– Это хорошо. А ты же в школе учишься?
– Так сейчас каникулы, – криво ухмыльнулся младший Троекуров, мол, какой странный дядя: лето же. – А так учусь – в четвертый класс перешел.
– А, ну тогда понятно.
– Чего тебе понятно?
– Что про Сусанина вы еще не проходили и до «Дубровского» Пушкина вы еще и подавно не добрались.
– Про Сусанина не разбирали, а Пушкина я читал: «Сказка о попе и работнике его Балде», «Золотой петушок», а вот про Дубровского не слыхал. А что, тоже стихи?
– Нет, брат, не стихи, – погладил его по коротко остриженной голове Михаил Федорович, – проза. А Дубровский – благородный разбойник. А главный его враг помещик Троекуров.
– Троекуров, – загорелся мальчик, – он с разбойниками сражался?
– Не совсем. Давай, ты нам дорогу покажешь, а я, пока будем идти, расскажу, что там у них в книге произошло.
– Давай!
– А родителям твоим не нужно сказать, что ты с нами пошел?
– А их сейчас дома нет, – отмахнулся Степка, – они на покосе. А дед, во-о-он, он на лавочке сидит. – Он ткнул грязным пальцем в сидевшего на ближайшей лавочке ветхого старика в ленинской кепке, густо обросшего, словно мхом, седой бородой, ничего не скажет. А если и скажет, то не догонит, я быстро бегаю.
– А тебе не попадет?
– Не-а, и так все знают, что врачи с города на вертолете прилетят, и им нужно помочь.
– Тогда пошли!
То, по чему они шли, дорогой можно было назвать лишь условно. Едва приметная неширокая тропинка, бежавшая среди густых таежных зарослей по примятой, слежавшейся траве, больше походила на полосу препятствий: засохшие большие куски твердой грязи, глубокие ямы, сухие острые ветки не давали расслабиться. Даже не понятно, как Степка ориентировался в таком полумраке, рожденном отбрасываемой от могучих деревьев тенью. И еще мелкий назойливый гнус, не дающий расслабиться. Мельчайшие мушки старались не только укусить, но еще и залезть в нос, в рот, в уши. Хорошо, запасливый и опытный Петрович прихватил с собой специальную мазь. Степку же, к слову сказать, гнус не беспокоил. Или просто не замечал, атакуя объекты, покрупней, а значит, повкусней.
Едва Щедрый закончил рассказывать о злоключениях Владимира Дубровского, как тропинка последний раз вильнула между деревьями и вывела путешественников на просторную поляну, со всех сторон окруженную разлапистыми вековыми елями. В противоположном от входа на поляну углу расположились три жилища, сооруженные на подобие индейских вигвамов из длинных растопыренных жердей, скрепленных между собой вверху чем-то, похожим на веревку. Только вместо шкур, используемых на американском континенте для крыши, сии шалаши оказались плотно накрыты старой, сморщившейся от времени берестой.
В целом стойбище напоминало увеличенную в размерах детскую песочницу. То там, то сям валялись разного рода детские игрушки: безглазая и лишенная одной руки кукла, крохотного размера лыжи, миниатюрный лук из ивового прута, где вместо тетивы использовалась капроновая рыболовная леска, сплюснутый с одного края красный в синюю полоску резиновый мячик, какие-то пестрые тряпки и большой плюшевый медведь, изначально коричневого цвета, а теперь просто засаленный до неприятного черного с выцветшим олимпийским ремнем на потрепанном брюшке. О том, что его родной цвет коричневый говорила нетронутая грязью промежность игрушечного зверя.
Не успели путешественники как следует оглядеться, как с громким лаем были окружены яростно скалящими острые клыки собаками. Невелики по размеру, смесь лайки с двортерьером, они отважно облаивали команду медиков, вяло помахивая закрученными в бублик хвостами.
– Серый, геть! Свои! – строго крикнул Троекуров – младший, обращаясь, по-видимому, к вожаку – крупному псу серой окраски с белой широкой грудью.
Вожак узнал Степку, завилял хвостом и, опустив умную голову, трусцой подбежал к стоящему справа от Петровича мальчику, обнюхав его со всех сторон. Другие собаки уменьшили интенсивность облаивания, сузили круг.
– А ну геть, пошли отсюда! Ну пошли! – закричала на собак выбежавшая из центрального чума крепкая невысокая узкоглазая женщина с загорелым до черноты лицом. На слегка кривоватых ножках в просторных ватных штанах она ловко подкатила к пришельцам и виновато улыбаясь, поздоровалась.
– Ух, какие они у вас злые, – поморщился анестезиолог Бойко, проводив отбежавших на приличное расстояние собак нехорошим взглядом.
– Не бойтесь, они своих не кусают, – продолжала улыбаться женщина, назвавшись Ольгой, – они чужих не любят. А с вами Степка, они его знают.
– Это доктора из города к Петьке прилетели, – кивнул на медиков мальчик, – на вертолете.
– На вертолете? – удивилась Ольга, и лицо ее вытянулось, причем глазные щели чуть расправились и Петрович увидел ее карие, блестевшие от наступившего возбуждения огоньком. – Ай, как хорошо. А мы думали, что из-за Петьки вертолет не полетит. А смотри-ка, прилетел и таких видных мужчин привез. Ай, как хорошо.
А она так ничего из себя, – подумал Петрович, незаметно рассматривая Ольгу и тайно любуясь ее выпирающими из-под тонкой красной кофты небольшими, но, по всему видать, упругими грудями, ее бы хорошенечко отмыть, да эти, явно большие для нее, ватные штаны на что-нибудь поприличней заменить и можно даже приударить.
Ольга слегка смутилась, заметив, как откровенно пялится на нее Петрович и подошла к доктору Щедрому, безошибочно определив в нем старшего среди медиков.
– А что, Ольга, а где же ваши дети? – спросил Михаил Федорович, кивнув на разбросанные по поляне игрушки.
– Так здесь, они, – улыбнулась эвенка, обнажив белые крупные зубы. Отсутствие одного переднего зуба немного портило ее, и, вспомнив об этом, женщина быстро прикрыла рот рукой, – как услыхали, что вы идете, так и попрятались.
– Услыхали? – изумился хирург.
– Да, вас далеко было слышно, вы что-то говорили между собой, – согласно кивнула Ольга, убрав от лица руку.
– У эвенков очень хороший слух, – подтвердил Степка, – мы еще только подходили к стойбищу, а они нас уже засекли. Тем более вы так громко про Дубровского рассказывали.
И словно в подтверждение его слов из ближайших кустов вылезли человек шесть ребятишек разного пола от трех до восьми лет. Все, как на подбор, грязные, чумазые, в соплях и без штанов, да еще и босиком. Что особенно бросалось в глаза на фоне Ольги, одетой в ватные штаны и сшитые из шкуры оленя невысокие сапоги, расшитые цветным бисером. Они боязливо подошли к медикам и встали рядом с Петровичем. Бывалый фельдшер порылся в бездонных карманах своих штанов и угостил каждого парой ирисок «Золотой ключик», видимо, заранее приготовленных. Дети улыбнулись в ответ и попытались снять с размягчившихся от жары конфет бумажную обертку. Когда это не получилось, то запихнули в рот прямо так – с бумагой, довольно нажевывая редкий в этих местах вид угощения.
– Петрович, ты чего им дал? – набросился на него Бойко. – Не мог что ли нормальных конфет с собой прихватить? Сказал бы мне – я бы захватил.
– А кто тебе не давал взять конфеты? Не знал, что в стойбище летим, а там всегда детей полно?
– Честно сказать, не подумал. Извини, Петрович.
– Проехали. Кстати, шоколадные конфеты на такой жаре вообще в кашу бы превратились. Я прошлый раз, когда в стойбище Ротке летали, две недели назад, набрал с собой шоколадных конфет, так они слиплись все в один сплошной конгломерат, не поймешь, где что.
– Ничего, не переживайте, – пришла на помощь к Петровичу улыбающаяся Ольга, – ничего нашим детям не будет. Они мясо сырое и рыбу едят. А тут подумаешь – конфеты с оберткой.
– Да, но там же бумага!
– А ничего, переварят, пойдемте лучше к Петьке, он вас заждался.
Медики под предводительством Ольги гуськом отправились к стоявшим неподалеку чумам. А юный проводник Степка остался играть с эвенкийскими детьми. И для начала он с важным видом показал им перевязочные одноразовые пакеты с синими крестами на этикетке, подаренные Михаилом Федоровичем. Чем сразу вызвал неподдельное уважение и зависть своих эвенкийских приятелей. Ведь таких, пахнущих резиной и лекарствами, пакетов они еще не встречали.
Чум внутри немногим отличался от своего неброского наружного обличья: такой же серый и мрачный, отдающий средневековой дикостью. Единственное отличие, что вместо березовой коры весь пол оказался застеленным оленьими шкурами. Медики сняли при входе обувь и босые вошли вовнутрь. Посредине устаревшего эвенкийского жилица стояла тяжелая кованая железная тренога. Под ней тлел очаг, выложенный по периметру крупной речной галькой. Дым уходил прямо кверху в сформированную из перекрещенных жердей дыру. На тупом, ржавом металлическом крюке висел раритетный закопченный казан без крышки, распространяющий по округе возбуждающий аппетит вареного мяса. В левом углу стоял допотопный старинный сундук, обитый по углам железными полосками. Мебель в чуме отсутствовала. Ее с успехом заменяли многочисленные почетные грамоты и вымпелы, развешанные на прокопченных стенах, красноречиво свидетельствующие, что хозяин чума Петр Слепцов является знатным передовиком оленеводства.
В правом углу на белой оленьей шкуре в армейском спальном мешке лежал узкоглазый человек лет тридцати пяти с заостренными чертами лица. Несмотря на русские имя и фамилию – это был типичный представитель своего народа: коричневая от загара продубленая постоянным нахождением на воздухе кожа лица и рук, большая круглая голова с черными волосами, щелки глаз, широкий ноздреватый нос, редкая хошиминовская борода и жиденькие усы, тонкая шея, узкие белые плечи и белая впалая грудь, лишенный растительности живот в грязных разводах. Петька тихо постанывал и часто дышал, от него пахло едким потом, табаком и человеческими испражнениями.
Из носа больного торчал резиновый желудочный зонд, по которому в привязанный к его концу целлофановый мешок текло желудочное содержимое. Доктор Щедрый с фельдшером Петровичем тихо поздоровались и, осторожно выудив больного из спального мешка, приступили к его осмотру.