О, этот терпкий, раздражающий и манящий запах канифоли и магия растекающегося под разогретым жалом паяльника олова. Смотреть на это чародейство я мог долго, но самому попробовать хватило одного-двух раз. Мне это казалось чрезмерно сложным и не слишком интересным.
Зато мои приятели, как на подбор, все были фанатами техники и могли подолгу обсуждать, как лучше собрать миниатюрный приёмник и где достать нужное сопротивление.
И тут вступал я.
Помните мультфильм про то, как пёс привел домой к хозяину дворнягу-приятеля, они потом в конце ещё катались по всей квартире на разлитом киселе?! Человек собаке друг, это знают все вокруг... Помните?!
А помните интонации, с которыми Барбос рассказывал Бобику, что вот здесь человек спит на коврике, а здесь живёт он сам?!
Я открывал перед ошалевшими друзьями папин чемоданчик точно с таким же видом. Ай, берите, кто что хочет, такие мелочи... У нас этого гуталину...
И друзья брали. Пачками.
Папа однажды был сильно удивлён.
А я всё ещё живой...
Вокруг дачного кооператива «Связист» раскинулся сибирский лес – хвойный храм нашего искреннего детского паломничества за груздями и рыжиками. Нахмуренными невысокликами бродили мы с корзинками и перочинными ножиками меж деревьев, разгребая заточенной дедом Мишей палочкой листву и траву, постигая азы ориентирования по стволам и муравейникам.
Мы знали, что в нескольких километрах от дачи размещаются трамплины, где задорные спортсмены, готовясь к олимпиаде, зимой и летом отрабатывают прыжки.
Полоски искусственного снега с этих трамплинов были идеальным материалом для плетения чёртиков, даже более удобным, чем прозрачные шнуры капельницы.
Став чуть постарше, мы стали выбираться в лес самостоятельно и однажды неожиданно наткнулись на вьющуюся среди деревьев идеальную свежепроложенную асфальтовую дорожку, убегающую в дебри. Она была настолько узкой, что ей скорее подошло бы название «тропинка», если бы я не знал, что тропинки протаптывают, а не выкладывают.
Непонятность предназначения дорожки, по которой никогда не проедет ни один автомобиль, загустевала в воздухе и прямо из запаха хвои формировала тайну.
Поэтому при первом же удобном случае я уговорил приятелей и мы на велосипедах «Кама», «Орлёнок» и «Школьник» двинулись на разведку.
Никогда раньше не получали мы такого удовольствия от поездки. Во-первых, подобной гладкости покрытия до этого не встречалось нам ни на одном шоссе, мы привыкли к ямам, ухабам, рытвинам и прыжкам с бордюра на бордюр, а тут велосипед летел, почти не требуя работы ног.
Во-вторых, многокилометровая лента мягко повторяла весь рельеф местности, взбиралась на холмы, огибала пни, спускалась с пригорков, и путешествие превращалось в чистый восторг.
Представьте: лето к концу, разогретая тайга, солнце пробивается сквозь хвою, и мы летим на скорости по загадочной дорожке к истокам тайны. Вверх, вниз...
А потом мы врезались в лыжника! И тайна поломалась.
Конечно, чисто технически, то, на чем передвигался товарищ, не было лыжами. Это были как бы роликовые коньки, но дли-и-и-иные и на мелких колесиках. Но всё остальное – скользящие движения, палки, костюм, шапочка, были как у лыжника. И увидев нас, мчащихся навстречу, он страшно кричал «Лыжню-ю-ю-ю»! Это на асфальтовой-то дорожке.
И за спиной у него было ружьё.
Жутко. Опасно. Непонятно.
Дядя, не останавливаясь ни на мгновение, покрыл нашу спрыгнувшую на обочину троицу вместе с велосипедами трёхэтажным матом и растворился в стволах, а мы аккуратно двинулись дальше.
И наткнулись на указатель: «База олимпийского резерва». И всё стало ясно: дорожки нужны для тренировки советских биатлонистов, а не для развлечений малолетних шалопаев на великах...
...Понаблюдав на следующем привале за долбящим кору дятлом и покидав на меткость шишки в чье-то дупло, мы отправились обратно...
Немножко грустно, но всё равно, хорошо...
У бабушки во дворе на Дубровинского 82 жило несколько примечательных личностей, о некоторых я уже рассказывал...
Среди прочих был дворник Володя-дурачок. Было Володе лет 50. И был он дурачок. Подозреваю, вы уже догадались.
С утра он выходил в грязных клетчатых штанах, махал большой метлой, поднимая пыль, а днём гулял со своей собакой на привязанной к ее шее верёвке. Ни поводка, ни ошейника, само собой. Верёвка за шею. Окрас у собаки был овчарочий, а во всём остальном она была чистый двортерьер. Ещё она была вся какая-то раздутая, толстая и имела некий ужасный вырост на пузе. Опухоль. Про болячки я тогда не знал, а про красоту вполне себе понимал. И я удивлялся, как совпало: и Володя – дурачок, и собака у него страшная... Гуляют меланхолично по двору...
...А ещё во дворе жил Женя. Женя был молодой, лет 27, и имел белые «Жигули» с круглыми фарами. Хорошая, кстати, иллюстрация благосостояния в Советском Союзе: на весь пятиподъездный двор - один автомобиль... Обычно Женя просто садился в авто и уезжал, но если вдруг открывал капот и начинал копаться, мы всегда подходили и тоже заглядывали. Задавали вопросы, давали советы... Поджидали момента, пока Женя закончит ремонт и вытрет ветошью руки. Тогда можно было затребовать честное «прокатите по двору?».
В жигулях пахло по-особенному. Пластик, дерматин, бензин или смесь всего этого... и с годами это не проходит. Когда у меня, спустя 30 лет, появилась «четвёрка», она пахла точно так же...
...Детские критерии выделения из толпы незатейливы. Сёстры Фаина и Ребекка Яковлевны были еврейки. Самые настоящие. Мужей у них не было, прожили всю жизнь вдвоём. На Новый год они наряжали крохотную ёлочку малюсенькими игрушками. Но самыми, что ни на есть, настоящими. Стеклянными шарами, сосульками, звёздочками, только сделанными для лилипутиков. Я много раз вслух восклицал, как мне хотелось бы хоть одну такую игрушечку. Сёстры ни разу не отреагировали... Еврейки...
...Пашкин папа был водителем Икаруса. 11-го маршрута. Он возил людей в аэропорт. Я думал: это, наверное, очень приятно делать такое полезное дело – доставлять пассажиров с чемоданами к самолётам, на которых они полетят в командировки. Конечно, в командировки, не на отдых же? На отдых на самолётах не летают. На отдых или быстро едут на автобусе на дачу или долго – на поезде на курорт. Мне повезло, я ездил. На Чёрное море. Один раз.
...Динькина мама была фарцовщица. То есть, тогда-то я такого слова не знал. Знал, что она где-то в непонятном месте что-то полезное, но дефицитное покупает, а потом всем жаждущим втридорога продаёт. Жаждущих было много, поскольку дефицитным было всё – от пудры с тушью до колгот с жакетами. Моя тётушка была ее частой клиенткой, а папа ругался, что она поощряет эту барыгу заниматься вредным делом. Тётушка не соглашалась, что дело вредное. Гендерное недопонимание, перерастающее в идеологическое...
Так и жили...
А ещё во дворе жил благообразный седой профессор (или академик, кто их разберёт) с бородкой, который знал кучу языков и считался светилом Союза в каких-то там отраслях, а также абсолютно чёрный и слегка придурковатый татарин. Может, для взрослых они и не были особенно заметны, но мы – подростки – этих двоих из толпы содворян всегда выделяли.
Сижу я как-то вечером под аркой, которая ведёт в наш двор, и вижу картину: с работы с портфелем неспешно возвращается профессор. Навстречу ему также неспешно, но заметно шатаясь, бредёт датенький татарин.
Оп, встретились. Профессор пытается татарина обойти, тот поднимает на профессора глаза, у него какие-то файлы в черепушке сходятся и он говорит на чистом татарском языке что-то типа «гыр-гыр-гыр».
Профессору явно неприятен и вид этой неглаженной личности и ситуация в целом, но он же воспитанный человек, он переспрашивает.
— Что-что?
На что татарин, нисколечко не стесняясь, тут же повторяет.
— Гыр-гыр-гыр.
Профессор на пару секунд задумывается и глубокомысленно говорит.
— Ничего не понимаю!
И тут дворник поднимает палец и угрюмо отвечает по-русски.
— Вот то-то!!!
Конец диалога.
Году в девяностом перевозили мы мою бабушку из Красноярска в Славутич. В квартире уже все шкафы разобрали, шмотки по коробкам упаковали, пришедший пятитонник почти под завязку загрузили. Но вдруг обнаружилось, что есть ещё подвал! Всё детство у бабушки провёл, а не знал, что у них что-то в подземной «стайке» хранится.
Спустились вниз, а там - пещера Алладина. Какие-то старые трёхстворчатые трюмо, древнючие резные комоды, лыжи, санки, набитые чем-то мешки, стопки книг и всякая всячина – от пола до потолка. Папа меня в середину засунул, говорит: «Подавай из углов всё, что сможешь». Я и подаю, предварительно пытаясь для себя оценить полезность раритета.
И тут вижу, у стены стоит какая-то одинокая дверца от холодильника. У бабушки на кухне стояла такая дрындычащая древность округлых форм под названием «Мир». Вот в точности от нее запчасть. Думаю, кому нужна лишняя дверка, если мы и сам холодильник уговорили бабушку оставить? Приподнимаю штуку и что есть силы выкидываю из «стайки» как можно дальше. А металлическая дверка берет и при ударе разваливается на десяток частей. Что за чудеса?!
Выбираюсь из завалов, подхожу и… холодею. Обнаруживается: то, что я посчитал дверкой, оказалось задней стороной вылепленной объемной картины Шишкина «Утро в сосновом бору». Я в первый раз увидел, что картины можно лепить!!! Выпуклые деревья, поваленная сосна, медвежата. Всё в объеме, вырастает из плоскости, можно потрогать. И всё это рассыпалось на части. Из-за меня!
Боже, как я расстроился! Хотел на память себе хотя бы одного медвежонка отбить, отломать, но не сумел.
Спустившийся за очередной порцией вещей папа моего горя не понял, а бабушка, когда я прибежал ей сознаваться, даже не вспомнила, что у нее что-то подобное было...
А мне до сих пор жалко…