Эх, спина, спина! Знает же, что там три грыжи в позвоночнике, но все не досуг ими заняться. Советую плавание освоить. Может, стоит попробовать? Сейчас в мае еще холодно, а как потеплеет, надо на озеро походить. Вдруг и, правда, поможет.
Ильич, кряхтя, присел на диван. Поморщившись, положил под язык таблетку валидола. Что-то с утра побаливало за грудиной. Видать, опять сердчишко расшалилось. Надо бы ЭКГ снять. Да, ладно, потом. До приема осталось двадцать минут, надо идти в поликлинику. Тем более что утром, когда грыжи оперировал, принял валидол и отпустило. Может, и сейчас отпустит. А нет, пойду ЭКГ все же сниму. От невеселых мыслей отвлек тревожный стук в дверь, Ильич разрешил войти.
– Игнатий Ильич, я знала, что вы всегда тут перед приемом отдыхаете, – пытаясь отдышаться, затараторила вошедшая медсестра Валя, с первого поста хирургического отделения.
– А я и не скрывал, – кивнул Ильич, ощущая, как приятный холодок от таблетки заполняет собой рот.
– Вас срочно в операционную! Там Марк Борисович с доктором Протасовым оперируют больного с ранением сердца, и что-то у них пошло не так. Требуют вас.
– Бегу, – вскочил с дивана Ильич, на ходу надевая висевший рядом на спинке халат и устремляясь к входной двери…
– Игнатий Ильич, сложный случай, – торопливо стал объяснять ему склонившийся над операционным столом заведующий. – Тут ножевое ранение, проникающее в полость левого желудочка сердца. Рана сразу у коронарной артерии, никак не ушить ее, чтоб артерия в шов не попала. Сами понимаете: прошьем коронарную артерию – наступит гибель миокарда, как при обширном инфаркте. А парень молодой – всего восемнадцать лет. Сегодня в армию провожали.
– Не отпускайте палец с раны сердца, – громко приказал Ильич, заглянув в распахнутую перед ним грудную клетку.
– Стараюсь, – тусклым голосом ответил заведующий, – чуть ослабишь, и струя крови сразу прямо в потолок бьет.
– Все – ясно, живо дайте мне стерильный халат и перчатки! – коротко бросил Ильич. И уже всовывая руки в рукава операционного халата, ловко накинутого на него операционной сестрой, почувствовал, как боль в его сердце усилилась и из сжимающей стала острой, словно тысячи иголок одновременно ткнули его в левый бок и за грудину. – Не помог валидол, не помог, – мелькнуло у него в голове, – надо нитроглицерин принять. – Ладно, ушью сердце и приму, сейчас некогда.
– Вставайте на мое место, – отстранился заведующий, пропуская Ильича к операционной ране.
– Шить! Нерассасывающую нить, лучше на атравматической игле, – превозмогая боль в сердце, тихо приказал Ильич.
– Лавсан подойдет? – испуганно покосилась на него операционная сестра, видя серо-землистый вид старого хирурга.
– Пойдет, только не очень толстый, давай.
– А что вы собираетесь сделать? – Марк Борисович еле держал палец на подпрыгивающим сердце. – Сердце так колотит. Не представляю, как можно что-то ушить на таком прыгающем органе. Я, признаюсь, никогда еще ран сердца не ушивал. Первый раз, и тут такое!
– Попытаюсь наложить швы под артерией, – почти одними обескровленными губами ответил Ильич. – Как поднесу иглу с иглодержателем, сразу отпускайте палец.
Никто из присутствовавших не успел уловить как Ильич аккуратно и быстро провел изогнутую сталь иглы под коронарной артерией и в считаные секунды ушил дефект в стенке сердца. Кровотечение остановлено, жизнь человека спасена.
– Однако, – совалось с губ Марка Борисовича, и он уважительно посмотрел на ровные белые швы, завязанные на ране миокарда. Сердце по-прежнему стучало и подпрыгивало, но наложенные Ильичом нити надежно соединяли разобщенную ножом плоть.
– Все, дальше без меня, – уже почти неслышно просипел Ильич. – Не забудьте: перикард ушейте редкими швами, чтоб отток для жидкости оставался, – напряг он голосовые связки и, покачиваясь, отошел от стола.
– Вам плохо?! – вздрогнул Марк Борисович, впервые оторвав глаза от сердца пострадавшего и посмотрел на Ильича.
– Пустяки, сейчас таблетку выпью и все пройдет.
– Вас проводить? – бросились к нему санитарка и анестезиолог.
– Не нужно, спасибо! У меня там, в предоперационной, халат висит, в нем в кармане нитроглицерин.
– Давайте я вам принесу, – заволновался анестезиолог.
– Не нужно, тут пять шагов, следите за наркозом и больным, – попытался улыбнуться Ильич и на негнущихся ногах вышел из операционной.
Операция продолжалась. Теперь не составило особого труда ушить рану грудной клетки. Шаг за шагом, слой за слоем, рана закрывалась. Лишь минут через сорок Марк Борисович, молчавший всю дорогу, вслух произнес:
– Да, Ильич – один из величайших хирургов, кого я встречал. Так ювелирно и быстро ушить такую непростую рану и при этом ничего лишнего не зацепить.
– А, кстати, где он? – встрепенулся анестезиолог. – Ира, – обратился он к санитарке, – глянь Ильича. Пошел за таблеткой и пропал. Вид у него что-то неважнецкий был.
– Павел Николаевич, скорее сюда! – раздался вопль санитарки из предоперационной.
Все, кто мог, рванули на крик. На полу, прижавшись спиной к голубому кафелю стены, сидел Ильич. Его лицо излучало покой и умиротворение. Зрачки оказались максимально расширенными.
– Что?! – Члены операционной бригады с надеждой посмотрели на склонившегося над Ильичом анестезиолога.
– Все, – покачал головой выпрямившийся Павел Николаевич, незаметно смахивая выступившую в уголках глаз скупую мужскую слезу, – он уже холодный. – Не успел. – Он кивнул в зажатый в левой руке закрытый флакончик с нитроглицерином.
Никто из них и не догадывался, что, когда Ильич понял: что открыть флакончик у него уже нет сил, он прислонился к стене, закрыл глаза и улыбнулся. Он хотел, чтоб его нашли именно таким – улыбающимся. Ведь исполнилось его пожелание – умереть не зимой. Когда на дворе мороз – тяжело копать могилу.
Подстава
День сегодня явно не задался. Хоть за окном и стоит отличная погода: на безоблачном сине-бирюзовом небе неспешно набирает высоту жаркий солнечный диск. Озорник-ветер играет густой изумрудной листвой. То чуть пошевелит кончики веток на деревьях, то вдруг начнет их с силой раскачивать, пытаясь сорвать сочные листья. Зеленая мурава на заднем дворе больницы, раскрашенная уже раскрывшимися сочными бутонами полевых цветов так и манит в свои объятия: иди ко мне, дружок, поваляйся, вздохни такой редкий в черте города аромат живой природы, не задушенной городскими миазмами. Щебечут вездесущие воробьи, курлычут сытые голуби, где-то там, в голубой дали, ближе к Балтике, кричат неугомонные чайки. Так и подмывает бросить все и отправиться куда-нибудь туда, в лесную чащу, на пустынный морской берег подальше от людей.
Вот, кроме погоды, похоже, больше ничего хорошего и не предвиделось. В выходные никому не хочется дежурить. Ладно, еще в субботу. Там оттянул лямку, упарился, уморился, зато впереди, как приз, еще целое воскресенье, почти сутки отдыха. Те, кто дежурит в воскресенье, тоже не обижены выходным: он у них в субботу. Но это совсем не то. Потому, как и вставать нужно рано в воскресенье, и еще в понедельник оставаться для дневной работы. Получается, что у тех врачей, кто дежурит в воскресенье, рабочая неделя удлиняется на один день. И даже не на день, а на сутки: а это уже как три рабочих дня по восемь часов каждый.
Доктор Егоров последнее время откровенно не любил воскресные дежурства. А кто их любит? Но кому-то надо выходить и по выходным дням. По графику сегодня не повезло ему. Ему и еще двум хирургам: Толе Морковину и Гене Заболотному, двум молодым, лет по двадцать шесть – двадцать семь, парням.
Толя и Гена – однокурсники, три года назад закончили ВМА. Прошли интернатуру по хирургии и послужили в войсках на командных должностях, занимаясь в основном перебиранием бумажек. С хирургией сталкивались лишь только в виде вросших ногтей, потертостей да фурункулов. О большой хирургической работе могли только грезить. Да и откуда ей взяться, если все мало-мальски интересное отправляли в госпиталь. А на местах, в медпунктах, под местной анестезией, не очень-то и развернешься. Тем паче, что этой анестезией толком никто из них и не владел. Плюнули парни на карьеру в погонах, да и живо уволились из вооруженных сил, чтоб стать настоящими хирургами.
Устроились вот сюда в пригородную больницу, что расположена в подбрюшье у Питера. Вроде бы местность сельская, но работы в больнице хватает, особенно хирургам. Здесь кругом дачные места: и многие городские жители переселяются на время за город. А сейчас конец мая – самый дачный сезон.
Выпускникам ВМА все интересно, все им в диковинку. Набираются опыта. Принимают больных в приемном покое и помогают на операциях старшему хирургу. Крепкие, подвижные, спортивного телосложения, не ведают усталости. Могут целые сутки напролет принимать больных и стоять у операционного стола. Главное, чтоб хватало времени на перекус. Молодой организм требует много калорий. Анатолий Морковин – блондин, а Геннадий Заболотный – брюнет. А так, как близнецы. Семьей пока не обзавелись, вот и хватают дежурства, включая воскресные: формируются как хирурги.
Ответственный же хирург сегодня он – Александр Федорович Егоров. Доктор уже немолод: ему чуть за пятьдесят. Он низкоросл, кряжист, обременен небольшим брюшком, тремя детьми и двумя внуками. Регулярно принимает от давления таблетки, страдает болями в спине от нажитых грыж позвоночника, вызванных длительным стоянием у операционного стола. Александр Федорович – асс в хирургии, для него белых пятен в профессии практически не осталось. Диапазон его оперативной деятельности чрезвычайно высок и многогранен. Виртуозно владеет лапароскопической техникой. Многие молодые хирурги мечтают с ним подежурить или хотя бы просто постоять на операциях, которые он выполняет. Там на самом деле есть на что посмотреть.
Сам же Егоров дежурить желанием не горит. Если бы ни его большая семья, обремененная многочисленными кредитами, то давно бы завязал с оперативной хирургией. Пенсию он давно заработал. Но тут женился самый младший сын, и пришлось снова влезть в очередную ипотеку. Два месяца, как погасили предпоследнюю. Александр Федорович для себя уже решил, что как с ней рассчитаются, то все – баста! Для внуков пусть их родители ишачат. В общем, тяжело ему по воскресеньям дежурить.