Байки бывалого хирурга — страница 48 из 61

– Да, я подумал, что так меньше кала станет из меня выделяться.

– Бедный, ты бедный мальчик, – вздохнула Раиса Ивановна и встала со стула, на котором до того сидела у его кровати. Ей хотелось погладить его по голове, но чересчур наблюдательный сосед хоть и делал вид, что читает книгу, но сам постоянно косился на них. Еще не хватало, чтоб он стал потом трепать по отделению, что она проявляет к Огородникову телячьи нежности. – Не нужно от еды отказываться.

– Но я не могу на нее даже смотреть, – насупился Дима. – Мне кажется, что все, что я съем, сразу начнет из меня, выделяться. Фу-у, как мерзко и противно.

– Дима, послушай, – Раиса Ивановна стала серьезной и сделала строгое лицо, – для того чтоб скорей поправиться, нужно, наоборот, правильно и хорошо питаться. Твой свищ закроется только через рубцевание.

– Через что?

– Через рубцевание. То есть должен сформироваться рубец, который закроет дырку в твоей кишке. А для этого нужен строительный материал в виде белка. А его ты как раз получаешь вместе с пищей. Понимаешь? Отказ от еды ведет к отсрочке заживления свища и твоего окончательного выздоровления. Поэтому прекрати валять дурака, возьми себя в руки и прекращай голодовку.

– Я постараюсь, Раиса Ивановна, но вы видели какая здесь еда?

– Да, доктор, подтверждаю, – выглянул из-за книги сосед, – кормежка у вас тут не ахти. Если бы мне из дома жена не приносила, я бы давно ноги протянул.

С того дня Раиса Ивановна стала подкармливать больного Диму. Давно она ничего не пекла: наверное, с тех самых пор, как муж оставил ее одну. Чашечка крепкого кофе, омлет, овощной суп, да каши – вот ее основной рацион питания. Иногда она баловала себя поджаркой из мяса или куриным супом. А тут неожиданно даже для себя самой Раиса Ивановна купила в магазине фарш и, вспомнив подзабытые кулинарные навыки, взяла и нажарила котлет в одно ближайшее воскресенье.

Угробила, правда, на это дело уйму времени, чуть не полдня. Да еще после полдня отмывала грязную посуду. Но оно того стоило: из пары десятков получившихся аппетитных, зарумяненных деликатесов, половина не пригорела и оказалась с довольно сносным вкусом. По крайней мере, Барсик уплел парочку и стал требовать добавки.

Раиса Ивановна, отобрав самые, на ее взгляд, лучшие пожаренные котлеты, а это целых восемь штук, сложила их в пластиковый контейнер. На гарнир отварила рис. И все это отнесла в понедельник на работу.

– Давай, не стесняйся, налегай активней, – пододвинула Раиса Ивановна потерявшему на пару минут дар речи Огородникову дымящуюся тарелку с вареным рисом и домашним котлетами, – пока не остыли.

– А где, где вы их взяли? – сглотнув слюну, еле выдавил из себя Дима. – Тут, в больнице, вроде бы такое не подают.

– Сама приготовила, – спокойно ответила Раиса Ивановна. Чересчур любопытного больного, что все время совал свой нос в их разговор, она выписала еще в пятницу, а остальные соседи по палате числились в «ходячих» и на момент кормления Огородникова в палате не находились. – Не стесняйся.

– Вы что, прямо так, горячими, из дома принесли? И разве мне котлеты можно?

– Эти можно. А котлеты разогрела в микроволновке. У нас в ординаторской микроволновка имеется.

– Микроволновка? А что это такое?

– Ну, брат, ты же электрик, а не знаешь, что такое микроволновая печь.

– Мы такого не проходили, – замялся Дима, явно стесняясь приняться за котлету. – Я больше по электропроводке и по…

– Ну, сейчас не стоит обсуждать механизм свч-излучения, – не дала ему договорить Раиса Ивановна, – и принцип работы микроволновки, а отведай уже поскорее моих котлет.

– Да мне неудобно, я неловко себя чувствую. И тем более что я прекратил голодовку и начал есть больничную еду.

– Молодец, – кивнула Раиса Ивановна, – только и в самом деле наша больничная еда не такая уж и вкусная, как домашняя. Это тоже, признаюсь, не совсем домашняя, так как я фарш в кулинарии купила. Но все приправы – лук, чеснок и прочее, добавила от себя лично. Знаешь, уже не те силы, чтоб самой заморачиваться на котлеты. И мясорубка в доме есть, но уже руки отвыкли.

– Раиса Ивановна, не оправдывайтесь, вкусно очень получилось, – ответил с полным ртом Дима, уминая за обе щеки вторую котлету, – давно так не ел. Последний раз, наверное, когда еще мама жива была.

– А что с мамой случилось? – поинтересовалась Мещерякова, не сводя умиленного взгляда с наворачивающего котлеты с рисом Огородникова.

– Да, что, что… – прекратил жевать Дима и тяжело вздохнув, посмотрел в сторону заиндевелого окна, едва прикрытого казенной шторой.

– Если тебе неудобно, то не говори.

– Вам можно, – выдержав незначительную паузу, продолжил Дима, – замерзла она насмерть.

– Как так замерзла? – удивилась Раиса Ивановна.

– Как люди замерзают?

– По-разному, чаще по пьяной лавочке, – вздохнула Раиса Ивановна, – трезвый человек, как правило, пытается бороться за себя до конца.

– Да, пытается, а мама не пыталась. Она напилась и замерзла прямо на пороге дома.

– Как так?

– Она сроду не пила, а когда отца на работе током убило, он на нашей птичке электриком работал.

– Где работал?

– На птичке. Мы так нашу птицефабрику промеж себя называем, она в трех километрах от нашей деревни стоит. В колхозе работы нет, вот все на птичку и устраиваются. Там хоть зарплату деньгами платят. Не то, что в колхозе. Мне тогда лет десять было, а старшая сестра уже к тому времени замуж вышла и к мужу в соседнюю деревню перебралась. А Васька, это брат наш, он средний у нас, тогда еще в армии служил. Отец электриком был. Ну и чего-то куда-то полез, а сам пьяный вдупль, его током и шибануло.

– Ты, выходит, по его стопам пошел, в электрики записался?

– Выходит. В общем, маманя вначале шибко горевала, а после на работу устроилась, туда же на птичку уборщицей.

Раиса Ивановна слушала Диму и молча смотрела прямо перед собой. Сколько она уже слышала подобных историй за свою долгую жизнь? И не счесть. Повальное пьянство и невежество процветало теперь в российской глубинке. После развала СССР стали приходить в упадок колхозы, совхозы, останавливаться и банкротиться фабрики и заводы. Если в городах народ еще худо-бедно держался на плаву, то в деревнях многие пошли ко дну. А той гирей, что тянуло людей вниз, было повальное пьянство и отсутствие стабильной работы. Наши люди привыкли чуть что браться за стакан и заливать и горе, и радость.

Вот и Димины родители не сдюжили: отец пьяный залез, куда не следовало, грубо нарушив технику безопасности и погиб на рабочем посту, оставив жену и малолетнего сына без средств к существованию. А так как пребывал в момент аварии в алкогольном опьянении, пенсию назначили минимальную. После него жена его продержалась на плаву какое-то время, а после махнула на все рукой, да и пустилась во все тяжкие. И как финал – замерзла пьяненькая на пороге собственного дома, так как сил открыть дверь у нее уже не нашлось.

А Дима прождал всю ночь мать, глядя в замерзшее окно, проковыривая грязным пальцем дырочку для обзора. И нашел уже ее утром, когда отправился искать загулявшую мамку, потеряв всякую надежду на ее возвращение. Так и лежала она скрюченная, припорошенная снегом, похожая на большую холодную куклу в трех метрах от ожидавшего ее в тепле сына.

– Я даже вначале не понял, что лежит на пороге, – со слезами в уголках глаз рассказывал парень, – еще не совсем тогда рассвело. Март месяц был, но еще темно по утрам. И мороз вроде небольшой – градусов пятнадцать. Пригляделся, а это мама вся в снегу. Ночью снег шел. Лежит на левом боку, согнулась. Ноги к груди прижаты, а глаза открыты, и на ресницах снежинки прилипли и не тают. Я к ней, а она твердая вся и не дышит. Мне пришлось ее ломом отдалбливать: обмочилась мама, когда помирала, а после к доскам на пороге намертво примерзла.

– Не продолжай. – Мещерякова погладила плачущего Диму по руке и взяла у него пустую тарелку.

Многие сотрудники на отделении недоумевали с той метаморфозой, что приключилась с Раисой Ивановной. Она не просто выхаживала Огородникова, а буквально кормила его с ложечки домашней едой, приготовленной своими руками. Для этого пришлось припомнить подзабытые кулинарные навыки.

– Рая, ты чего с этим Огородниковым так возишься? – как-то задала ей мучивший ее вопрос старинная подруга Мещеряковой врач-лаборант Зинаида Григорьевна Пахомова, ее ровесница, с которой они вместе когда-то пришли работать в эту больницу. Одна из тех немногих подруг, что у нее осталась.

– А почему ты спрашиваешь?

– Да все только и говорят о тебе и этом Огородникове. Он что тебе, родственник какой?

– Нет, не родственник, – вздыхала Раиса Ивановна. – Я, Зина, и сама толком не пойму, чего я с ним так вожусь? Вот сколько через мои руки таких вот Димок прошло и ничего, а этот вот чем-то зацепил.

– Да он нытик, твой Димка. Чуть что, сразу в слезы. Ну что за мужик?

– Знаешь, Зина, жизнь у него была тяжелая, родители умерли.

– Рая, у нас после войны тоже, вспомни, жизнь была далеко не сахар, и ничего, не ныли. Ты вон приехала, когда после окончания института, у тебя даже шубы не было, одно пальто на рыбьем меху. И жили вы со своим Александром в бараке с троеборьем: дрова, вода, помои. Еще и на работу умудрялись ходить, и оперировала, и дежурила, и не ныли. Аль запамятовала?

– Да помню я все хорошо, Зина, помню. Ведь мы с тобой из другого теста сделаны. Да, Дима этот редкостный слюнтяй и плакса, но вот знаешь, жалко мне его, жалко. Сама не пойму, почему, прикипела к нему душой, понимаешь?

– Не понимаю, хоть убей, не понимаю, – качала головой старая подруга, – ты такая волевая, решительная и вдруг валандаешься с каким-то хлюпиком.

– А, может, вот как раз поэтому и валандаюсь, что я такая волевая и решительная. Он слабый, а я сильная. А сильные должны помогать слабым.

– Может, ты его тогда усыновишь? – морщится Зинаида Григорьевна, и квартиру на него свою перепишешь.