– Я, – выпятила та грудь вперед, – а кто же еще? Скажи спасибо, что Ольга вовремя прилетела, а то бы неизвестно, чем бы все там у вас закончилась.
– А этот где? – избегая слова «Дима», не глядя ни на кого, спросила Раиса Ивановна.
– А этот и те сразу убежали, к сожалению, – вздохнула Зинаида Григорьевна. – Тебя только в больницу увезли, а тут Оля приехала. Она мигом там весь шалман разогнала. И еще в полицию заявление написала. Всех этих гавриков уже повязали.
– Не надо полицию, – словно от зубной боли поморщилась Раиса Ивановна.
– Конечно, не надо, – взмахнула руками Зинаида Григорьевна, – они там такой срач, прости Господи, развели, что мы вдвоем с Ольгой полдня выгребали. И еще твой этот Дима у тебя пятьдесят тысяч рублей тиснул. Тоже нашла, где деньги хранить.
– Пятьдесят тысяч? – переспросила Раиса Ивановна.
– Да, пятьдесят тысяч, и он во всем уже сознался.
– Это я ему их дала, сама.
– Ой, Рая, не сочиняй. Он уже показал, где их взял, в шкатулке в трюмо.
– Нет, это я их ему дала, – твердо стояла на своем Раиса Ивановна, – сама.
– Как скажешь, – устало вздохнула подруга, – ты всегда была добренькой. Тебя лицом в грязь макают, а ты прощаешь.
– Да, прощаю, – стиснув зубы, произнесла Раиса Ивановна, – прощаю и этого дурачка, но вот обида осталась. Я всю жизнь спасала людей, а они ко мне так отнеслись.
– Мама, ты всю жизнь лечишь людей, а так и не поняла, что бесполезно их перевоспитывать. Этот Дима родился и вырос в навозе, и ему там комфортно. Только там он себя чувствует хорошо. Зачем пытаться вытащить его из этой родной стихии?
– Оля, я сейчас слишком слаба, чтоб с тобой спорить, поэтому отложим эту дискуссию до лучших времен.
– Хорошо, давай отложим. Только учти, я за тобой приехала. Довольно нянькаться с чужими людьми, когда у тебя свои есть. У Вали скоро лялька родится. И ты станешь прабабушкой, а я, стало быть, бабушкой.
– Правда? Валюшка станет мамой?
– Конечно. Мама, она уже второй год, как замужем – имеет полное право. Все, продаем твою квартиру и переезжаем ко мне в Питер. Хватит тебе тут одной прозябать. Барсик, между прочим, уже согласился.
– Я могу подумать?
– Разумеется, только не очень долго.
Последний полет Петровича
Вы еще не знакомы с Петровичем? Или, может, хотя бы что-то слышали о нем? Нет? Ну тогда вы многое потеряли. Такого интересного рассказчика и второго такого бойкого вруна вряд ли где еще встретите. Хотя сам Петрович утверждает, что он не врет, а лишь слегка приукрашивает свои байки, «чтоб живей выглядело». Как бы там ни было, а наш герой человек не ординарный и весьма любопытный.
Итак, я вам его представлю: Сергей Петрович Боткин, шестидесяти лет. Кроме полного ФИО, ничего нашего Петровича со знаменитым на весь мир терапевтом больше не связывает. Разве только то, что наш Петрович тоже медик, но не врач, а всего лишь фельдшер.
Когда-то давно, в 1976 году, когда юный и еще незрелый Сережа Боткин окончил среднюю школу, вопрос куда идти дальше у него не стоял. Как он сам любил говорить: «что с такими ФИО ему была одна дорога – в мединститут».
Поступил он в медицинский институт на удивление легко: не исключено, что тут сыграли свою роль его хорошие знания сдаваемых на экзаменах предметов и то, что он оказался полным тезкой известного во всем мире врача. Как бы там ни было, а только на этом его везение и закончилось. И когда начались суровые студенческие будни, то понял наш Сережа, что учиться-то ему здесь будет тяжеловато. Нет, парень он не глупый и не тормозной, а, наоборот, от природы даже очень смышленый и не по годам, мягко говоря, развит. Вот это чересчур раннее взросление и сгубило тезку корифея медицины. Проще говоря: вырвавшись из лона семьи во взрослую жизнь, Сережа Боткин пустился во все тяжкие…
Мы опустим эту увлекательную часть биографии молодого дарования, кому интересно, то вернемся к ней в другой раз. А сейчас скажем, что, ведя такую бурную, я бы даже назвал, довольно кипучую, деятельность по своему моральному разложению, Сережа умудрился как-то закончить целых четыре полных курса вышеназванного учебного заведения. Ведь вышибли его только с пятого курса.
В армию Сережа, как лицо, лишившееся отсрочки, не попал, так как страдал плоскостопием. Однако этот его тяжелый недуг не мешал ему употреблять в больших количествах горячительные напитки и соблазнять хорошеньких и не очень, лиц женского пола. А так как вечный праздник души и тела требовал хоть какой-то финансовой подпитки, Сережа устроился работать в областную больницу. Зря что ли он почти пять лет штаны протирал в медицинском ВУЗе?
Врачом его, естественно, не взяли, а пристроили фельдшером в санитарную авиацию: так как парень он видный, статный, крепкий, хоть и плоскостоп, физически развитый, язык подвешен, не дурак и в медицине разбирается. Да и женская часть санавиации очень уж за него просила перед начальством.
Дело происходило в одном из субъектов Российской Федерации, расположенном на Дальнем Востоке. Места там суровые, климат и того хуже, а расстояния между населенными пунктами на карте меряют локтями. В общем, санавиация там весьма актуальна. Тем более что с медицинскими кадрами на местах бывало туго: в большинстве поселков их просто не было, а где и были, то имелся значимый недокомплект специалистов. В лучшем случае трудились терапевт и педиатр. Хорошо, что народ в тех поселках проживал в основном заведомо здоровый, привыкший лечиться народными средствами, настоянными на спирту, на худой конец на водке. А уж когда те не помогали, то или ехали куда за помощью, или вызывали эту самую помощь на себя.
В те времена простота нравов являлась обычным делом. Вжикнул, к примеру, лесоруб по ноге бензопилой «Дружба»: коль палец висит на «соплях», принял внутрь лекарства. Продезинфицировал нож в спирту и досек им до конца то, что связывало его усеченную плоть с материнской основой. А коль на месте орган оказался, а только рана зияет, то промыл все тем же лекарством рану, перевязал. Благо с бинтами проблем никогда не стояло, а остатки лекарства в себя влил – для общей, так сказать, дезинфекции, и человек поправлялся.
Все зависело от того, на чем спирт настаивали. Кто привык на березовых почках, кто на еловых шишках, а кто и вовсе на чаге – это гриб такой, паразитирующий на березе. Им и язву желудка можно лечить и кишечник и еще много чего. Главное, вовремя начать, не затянуть.
А когда уже и чага не помогает, а до ближайшей больницы, скажем, два дня пути на лошадях или там на оленях по бездорожью, то приходится санитарную авиацию вызывать. Раньше, в советское время, неплохо врачи летали. Это сейчас по строгим показаниям, да еще с начальством согласовать надо. Мол, один час работы вертолета кучу денег стоит. А в те годы человеческая жизнь дороже любого бензина-керосина была, пускай даже и авиационного. Раз люди вызывают, значит, так надо. Таежные жители без нужды за медицинской помощью не обратятся, только в крайнем случае. В этом Петрович не раз за свою жизнь убеждался.
Десять лет Петрович как проклятый проработал на санавиации. Десять лет он летал в самые отдаленные районы региона. Сотни часов в воздухе, проведенных в самолете и вертолете, а уж сколько человеческих жизней они спасли – и не счесть. Чаще других специалистов летали хирурги и анестезиологи. Петрович, искренне восхищаясь работой хирургов, и сам подумывал стать одним из них. Все мечтал, что вот восстановится в институте, закончит его. После отучится в интернатуре на хирурга и вернется назад в ставшую родной санавиацию. Но мечты всегда расходятся с делом. Разошлись они и у Петровича. Так и трубил он на ней дальше фельдшером.
А тут СССР стал трещать по швам. Все реже и реже стали вылетать по санзаданию: стали сказываться перебои с топливом и финансированием. Чувствовал Петрович, что бесславный конец санавиации не за горами. А когда вместо двух вертолетов остался только один: второй кому-то продали, а старенький самолет АН-2 перестали латать и поставили на прикол, то и совсем приуныл, тем более что усиленно муссировались слухи, что ставку фельдшера в санавиации ликвидируют – нерентабельной стала. Еще и слово-то какое подобрали: «нерентабельный». Вроде научное слово, а веет от него ледяным холодом и неминуемым увольнением. Вот наступил и тот день, когда Петрович совершил свой последний полет. О нем наш рассказ.
В то памятное лето, последнее лето советского государства, стояла нестерпимая жара. Вроде и июнь на дворе, а печет так, словно в Ливийской пустыне в сентябре. Там, как известно, в 1922 году в сентябре месяце зафиксирована самая высокая температура на Земле – 57,7 градусов по Цельсию. А Петровичу казалось, что сейчас у них на Дальнем Востоке в июне даже выше, чем тогда в Африке. Воздух густой и липкий, словно жидкий кисель, и, главное, очень душно: вентилятор, включенный на полную мощность, не справляется со своей задачей. Еле-еле гоняет загустевшую воздушную массу по сравнительно огромному кабинету. И окно настежь распахнуто, и входная дверь открыта, чтоб сквозняк получился, а все равно душно и мокро.
Петрович снял с себя белый халат и повесил его на вешалку, а вешалку прицепил в оконном проеме, чтоб сох. И теперь вот сидел под вентилятором в одной лишь мокрой майке белого цвета и белых штанах от медицинского костюма. Пот нещадно застилал глаза, легкие с трудом справлялись с дыханием. Отжав в очередной раз носовой платок, Петрович обреченно вздохнул и задумался: стоит глотнуть холодной минералки из холодильника или перетерпеть? Пить хочется, но чем больше пьешь, тем больше потеешь. Вся минералка через пять минут выступает в виде пота на кожном покрове. Такая вот вокруг душегубка.
Из философских раздумий его вырвал телефонный звонок. Маргарита Сергеевна – дежурный диспетчер санавиации, вышла на минутку к подружкам в лабораторию полчаса назад. Пришлось Боткину идти принимать звонок. Кряхтя и тихо матерясь, Петрович оторвался от стула и шаркающей походкой достиг телефона.