать хотят… А она зарделась, точно маков цвет, и молча встала с глазами, полными слез. Мне, ваша милость, этого хватило, а уж вам решать, права старая бабушка или нет.
Княгиня поднялась с кресла, прошлась по комнате и проговорила негромко, словно размышляя вслух:
– Ничего-то я не замечала! Гортензия всегда такая веселая, такая послушная. И она ни разу не упоминала его имени.
– Что ж поделаешь, – ответила старушка, – натуры-то у всех разные. Кто-то не бывает доволен и счастлив без того, чтобы не известить весь мир о своих бедах и радостях, а кто-то таит все в самой глубине своего сердца и уносит с собой в могилу. Такие молчуны редко откровенничают. По-моему, люди подобны разным травам. Одни растут повсюду, на каждом лугу и на каждой меже, так что ходить за ними далеко не нужно. Другие же скрываются в гуще леса и вынуждают меня заглядывать под листочки на земле и даже, не жалея труда, взбираться на крутые склоны и перелезать через каменные глыбы. И пускай руки мои бывают исколоты колючками, а ноги гудят от усталости, но такая вот редкая былинка вознаграждает меня сполна. Баба-травница, что порой спускается к нам с гор, всегда говорит, доставая из своего мешка душистый мох: «Много сил я потратила, пока искала его, но и воздаст он мне сторицей». Мох этот пахнет фиалками и зимой напоминает о весне… Простите, милостивая пани, вечно я сбиваюсь на другое. Я только прибавлю еще, что барышня Гортензия, может, была прежде весела потому, что жила надеждой, а теперь ее больше нет, вот любовь ее и разгорелась с новой силой. Часто же так случается, что стоит нам чего-то лишиться, как мы начинаем ценить это вдвое больше.
– Спасибо за правду, тетушка, – сказала княгиня. – Не знаю, принесет ли она мне пользу, но главное для меня – видеть Гортензию счастливой. Многим же моя воспитанница будет тебе обязана, ведь ты открыла мне глаза на истинное положение вещей! Хорошо, больше я тебя не задерживаю. Приходи завтра в замок вместе с внуками – графиня начнет рисовать вас всех.
С этими словами княгиня отпустила бабушку; старушка уходила очень довольная, в уверенности, что сделала доброе дело.
Поблизости от дома бабушка повстречала пана лесничего; вид у того был встревоженный, и шагал он очень быстро.
– Послушайте только, что у нас случилось! – обратился он к бабушке.
– Вы меня пугаете! Говорите же!
– Викторку убило молнией!
Бабушка всплеснула руками и какое-то время не могла вымолвить ни слова; две большие слезы скатились по ее щекам.
– Господь любил ее, так пожелаем же ей обрести покой! – наконец проговорила старушка.
– Легкая смерть! – добавил лесничий.
Тут из дома показался пан Прошек с женой и детьми; услышав страшное известие, все застыли как вкопанные.
– Я ведь окликал ее в самом начале грозы, мне было страшно оттого, что она стояла под деревом. Я и кричал, и руками махал, но она только смеялась. Значит, я видел ее тогда в последний раз. Земля ей пухом.
– А кто же ее нашел?
– Я пошел осматривать лес – не наделала ли гроза убытку; поднялся на холм, к сросшимся елям, тем, что стоят над пещерой Викторки, и вижу – лежит что-то под хвойными лапами. Я крикнул – оно не шевелится, я задрал голову, чтобы посмотреть, откуда нападало столько веток, а с обеих елей с внутренней стороны кора точно нарочно содрана. Вот упавшие ветки-то и укрыли тело. Я их разгреб – а там Викторка, мертвая. Я коснулся ее – она уже похолодела. С левой стороны от плеча и до ноги одежда ее была сожжена. Она, верно, радовалась грозе – всегда смеялась, когда видела молнии, вот и взбежала на вершину холма, откуда хорошо все видно, и встала под ели. Там-то смерть ее и настигла.