— Делайте то, что считаете нужным, а я буду делать то, что я считаю нужным! — стоически отвечал Верещагин.
— Но вы же должны понимать, что после увольнения вы нигде в Москве не устроитесь! Даже санитаром в приемный покой! И в Подмосковье, кстати говоря, тоже!
— Плевать! Уеду в Тверь, устроюсь там на «скорую». У меня в Твери родственники, приютят на первых порах.
Отчаявшись уговорить Верещагина, Сестричкин решил его подкупить.
— Жаль терять такого хорошего врача, — сказал Сестричкин. — Заведующая подстанцией о вас очень хорошего мнения. Вы вполне могли бы стать старшим врачом…
Это уже не шло ни в какие ворота и вообще не могло произойти. Великий и Ужасный Сестричкин предлагал повышение сотруднику, который совершил должностной проступок и считал себя правым! Сказать кому — не поверят. Нонсенс! Парадокс! Абсурд!
— Я не хочу быть старшим врачом, — ответил Верещагин. — Мне нравится лечить людей, а не в бумагах копаться.
— Идите и подумайте! — велел Сестричкин. — Два-три дня у вас есть, но не больше.
— Я не передумаю, — сказал на прощанье Верещагин.
Выход из безвыходного положения нашел фельдшер Кочеляев. Он явился вечером домой к жалобщице (адрес узнал из жалобы) и сказал следующее:
— Формально вы правы, доктору не следовало так разговаривать с вами. Вот даже в раздраженном состоянии нельзя было употреблять тех слов, которые он употребил. Жалоба ваша обоснована, но я прошу вас оценить последствия. Если вы не заберете жалобу, доктора Верещагина уволят, тут уж без вариантов, потому что кипиш поднялся страшный. И больше он на «скорую» вернуться не сможет. А Верещагин, чтоб вы знали — один из лучших врачей подстанции и вообще всей московской скорой помощи. Он в каждое дежурство спасает жизни, делает невозможное там, где другой врач не справился бы. Верещагин — профессионал с большой буквы. Работает Верещагин на полторы ставки, сутки через двое, то есть десять смен в месяц. За смену он как минимум одного тяжелого пациента выдергивает с того света. Если его уволят по вашей жалобе, то знайте, что каждые три дня по вашей вине будет умирать человек, которого Верещагин мог бы спасти.
Агитация Кочеляева была немного спекулятивной, но на жалобщицу больше подействовала эмоциональность, чем содержание. Вдобавок, за прошедшее с момента написания жалобы время она уже успела успокоиться, страсти улеглись.
— Хорошо, — сказала она. — Я заберу свое заявление, если ваш доктор передо мной извинится. Только пусть сюда не приходит, я его домой не впущу, такого агрессивного. Может прийти ко мне на работу.
— Завтра же придет! — заверил Кочеляев. — И я с ним буду, прослежу, чтобы все прошло хорошо.
Для убеждения Верещагина Кочеляев использовал три довода.
Первое — ну какая, к чертям собачьим, Тверь? Твое место здесь, на родной подстанции, и ты сам это знаешь.
Второе — о себе не думаешь, так хоть заведующую подстанцией пожалей. Ей всего-ничего до пенсии осталось, дай доработать спокойно.
Третье — уважающий себя мужик не должен обзывать беззащитных женщин «безмозглыми курицами», «полными дурами» и «идиотками». Тем более — при исполнении должностных обязанностей. Аффект аффектом, а вести себя надо достойно. Так что ступай, друг любезный, и извинись за такие слова.
Верещагин так и сказал жалобщице:
— Смысл моих слов был целесообразным, но за форму я прошу прощения. За нехорошие слова мне реально стыдно, а за все остальное — нет.
— Извинения приняты, — ответила на это жалобщица. — Я отзову свою жалобу. А вы прикольный.
— Прикольный? — переспросил Верещагин, краснея лицом.
— Все хорошо, что хорошо кончается! — быстро сказал Кочеляев. — Всем спасибо, нам пора.
Взяв Верещагина за руку, Кочеляев выволок его из кабинета. Стать у Кочеляева была медвежья, вдобавок он серьезно занимался дзюдо, поэтому у Верещагина не было другого выхода, кроме как подчиниться.
— Прикольный? — бухтел Верещагин, пока Кочеляев вел его по коридорам. — Что во мне прикольного? Я ей что — клоун?
— Ты на нее жалобу напиши, — поддел Кочеляев. — В министерство финансов.
— Жалобу я писать не стану, но поговорить с ней поговорю, — пообещал Верещагин. — Надо же объяснить, что я не клоун.
— Второй раз я тебя из дерьма вытаскивать не стану! — предупредил Кочеляев. — Звони ей, письма пиши, но сначала дождись, чтобы она жалобу забрала.
На следующий день они дежурили, потом Верещагин отсыпался до позднего вечера, так что позвонить жалобщице (теперь уже бывшей) он смог только через три дня после встречи в офисе. Телефон фирмы нашел в Сети, попросил соединить с главным бухгалтером — соединили без лишних вопросов…
Спустя восемь месяцев Верещагин объявил на подстанции о скорой женитьбе.
— Вау! — возбудились подстанционные девы, многие из которых имели на Верещагина виды. — Кто такая? Почему не знаем?
— Да все вы ее знаете, — усмехнулся Верещагин. — Это та, которая на меня в Департамент жаловалась.
От ненависти до любви — один шаг (продолжение)
В воскресное утро вызов к мужчине сорока лет на «плохо с сердцем» никого не удивляет. Очень многим по субботам и воскресеньям становится плохо с сердцем после вчерашнего.
По дороге бригада играла в тотализатор. Ставили по сто рублей (чисто символически, но, если Фортуна повернется задом, то полторы тысячи можно проиграть за смену запросто) и угадывали реальный повод к вызову.
— Перепил, — сказала доктор Добровольская.
— Давление, — сказал фельдшер Мартынович.
— Инфаркт! — каркнул водитель Шурупов.
— Чтоб тебе! — рассердилась Добровольская. — Не хватало нам инфарктов на первом вызове, особенно сегодня!
Диспетчер предупредила, что обе реанимации в ближайшей пятнадцатой больнице — и общая, и кардиологическая, заполнены с перегрузом. В прошлые сутки на Центре накосячили и интенсивно заполнили «пятнашку» тяжелыми больными. Так что инфаркт пришлось бы вести далеко. А острый инфаркт — это вам не хухры-мухры. Инфарктный пациент в любую секунду может выкинуть какой-нибудь фокус — «уронить» давление или войти в отек легких. Чем дальше везешь инфаркт, тем больше вероятность «фокусов».
Никто не угадал.
— Доктор, у меня сегодня не было утренней эрекции, — сказал пациент в ответ на традиционное: «на что жалуетесь?».
— Что-что? — переспросила Добровольская, не веря своим ушам.
Шуточки подобного рода на вызовах приходилось выслушивать не так уж и редко. Но обычно шутили пьяные и, мягко говоря, не обремененные излишком интеллекта. А тут — трезвый интеллигентный мужик и говорит совершенно серьезно, без улыбочек и подмигиваний.
— У меня сегодня не было утренней эрекции, — повторил пациент. — А обычно она всегда бывает. Даже если ночью был секс.
Пациент был интеллигентный, квартира — хорошо обставленной, а дом, в котором он жил, был не то, чтобы элитным, но и не простым — улучшенная планировка, консьержка, оградка. Поэтому Добровольская придержала те слова, которые так и норовили сорваться с языка, и вежливо поинтересовалась:
— А с каких это пор отсутствие эрекции стало поводом для вызова скорой помощи? И что мы, по-вашему, должны сделать?
Ну в принципе тридцатитрехлетняя симпатичная женщина с хорошей фигурой и богатым опытом много чего может сделать в подобном случае. Но не на вызове же.
— Как — что? — удивился пациент. — Кардиограмму снять для начала.
Добровольская вгляделась в его глаза и шмыгнула носом, принюхиваясь. Зрачки нормальные и глаза тоже нормальные, спиртным не пахнет, коноплю в квартире недавно явно не курили. Все ясно — шизофреник.
— И какое же отношение имеет кардиограмма к пропавшей утренней эрекции? — так же вежливо спросила она.
С психическими нужно общаться вежливо-ласково, потому что они заводятся «с места в разгон» от любого не понравившегося им слова.
— А вы действительно доктор? — пациент недоверчиво прищурился.
— Доктор, — ответила Добровольская. — Десять лет стажа за плечами.
— Хороший доктор, — добавил Мартынович. — Заслуженный врач Российской Федерации.
Мартынович был юморист, вечно что-нибудь да вставит. Но пациент не понял шутки.
— Заслуженный врач Российской Федерации не знает о том, что отсутствие утренней эрекции может быть симптомом инфаркта миокарда?
«Не шизоид, а долбодятел!», изменила диагноз Добровольская. Этим ласковым словом она называла людей, которые считали себя разбирающимися в медицине, но на самом деле таковыми не являлись. В наше гиперинформационное время каждый мнит себя экспертом после прочтения парочки статей в Интернете.
— Вот честно — в первый раз слышу.
— Странно, — на лице пациента отразилась сложная гамма чувств. — Ладно, тогда снимите мне кардиограмму.
Ни один врач не любит, когда пациенты диктуют ему, что он должен сделать. А Добровольская не любила этого вдвойне, потому что была толковым и очень ответственным врачом. Делала все, что требовалось, без понуканий и напоминаний.
— Давайте я сначала вас осмотрю, — предложила она.
Пациент, разумеется, согласился.
Пятнадцатиминутный обстоятельный осмотр не выявил ничего патологического. Дыхание было чистым и прослушивалось по всей поверхности легких. Сердце работало ритмично, сокращаясь шестьдесят раз в минуту. Давление — сто двадцать на семьдесят пять. Пульсация на всех крупных артериях прощупывалась хорошо. Никакие лимфоузлы не были увеличенными. Прием каких-либо лекарственных препаратов пациент отрицал, злоупотребление алкоголем тоже отрицал, ну а про курение Добровольская даже уточнять не стала — видно было, что человек этой вредной привычки не имеет.
Закончив осмотр, Добровольская попросила пациента сделать несколько приседаний. Тот бодро, без натуги, присел двадцать раз. Пульс разогнался до семидесяти пяти ударов, но после минутного отдыха вернулся к шестидесяти. Давление — сто двадцать на восемьдесят.
— Спортом занимаетесь? — спросила Добровольская.
Можно было и не спрашивать — развитость мышечной системы свидетельствовала о регулярных тренировках.