Уже тогда, в начале своего жизненного пути, он столкнулся с нечистоплотными гражданами, пытавшимися объегорить смышленого третьеклассника и заполучить не принадлежавшие им деньги. Но Толик оказался парень не промах, недаром, что свободно говорил на двух европейских языках. Первый же вопрос: «а какого достоинства в «вашем» кошельке лежат купюры?», живо выявлял великовозрастных лгунов.
Один небритый, мятый мужичок, дышащий перегаром, даже пытался силой отнять кошелек у сопливого пацана. Да просчитался: Толик спокойно изрек, что кошелек он оставил у папы в квартире. А знакомиться с папой благородного героя, а уж тем более подниматься к нему в квартиру, в планы неопохмелившегося с утра жулика не входило. Пришлось отпустить Толика и злобно шипя нецензурные проклятия, ретироваться не солоно хлебавши.
Баба Глаша без труда опознала свой кошелек. Правда, точную сумму и количество купюр назвать отказалась: запамятовала. Зато хранившаяся в отдельном потайном кармашке фотография внучки, решила исход опознавания. Кстати, сам Уваров-младший фотографию внучки сразу не обнаружил.
Ох, уж как благодарила его счастливая старушка, какую славу о нем разнесла на всю округу. Особо ее впечатлило то, что добрый и честный мальчик Толик отказался от предложенного ею в виде металлического рубля вознаграждения.
Многие друзья во дворе тогда его упрекали: зачем ты отдал? Ведь никто бы никогда не узнал, что это ты подобрал утерянный кошелек. И потом, что упало, то пропало. Выбросил бы кошелек, а деньги бы забрал себе.
– А вот если бы вы или ваши близкие родственники потеряли последние деньги, и вам не на что было бы купить еды, как бы вы тогда себя чувствовали? – парировал злобные выпады Толик.
– Ну, у нее же не последние деньги были, – чесали затылки ребята.
– А вы почем знаете? Она же уже не работает, а живет на одну пенсию. Может, и последние.
В общем, с тех еще времен укрепилось у окружающих мнение, что Толя Уваров – честный и принципиальный парень. Поэтому свое неожиданное грехопадение он переживал как личную трагедию, сравнимую разве что со смертью близких ему людей. Последний раз он так переживал три месяца назад, когда скоропостижно скончался его горячо любимый дедушка.
Дедушка основал их династию хирургов: до папы заведовал кафедрой хирургии, а после, когда появились проблемы со здоровьем, состоял на ней консультантом. Дедушка последние годы сильно болел: сказались фронтовые ранения. Всю Отечественную войну он прошёл хирургом медсанбата. Был весьма уважаемым человеком. Его знали не только в городе, но и далеко за его пределами и за рубежом.
Толик сильно любил дедушку, был очень привязан к нему. Тот во внуке души не чаял и по-своему баловал Толика. Именно дедушка, а не отец, подал ему идею стать хирургом и продолжить династию врачей Уваровых. Еще будучи школьником старших классов юный Уваров попал в операционную. Марк Петрович тогда выполнял сложную операцию по удалению желудка у пациента с опухолью кардиального отдела. Никто не решился его оперировать, а дедушка согласился.
Толик на всю жизнь запомнил, как стоя среди врачей, полукругом окруживших операционный стол и наблюдавших за ходом операции со стороны, с восхищением тихо комментировали действия профессора Уварова.
– Какая ювелирная техника, какой смелый и необычный подход, – перешептывались между собой хирурги.
– Никто, кроме Уварова, не отважился бы на такое!
– Хирург от Бога!
Тот день и предопределил выбор профессии у лишь размышляющего еще тогда по поводу дальнейшего своего будущего Анатолия Уварова. Он после часто приходил в клинику деда и смотрел, как тот оперирует. А когда поступил в институт, то и сам стал ему ассистировать. Вначале деду, затем отцу. И именно дед настоял, чтоб отец позволил ему самому прооперировать первого пациента.
– Папа, но он ведь только третий курс закончил! – горячился Владилен Маркович. – Куда ему самому оперировать?
– В войну после третьего курса многие ребята уже самостоятельно хирургами работали, – парировал Марк Петрович.
– Папа, так то в войну, тогда время было совсем другое. Ты еще вспомни, что в Гражданскую войну допускалось, тогда и фельдшера операции делали. Сейчас не война, слава богу. И к тому же у него еще нет диплома о врачебном образовании. А это немаловажный юридический факт.
– Владик, а ты помнишь, на каком курсе я тебе дал в первый раз самому прооперировать аппендицит? Или напомнить? К тому же ты же будешь рядом с ним.
Скрепя сердце, Владилен Маркович доверил прооперировать Толику первого пациента с острым аппендицитом. Так как сам он прооперировал свой первый аппендицит в середине второго курса.
Воспоминания о своем обожаемом дедушке еще больше расстраивали Толика. Чтобы тот сказал, если б узнал, что его горячо любимый внук в одночасье стал наркоманом, ворующим лекарство у больных людей? Наверняка бы не погладил по головке. Хорошо, что дед не дожил до этих дней. Своего отца, замечательного человека и грамотного профессора хирургии, Толик боялся меньше расстроить, чем деда. Так уж вышло, что деда внук любил, наверное, сильней родителей.
Все же бабушка и дедушка, в свое время больше занимались его воспитанием, чем вечно занятые родители. Маме, профессору кафедры кож-вен болезней, тоже некогда было особо заниматься сыном. Ее вечные лекции, симпозиумы, консультации не давали полноценно уделять ему внимание. Только бабушка и дедушка в полную силу и радели за него.
Как ни переживал Толик, как ни корил себя, как ни убивался, а ничего с собой поделать не мог: его тянуло к наркотикам все больше и больше. Пробовал он и остановиться – не принимать промедол и появившийся на отделении омнопон. Последний препарат оказывал на него еще большее действие: эйфория длилась дольше и приятные ощущения играли более сильными красками. Поначалу почти получалось. Он даже твердой рукой вылил украденные на одном из последних дежурств шесть кубов промедола в унитаз и затем стоически перебарывал преследовавшее его желание уколоться.
Три дня и три ночи Толик не принимал полюбившийся промедол и омнопон, мужественно боролся с завладевшим его душой соблазном. Ровно три дня. Столько времени составил промежуток между сменами. И все эти дни его как магнитом тянуло к волшебному препарату. И к концу третьего дня эта непонятная тяга практически пропала. Но вот пришла суббота, и он вновь вышел на суточное дежурство в хирургическом отделении.
День оказался не ввозным. Пахомов, как всегда, опаздывал, дежурным врачом опять-таки пребывал дряхлый Семеныч. Его всегда старались ставить дежурить в не ввозной день, чтоб не сильно загружать старика работой. Ну как тут спокойно пройти мимо сейфа, где в покрытых блестящей фольгой пачках покоились, словно патроны в магазине пистолета, такие чудные ампулы. Как удержаться, если тебя тянет к ним, как тянет ребенка к холодильнику, где припрятано вкуснейшее сливочное мороженое с шоколадной глазурью?
Ладно, – решил про себя Уваров, – солью еще пару кубиков промедола и все, на этом остановлюсь.
– А зачем ты хочешь слить, если и так целых три дня не кололся? – спросил он сам себя, почему-то дедушкиным голосом. – Неужели в этом есть такая необходимость?
– Ну, острой такой необходимости, может, и нет, но все же так куда веселей дежурить.
– Так ты и так неплохо дежуришь, без промедола. До этого же никаких нареканий не поступало, и что бы сказал твой дедушка? – пыталось урезонить и остановить уголовно наказуемые деяния его второе «Я», неожиданно проснувшееся в Толике вместе с угрызениями совести и памятью о дедушке.
– Да, так-то оно так, – пытался найти оправдание своим отвратительным действиям будущее светило медицины, – но сегодня вечером придут в больницу хорошенькие второкурсницы, что санитарят на отделении по вечерам. И промеж них имеется такая очень симпатичная девушка Ира – весьма сексапильная особа. А этот промедол, как оказалось, дает еще весьма интересный плюс – эффект неутомимого любовника. – Он на прошлом дежурстве так впечатлил девушку, что той уже не терпится поскорей снова попасть в его объятия.
– Но это же гадко и отвратительно заниматься развратом на дежурстве, мять общественный диван своими потными телесами, – не сдавалось второе, хорошее «Я» студента Уварова.
– А, один раз живем, – отмахнулся от него Толик. – И потом, какой же это разврат, если девушка совсем даже не против? Не поведу же я ее к себе домой или не попрусь к ней в общагу, где она еще с тремя девушками в одной комнате проживает.
– А ничего, что вы на дежурстве сестринскую комнату на двоих с Пахомовым делите? И он в любой момент может зайти к вам. Это как?
– Да тот горемыка Пахомов, сколько я с ним дежурю, на диване-то в сестринской комнате спал всего раза два, может, три от силы. Он традиционно рухнет где-нибудь на кушетке и там примется храпеть. Это и то в лучшем случае. Для него заснуть за столом в процедурке – норма жизни.
– А ты и рад этому?
– Так, все, довольно разглагольствовать. Сегодня еще раз, последний, уколюсь промедолом. И все, затем баста – завязываю! Я так решил, и точка!
Одним словом, Толик с большим перевесом победил свой здравый смысл и, не таясь, отправился в процедурку к сейфу, где без зазрения совести слил сразу шесть кубиков восхитительного промедола и два кубика не менее классного омнопона. Вчера у хирургов их отделения было тяжелое дежурство – поступило сразу много сложных больных, и многим выполнили объемные операции. Теперь надо всех их обезболить, как прописали в историях болезни лечащие хирурги – четыре раза в день.
Ни в этот раз, ни в следующий, Толик, конечно, не завязал. Наоборот: увяз в липком плену наркомании еще больше. Теперь он намеренно выбирал такие дежурства, чтоб стоять в одной смене с дряхлым Семенычем и хроническим опоздуном Пахомовым. На какие только ухищрения он не шел, чего только не придумывал для ушей старшей медсестры, составляющей график дежурств, чтоб оказаться в одной упряжке с нужными людьми.