А день для Егорова не задался: на предыдущую смену, под самый занавес, перед пересменкой, привезли сразу троих пациентов, которых нужно немедленно оперировать. Друг за другом, с интервалом в десять минут. Первым «скорая» доставила пьяненького неухоженного дедушку восьмидесяти пяти лет отроду. У деда ущемилась паховая грыжа и, судя по фиолетовому окрасу кожи над мошонкой и «доскообразному» животу, произошло это не сегодня.
Дед и не скрывает, только путается в днях: то ли три, то ли четыре дня болеет. А почему сразу не приехал? Так известное дело: думал, что пройдет. Тем более что на даче, где его оставили заботливые дети, имелся изрядный запас спиртного. Хоть дед и живет в самом центре Петербурга – на Литейном проспекте, почти напротив Мариинской больницы, но оперировать его придется здесь.
Следующим номером в сопровождении многочисленных, крайне взволнованных родственников, прибыла постанывающая бабушка восьмидесяти лет. Она моложе деда, так и грыжа у нее пупочная, и ущемилась всего пять часов назад. А третьей внесли на носилках десятилетнюю девочку с суточным аппендицитом. Судя по всему, у нее начал развиваться перитонит.
Внимательно, но без проволочек, Егоров осмотрел всех троих. И принял решение: первым на операционный стол пойдет девочка.
– А я? – закрутил по сторонам головой дед, ища поддержки у других людей в белых халатах. И картинно застонал на весь приемный покой.
– А вы пока подготовитесь к операции. Сейчас у вас возьмут анализы, снимут ЭКГ, сделают рентген груди и брюшной полости, поставят капельницу, побреют живот.
– Интересное дело, – перестал стонать мухомор, – меня первым привезли, а ее последней. А на операцию берут первой.
– Но она же ребенок, – удивился Егоров. – Дети – это святое, они наше будущее.
– А мне, что же, помирать, да?! Я уже свое отжил, так получается?
– Странно вы рассуждаете, папаша, – нахмурился хирург, – когда на даче у себя сидели четыре дня, вы не думали, что вам в больницу нужно.
– Не важно, что я думал, а важно, что меня уже привезли к вам, а вы отказываетесь мне операцию делать.
– Минуточку, вы тут факты не перевирайте. Вам в помощи никто не отказывает. К сожалению, у нас в настоящий момент готов всего один операционный стол и один оперирующий хирург. Поэтому я принял решение вначале прооперировать ребенка. А вас буду готовить следующим номером.
– Я понял: умирай Иннокентий Петрович, ты свое уже отжил.
– Толя, угомонись! – Егоров преградил путь рванувшему к лежащему на кушетке старику молодому хирургу. – Не надо ни с кем спорить и устраивать никаких сцен. Вызови реаниматологов, пускай оценят состояние поступивших пациентов и, если могут, то пускай заберут их к себе в реанимацию – подготовят для операции. Они оба сильно обезвожены. Особенно старик.
– Хорошо, Александр Федорович, я схожу, но это возмутительно: ругаться, что первым берут на операцию ребенка, – скрипя зубами, ответил хирург Морковин. – Ведь у него наверняка тоже внуки есть. Он бы с ними, интересно, так же поступил?
– Все, хватит разглагольствовать, иди в реанимацию. Дед, видишь, не в себе: долго пил, плюс интоксикация выраженная. Явно кишка ущемилась.
Толя ушел, и Егоров повернулся к родителям девочки. В их глазах он прочитал не прикрытую благодарность. Быстро обрисовав им ситуацию и получив согласие на операцию, он дал команду поднимать девочку в операционную. Лежавший неподалеку старик извлек из карманов мятых и не первой свежести штанов дорогой сотовый телефон и уже кому-то наяривал.
– Да не хотят оперировать, – плакался он в трубку, – говорят, ты уже старый, пора помирать. Чего на тебя наркоз тратить.
– Так, вы чего это здесь наговариваете на нас! – возмутился Александр Федорович, как только старик закончил разговор. – Что за бред сивой кобылы тут несете? Вам не стыдно? Пожилой человек, а такие гадости передаете по телефону.
– А что, разве не так? Вы же не меня первым на операцию взяли, хотя я давно болею и первым приехал.
Егоров не стал отвечать старику, а повернулся и, увидев шедшего навстречу ему анестезиолога-реаниматолога Петрухина, подошел к нему. Петрухин сообщил, что мест в реанимации временно нет, и пускай они готовят больных на хирургии. Капельницы он им распишет. А как только места освободятся – готовятся переводы на профильные отделения, они и деда, и бабушку заберут к себе. На том и порешили.
Операция у девочки оказалась не такой уж и простой. У нее развился гнойный перитонит. Пришлось после удаления сгнившего аппендикса мыть живот растворами антисептика и вставлять дренажные трубки. Когда он уже зашивал операционную рану, к ним заглянула Вера Михайловна – дежурный терапевт из приемного покоя.
– Александр Федорович, вы скоро освободитесь?
– Уже апоневроз зашиваем, – бойко ответил за Егорова ассистировавший ему Толя.
– А что там случилось, – оторвался от раны Егоров и посмотрел на взволнованную Веру Михайловну. Ему показалось, что она тряслась. И тряслась, по всей видимости, от страха.
– Да там такое, такое!
– Можно покороче, телеграфным стилем?
– У вашего деда зять оказался депутатом Госдумы! Тот примчался в больницу, рвет и мечет, почему не оперируют его тестя?!
– Вы объяснили почему? – снова посмотрел на нее Егоров.
– Я пыталась, но он и слышать ничего не желает. Орет, кричит, что у него друг губернатор. Что мы все тут последний день работаем. Кошмар! Идите сами с ним разговаривайте! Он машет своими депутатскими корочками и… – Тут Вера Михайловна замолчала и полезла в карман за носовым платком. Льющийся с лица в три ручья пот начал застилать глаза.
– Вот они, слуги народа, – сам себе под нос пробормотал Егоров, а потом выпрямился и громко произнес, – идите, скажите, через полчаса выйду.
– Через каких полчаса? – испуганным голосом затараторила терапевт. – Он уже там всю больницу на уши поднял. Даже главному врачу домой позвонил. Требует вас немедленно появиться на отделении.
– Хорошо, тогда передайте ему, что через час буду точно. Все, не мешайте, пожалуйста, работать!
Депутат Государственной думы оказался наглым и напористым мужиком лет под пятьдесят. Крепкий, подтянутый, среднего роста без брюха, но с испитым лицом и с красным в синих прожилках носом. Одет в ярко-красную модную болоньевую жилетку на молнии, напяленную прямо на мышиного цвета толстовку с небрежно откинутым капюшоном, застиранные джинсы, синие кроссовки, заляпанные старой грязью.
– Вы старший хирург? Я – депутат Госдумы, вот мое удостоверение, – с ходу атаковал он появившегося на отделении Егорова. – Потрудитесь объяснить, почему больной Засс Иннокентий Петрович до сих пор не прооперирован?
– Он еще и Засс, – мелькнуло у Егорова в голове, но небрежным движением отстранив от себя направленное ему в лицо удостоверение, ответил, – он готовится к операции.
– А-а-а, – протянул тесть Засса, – он у вас только готовится. А ничего, что он уже два часа как находится в вашей больнице.
– Ничего, больной сильно обезвожен и поэтому ему восполняются его физиологические потери. Нельзя сразу в таком состоянии оперировать.
– А в операционной нельзя его готовить?
– Нельзя, операционная занята. Я оперировал другого больного, ваш Засс пока готовился к операции на отделении.
– Так-так, а насколько я знаю, Иннокентий Петрович был доставлен вперед всех.
– Да, – согласно кивнул дежурный хирург, – совершенно верно, из троих больных, что почти одновременно доставили к нам в стационар, всех троих нужно срочно оперировать. Но среди них был ребенок – девочка десяти лет с осложненным аппендицитом. Вы же не станете утверждать, что ребенка надо было оперировать позже, а не в первую очередь? Кому, как не вам, депутату Госдумы, не знать, что дети – наше будущее.
– Ребенок?! – изумился депутат и растерянно посмотрел на лежащего на кровати под капельницей тестя.
– Да, ребенок. А вон ее родители. – Егоров кивнул в сторону стоявших неподалеку в коридоре с встревоженным видом молодых мужчину и женщину. – А вон еще родственники бабушки с ущемленной грыжей, они тоже очень желают знать, когда я возьмусь за нее.
– Хорошо, – несколько смягчился депутат. – Раз такое дело, я заберу больного Засса в другую больницу, более навороченную, где не одна операционная и не один хирург, вертолет уже на подлете. – В подтверждение его слов Егоров услышал вдали шум работы лопастей винтокрылой машины. И через не зашторенное окно стало видно, как небольшой геликоптер плавно подлетел и стал медленно садиться напротив больничного корпуса прямо на заросший высокой травой просторный двор. – Пишите выписку или что там у вас полагается.
– Я никакой выписки писать не буду, – четко произнес Егоров и без страха посмотрел в глаза крайне удивленного депутата. – Больной не транспортабельный, и его нужно оперировать на месте.
– Это еще почему? – Зрачки у народного избранника сузились, а ноздри на красном носу слегка расширились, натянув сосудистую сеть, словно паутину.
– У него ущемилась кишка, она в любой момент может лопнуть. Тогда разовьется перитонит. Его в операционную-то нужно вести с величайшей предосторожностью. А тут вертолет.
– И что вы мне предлагаете?
– Я же вам уже объяснил: будем оперировать у себя.
– Да, но вертолет уже прилетел и в сопровождении бригады медиков.
– Пускай летит обратно, я его не вызывал.
В эту самую минуту на отделение деловитой походкой, толкая перед собой специальную складную каталку, проникли два бородатых субъекта в форме сотрудников «скорой помощи». Они уверенно подошли к депутату и четко доложили о своей готовности.
– Где больной, где выписка? – весело спросил самый лохматый из бородачей, по-видимому, старший.
– Больной вон там, в пятой палате, на кровати, под капельницей, – нахмурился депутат, – а выписку доктор, как я понял, давать нам не собирается.
– Что, значит, не собирается? – Лохматый с удивлением посмотрел на Егорова. – Не дурите, коллега, мы торопимся. Знаете, сколько стоит один час полета вертолета?