Вечером перед перезагрузкой я как правильный человек спать лег. Трезвый, заметьте, как стеклышко. Просыпаюсь, башка болит люто, тошнит. Думаю — ну что за хрень такая? Сперва подумал, что угорел, но печку не топил, электрообогреватель включал. Я ж не пил, а кошмарит как в общаге второго января. Вы пили когда–нибудь со студентами в общаге? О, и не начинайте!
Так вот, проснулся и чувствую — холодно, блин, электричества–то нет. Затопил камин, потупил чутка, а потом и сижу, думаю — суббота, выходные впереди, а мне херово. Хотел в мастерской поработать, увлечение у меня было — я в свободное от работы время мебель реставрировал. Это тебе слесарю–гинекологу глубокого профиля это работа, а мне, человеку умственного труда, это отдых, понимать надо. У меня между прочим известные уважаемые люди мебель реставрированную брали. С тобой такие и за руку здороваться не будут, понимать надо. Так вот, думаю, надо бы клин клином вышибать, накатить, авось полегчает. А на даче как на зло — даже пива нет.
И потопал я в магазин, благо, не далеко. На улицу вышел, удивился еще — как сильно потеплело. До магазина не дошел — увидел, как несколько пустышей жрут кого–то, охерел в полный рост, рванул домой, а рядом с домом…
Рядом с домом ошивался лотерейщик — подранок. Правую руку ему, считай, начисто оторвало, да и в тушке несколько дырок было, он едва живой был, но и его чуть было не хватило, чтоб меня сожрать.
Эта паскуда на запах дыма пришла, уверен, и давай вокруг дома ошиваться. Когда он кинулся на меня, я домой рванул что было сил. Как я говорил, он еле живой был, от слабости шлепнулся, я в дом забежать успел, дверь захлопнул, подпер диваном. Он с той стороны скребется, я с этой диван держу. Понимаю, что рядом с дверью — стекло во всю стену. Хорошо я это понял на секунду раньше, чем он, дальше кинулся — в мастерскую, заперся там.
Слышу — вломился мой дружок, дом громит. А я сижу, страшно мне, но при этом злость взяла, ну, думаю, погоди, сука. И давай я оружие себе делать.
Вы меня знаете, у меня подход ко всему серьезный, поэтому за дело взялся по полной. Рессору от батиной волжанки достал, доску яблоневую, из которой хотел каминную полку делать, рейку с храповиком. Ну вы ж понимаете.
У меня, видно от спорового голодания и переживаний башня понемногу ехать начала. Черт его знает, сколько я там сидел. Лотерейщику тоже не уйти — он полудохлый, если меня не сожрет, совсем подохнет, это он смекнул. Но до меня ему не добраться — в мастерскую батя дверь из железа–тройки сварил, да еще и звукоизолированную. Мама не любила, когда он там сверлит–пилит и ей мешает, вот он и нашел выход. Короче он слышит, как я тут киянкой по стамеске стучу, я слышу, как он мне, сука, мебеля ломает. Трудимся.
Вдруг слышу — затих. А я как раз вундервафлю свою доделываю, уже думал, как через ворота выскочить и с тыла взять супостата.
Тут кто–то стучит в дверь — морзяночкой СОС выбивают. Я в ответ марш зенитовский. Там ржут, суки. Выходи, говорят, спортсмен, готов твой обидчик.
Я вылезаю — не врут. Лежит лотерейщик с пробитой башкой, как Троцкий, а над ним пассажир с ледорубом. Ну, потом–то я узнал, что это клювом называют, а тогда за ледоруб принял. А у меня в руках вундервафля. Парень с ледорубом и второй, у которого в руках как бы невзначай автомат организовался, смотрят на меня. Я на них.
Это, спрашивает, чего за эээ… балда?
Неуч, говорю, это ж полибол, вершина военной мысли древних греков. Многозарядный арбалет с натяжением лебедкой, я б из него этого гада через минуту завалил, если б вы не мешали.
Ну и окрестили меня в честь оружия моего. Вот только Прицеп, крестный мой, был происхождения рабоче–крестьянского, трудно ему слово полибол выговаривать, вот он и упростил в меру своего разумения. А мне теперь всю жизнь страдать, целую, понимаешь, вечность.
А полибол… Полибол оказался херней полной. Не, лотерейщика завалить можно, если повезет. Но вот с быстрой перезарядкой оказалось все не так радужно, как мне виделось. Ну и при выстреле бывало, что болты застревали, если два сразу из магазина выпало. Лучше, чем ничего, понятное дело, но в целом — херня. Я его потом удачно у Попа обменял на мосинку. Так у него в магазине и висит мое творение. Он врет напропалую, что купил его у древнего римлянина, который из прошлого попал. Это все потому, что я ради прикола в простыню замотался и с ним на латыни заговорил, еще и знаками общался. Хрен знает, что на меня нашло тогда. Но, думаю, если б не латынь, послал бы он меня в задницу вместе с полиболом. Lingua latina non penis canis est.
Ну, за образование!
17. О радикальной амазонке
— А давайте–ка еще накатим за прекрасный пол. За амазонок? Ну, чего б не накатить–то, амазонки — зверь полезный.
Я вот, помню, когда еще свежаком был, салагой, так сказать, без роду и племени, жил в стабе одном. Там была рейдерша одна, ну как рейдерша, тоже по большому–то счету свежачка.
А история в том, что была она, не к ночи будут помянуты, из радфемок. Не, не радиоактивная, дурья твоя башка, а радикальная феминистка. Феминистка, дурак, а не то, что ты услышал! Ты слово такое знаешь? В общем это бабы, которые если и стреляют по свежакам, то исключительно в то место какое им в жизни почти никогда и не доставалось. Я как–то после такой по свежему кластеру шел — так она всем свежакам хозяйство их отстреливала, и ведь пуль не жалела, зараза.
Мечтала она о том, чтоб стать крутой, дарами обзавестись и организовать свой стаб, только для женщин, чтоб ни одной херомрази, только в гостевом гетто. Не знаю уж, за что она мужиков так не любила, может как–то связано с тем, что ее любить порывались только совсем уж по пьяни, когда уже и любить не способны.
Не, не потому что страшная, характер уж больно суровый, ага. Знахарь местный мужичкам помельче ее от запоров рекомендовал. Втихую, конечно, и за глаза. Надо при ней было сказать что–то про баб такое, ну, мол, что дуры они и только для кухни созданы — так она глянет за это так сурово, что ап! — и запора как не бывало! Боялись ее мужики, те что помельче, не такие как я или вы вот, те, что не настоящие. В общем, огонь–баба. Мечта поэта.
Ну так вот, услышала она, что наша команда собирается выдвигаться в сторону Контейнерного, а там, как вы знаете, безопасницей сидит кто? Вот, правильно, Кобра. Стало быть, там гнездо феминизма. И Хения, так она себя назвала, милостиво согласилась нас туда сопроводить. Заплатите мне, говорит, каждый по три спорана, и я тогда возьмусь защищать вас во время всего перехода. Кроме, говорит, ночи. Мы еще тогда не смекнули, почему кроме ночи. Только потом уже в рейде поняли.
Мы согласились конечно, в ножки ей поклонились, спораны приготовили. Как мы без ее помощи? Где уж нам уж, куды нам деться? Старший наш, Монгол, кивнул со всей своей восточной мудростью…
Да шучу я, что ты Монгола не знаешь? Эта калмыцкая морда орал полчаса матерно на русском и калмыцком, и еще вроде на каком–то, что он с ней в одной степи гадить не сядет, а если сядет, так потом мыться будет неделю и не отмоется. Не любили Хению нормальные мужики, а те, что пожиже, так и вообще боялись.
Монгол, правда, потом отошел и согласился Хению в поход взять, только сам уже ей выставил тройную ставку. Доплата, так сказать, за испорченные нервы. Решил, что она ж все равно попрется, а с нами хоть немного, но безопаснее будет, и ей, и нам. Нормальный мужик Монгол. Бабу костерит, так что черти в омуте уши затыкает, а сам думает, как о ней получше позаботится. Ну и двинули мы с этой Хенией в Контейнерный.
Днем–то она ничего так, не тупила, адекватная. А как свечерело и на ночевку стали устраиваться, ее перемкнуло. Не буду, говорит, с вонючим мужичьем ночевать, сношайте друг друга, педики, а на меня и не смотрите. И двинула свой лагерь разбивать, да еще и так устроилась, что от нас ее не видно нихера.
Калмык пару раз дернулся идти ее охранять, но помнил, как она стреляет, и как заявила, что если кто сунется, завалит. И вот до утра мы доночевали, часовые, недреманое око, все дела. Вроде тихо все было.
А пошли ее будить — оказалось, что ее лотерейщик особо хитрожопый, наверное из рыси получился, уж больно когтистый и по деревьям скакал хорошо, скрал. И вот стоим мы над тем, что от нее осталось и двойственное чувство — с одной стороны неловко, что пятеро муд… мужиков бабу не уберегли, а с другой — жгучая такая благодарность. Если б не она, этот лотер бы нам ночью устроил Варфоломеевскую ночь. Так что амазонка Хения у нас с тех пор в почете — спасла пять человек. Но, сдается мне, нихера не о такой славе она мечтала.
Так о чем это я мужики? Если вот из этой истории посмотреть, то как бы получается, что феминизм, он, получается, убивает.
— Какие только не бывают бабы на свете, — подтвердил Каин, глубокомысленно вздыхая, — Попадется такая вот злыдня — навсегда веру в женщин потеряешь. А другой, смотришь, живет как у Христа за пазухой. Вот вы про Харона слышали?
18. Харон
— Жил один мужик со сварливой бабой. Как бабу ту звали, история умалчивает, а вот мужика в Стиксе прозвали Хароном, и вы потом поймете, почему.
Попал мужик под перезагрузку точно вот как ты, Звездобол, в частном доме, только не на даче, а в сельской местности. Был он типичным деревенским трактористом — здоровым, косая сажень в плечах, и добрым настолько, что пока сто грамм не хлопнет — мухи не обидит.
Жена у него была под стать, только наоборот: маленькая, злая, как на улице не появится — так скандал. В селе том подозревали, что эта мегера однажды просто пришла к нему в дом и уходить не захотела, а Харон по доброте своей ее прогонять не захотел. Злой ведь не злой человек, а жить ему где–то надо.
Так и жили. Он на фермера работает, она дома по хозяйству. Пока будние дни, так их особенно и не видно, мегера то его особо из дому не выпускала. А как выходные — он обязательно в лакер за штофом водочки, и бродить по селу, людей задирать. Потому что по пьяни у него знатно скобу срывало. Село только тем и спасалось, что мегера хорошо знала мужа, и к тому времени, когда он начинал заборы шатать и грозиться стекла бить, выходила из дома, находила его, брала за химок и тащила домой, как котенка нашкодившего.