– Вот я вас! Сейчас охоту на ребятишек устрою! – и незаметно улыбнулся.
– Это наверняка проделки нашего сорванца! – сказала бабушка. – Пожалуй, нам пора домой, а то как бы дети всю мельницу вверх ногами не перевернули.
Но хозяева запротестовали – да как же так?! Ведь еще не кончен разговор о французской войне и трех монархах![23] Бабушка знала про всех троих – она была женщина опытная, разбиралась в воинском уставе, и никто даже не пытался оспорить ее слова.
– А что это за три ледяных великана, которых русские наслали на Бонапарта? – спросил у бабушки младший помощник мельника – веселый и красивый паренек.
– Неужто не догадался, что это были три месяца – декабрь, январь и февраль? – ответил ему старший. – У русских такая зима, что люди должны лица платками закрывать, чтобы носы не отмерзли. Французы-то к холодам непривычные, как пришли, так себе все и отморозили. А русские знали, что так и будет, и потому нарочно их заманивали. Умны, ничего не скажешь!
– Я слышал, будто вы императора Иосифа знавали. Правда это? – спросил один из помольщиков.
– Еще бы не знавала! Ведь я с ним говорила, и он даже подарил мне этот вот талер, – сказала бабушка, прикасаясь к висевшей на ее бусах монете.
– Да как же так вышло? Поведайте! – раздалось со всех сторон. Дети на печи притихли, а потом спустились вниз и тоже начали уговаривать бабушку рассказать о ее знакомстве с императором.
– Но пани мама и пан отец это уже слышали, – принялась отнекиваться бабушка.
– Хорошую историю можно не то что дважды, а и много раз послушать, – отозвалась пани мама. – Рассказывайте, очень вас прошу!
– Ну хорошо, расскажу, только вы, дети, сидите смирно и не перебивайте.
Дети тотчас расселись вокруг старушки и замерли.
– Когда строили Новый Плес (Йозефов)[24], я была еще подростком. Сама-то я родом из Олешнице; знаете, где это?
– Знаем. За Добрушкой[25], в горах, на силезской границе. Верно? – отозвался старший работник.
– Верно. Так вот. Рядом с нами жила в маленьком домишке вдова Новотная. Она зарабатывала тем, что ткала шерстяные одеяла; как наберется у нее несколько штук готовых, так она их в Яромерж или в Плес несет – на продажу. Моя покойница-мать очень ее привечала, а мы, дети, забегали к ней по нескольку раз на дню. Мой батюшка был крестным ее сынишки. Когда я уже стала к работе пригодна, она мне сказала: «Садись к станку и учись, лишним в жизни не будет. Чему в молодости обучишься, то в зрелости пригодится». Я до работы всегда жадная была, так что отлынивать не стала и скоро так ткацкое ремесло освоила, что и подменить ее при случае могла. В то время император Иосиф часто бывал в Новом Плесе; разговоров о нем ходило множество, и те, кто его встречал, носы потом невесть как задирали.
Однажды Новотная собралась со своим товаром в город, и я упросила родителей отпустить меня с ней – хочу, мол, на Плес посмотреть. Матушка видела, что у вдовы много одеял набралось, тяжело ей будет, и потому сказала: «Ступай, поможешь куме». И назавтра мы с ней по холодку двинулись в путь и к полудню добрались до лугов напротив Плеса. В одном месте там бревна были навалены, вот мы на них и уселись башмаки надеть. Только Новотная проговорила: «Ну и куда ж мне, бедной вдове, эти свои одеяла нести?» – как я увидела, что со стороны Плеса к нам шагает незнакомый господин. В руке у него было что-то наподобие флейты; время от времени он подносил ее к лицу и принимался поворачиваться в разные стороны.
«Глядите-ка, тетушка, – говорю я Новотной, – это же, никак, музыкант? Дует во флейту, а сам вертится».
«Ну ты и дурочка, – отвечает вдова. – Вовсе это не музыкант, а господин, который за стройкой присматривает. Я его тут часто вижу. У него в трубке есть стеклышко, и он через него вдаль смотрит. Тогда ему все вокруг видно – и кто что делает, и кто куда идет».
«Ах тетушка, значит, он видел, как мы обуваемся?» – спросила я.
«И что с того? Мы же ничего дурного не делали», – рассмеялась Новотная.
Пока мы этак-то с ней болтали, господин подошел совсем близко. На нем был серый камзол и маленькая треугольная шляпа, а из-под нее свисала косичка с бантиком. Писаный красавец, да притом совсем еще молодой!
«Куда идете? Что несете?» – спрашивает. И стоит рядом с нами. Ну, тетушка ему ответила, что идем мы в Плес, а несем товар на продажу.
«И что же это за товар?»
«Шерстяные одеяла, сударь, чтобы в холода укрываться; может, и вам какое приглянется».
И Новотная проворно развязала узел и разложила одеяло прямо на бревнах. Хорошая она была женщина, степенная такая, но, когда дело торговли касалось, болтала без умолку, прямо не унять.
«Это твой муж делает?» – спросил ее господин.
«Делал, сударь, делал, что правда, то правда, да вот осенью два года будет, как последнее одеяло соткал. До чахотки доработался. Хорошо еще, что я всегда к станку приглядывалась и ткать выучилась, – есть теперь чем жить. Вот и Мадленке я вечно твержу: „Учись, девочка, чему научишься, того не отнять“».
«Так это твоя дочь?»
«Нет, господин, она кумы моей дочка. Подсобляет мне иногда. Вы не смотрите, что она такая маленькая, – девчушка она ловкая, и руки у нее золотые. Это вот одеяло она сама выткала, я ей не помогала!»
Господин потрепал меня по плечу и ласково на меня взглянул; ни прежде, ни потом не видела я таких красивых и синих, как васильки, глаз!
«А своих детей у тебя разве нет?» – повернулся он опять к Новотной.
«Есть один мальчишка, – ответила та. – Я его в Рыхнов[26] на учение отдала. Господь Бог наделил его способностями, учится он играючи и так в церкви поет, что прямо заслушаешься. Я никаких денег не пожалею, чтобы он священником стал!»
«А если он не захочет им стать?» – спросил господин.
«Захочет, сударь, обязательно захочет. Иржи у меня мальчик послушный», – отвечала тетушка Новотная.
А я, пока они говорили, все смотрела на эту трубочку и думала – как же он в нее глядит-то? И он, словно бы угадав мои мысли, вдруг повернулся ко мне и спросил: «Тебе, верно, хочется знать, далеко ли в эту подзорную трубу видно?»
Я покраснела и потупилась от смущения, а Новотная возьми да и скажи:
«Мадлена думала, что это флейта, а вы – музыкант. Ну, я уж ей растолковала, кто вы такой».
«А ты знаешь, кто я?» – засмеялся господин.
«Не то чтобы я знала, как вас зовут, но знаю, что вы в свою трубку присматриваете за людьми, которые строят крепость. Правильно?»
Господин даже за бока от хохота схватился.
«Что ж, тетушка, – говорит, – угадала. А ты, – повернулся он опять ко мне, – можешь, если хочешь, в эту подзорную трубу посмотреть».
Тут уж он смеяться перестал и сам трубку мне к глазу приложил. И я, милые вы мои, такие чудеса увидала! Жителям Яромержа прямо в окна заглядывала, примечала, кто что делает, да так, будто совсем рядом стояла. Даже людей, что в полях работали, рассмотрела! Я и тетушке Новотной трубу дать хотела, да она отказалась:
«Стара я уже в игрушки играть!»
«Но это не для игры, тетушка, а для дела нужно!» – возразил господин.
«Может, оно и так, да мне это ни к чему», – ответила вдова и так в волшебное стекло и не глянула. А я вдруг подумала, что смогу рассмотреть в трубу императора Иосифа, и начала водить ею из стороны в сторону, и даже сказала господину, раз уж он был такой добрый, кого хотела бы увидеть.
«Тебе так важно посмотреть на императора? Ты что же, любишь его?» – спросил господин.
«Да как же его не любить? – отвечала я. – Все знают, какой он добрый и приветливый. Мы каждый день за него молимся, хотим, чтобы Господь даровал ему долгие годы царствования – ему и его матери-императрице!»
Господин вроде как улыбнулся и сказал:
«Так, может, ты и поговорить бы с ним хотела?»
«Боже сохрани, я бы от страха не знала, куда глаза девать!» – ответила я.
«Да ведь меня же ты не боишься, а император такой же человек, как я!»
«Ну нет, он совсем не такой, сударь, – вмешалась тетушка Новотная. – Император – это император, по-другому и не скажешь. Я слыхала, что того, кто на него смотрит, то в жар, то в холод бросает. Наш советник с ним два раза говорил, вот он это и сказывал».
«У вашего советника совесть, видать, нечиста, потому он и не может никому в глаза смотреть», – сказал господин и написал что-то на листке бумаги.
Листок этот он протянул вдове Новотной, прибавив, чтобы она шла тотчас же в цейхгауз в Плесе, – ей там, дескать, заплатят за все ее одеяла. А мне он дал серебряный талер, сказав:
«Возьми эту монету на память об императоре Иосифе и его матушке. Молись за него, молитва чистого сердца мила Богу. А как вернетесь вы обе домой, то расскажите всем, что говорили с самим императором Иосифом!»
Вымолвил это – и сразу ушел.
А мы упали на колени и от страха и радости точно онемели. Потом тетушка принялась меня бранить, что я столько лишнего наболтала, будто это я, а не она тараторила без умолку. Но разве могли мы подумать, что перед нами сам император?! Утешало нас только то, что мы его не прогневали, раз он мне талер подарил. В цейхгаузе Новотной дали тройную цену против той, на какую она рассчитывала. Домой мы летели как на крыльях, и рассказам потом не было конца, и все нам страшно завидовали. В талере просверлили дырочку, и с тех пор я ношу его на шее. Уж сколько я всего натерпелась, но его не продала и не разменяла. Жаль, ах, до чего жаль, что лежит уже этот добрый господин в сырой земле! – вздохнув, закончила бабушка свою историю.
– Еще бы не жаль! – подтвердили остальные. Дети, впервые услышавшие приключения талера, принялись рассматривать его со всех сторон; он тотчас сделался знаменит. Ну а бабушка еще больше возвысилась в их глазах – ведь она говорила с самим императором Иосифом!