Мы их связали, чтоб новенький посмотрел, поверил нам. Он, кстати, добить их не дал — говорит, мол, если вы моих друзей тронете, не прощу. Мы уж думали бросить их хочет, но нет, сам их исполнил. Вроде и не воевал, не охотник, электронщик обычный, паял чего–то там. Он еще блевал потом дальше чем видел, а поди ж ты.
Я через день осторожненько спросил его — чего ты их порешил–то. Он посмотрел на меня как на двинутого. Говорит, что не мог друзей своих вот так оставить, чтоб они монстрами стали. И нам их трогать не мог дать. Херово ему потом от этого было. Я тогда его и зауважал. Думал тоже бродягой навроде нас станет, дар–то подходящий, ан нет. В стаб его привели, он там пристроился по электронному своему направлению. Вроде как умудрился дальнюю радиосвязь в Колхозе наладить. Не знаю, как он там.
— В Колхозе? Погоди, это Тактикул что ли? Который еще по радио музыку передает и книги читает? Радио Пустоши? С вами радио Пустоши и Тактикул!
— Ага, он самый. Тактикул. Его так Хлоп окрестил, они еще ржали как кони. Радио говоришь наладил? Дело хорошее, наверное, только кто ж на кластерах радио слушает?
24. Про Лешего и Мишку
Есть в «Горбатом квазе» столик в углу, за которым частенько просиживают штаны два очень занимательных персонажа. Вот и сегодня они сидят за ним, потягивая пиво и пополняя батарею пустых бокалов перед собой.
Этих двоих знают все местные завсегдатаи. Один — невысокий крепыш неопределенного возраста по имени Шаман. Он до самых глаз зарос густой рыжей бородой, и сильно смахивает на вечно недовольного жизнью гнома.
Вот только этот гном по местным меркам настоящий динозавр — он бороздил просторы Улья еще в те времена, когда большинства из присутствующих в баре даже еще в проекте не было. Даже сам себя он называет не как все прочие, ему подобные — не рейдером, а на старомодный мотив, хватом. Старая школа, белая кость. Но известен он стал не только и не столько за это, а за свою извечную привычку брюзжать по любому поводу. А порой и вовсе без оного.
— Не понимаю я этих свежаков, вот ей–богу! — бородач отхлебнул из своего запотевшего стакана пенной жидкости, опустошив его практически до половины — Кина американского насмотрелись, или крышу срывает от жадности?! Ты ему про зараженных, а он тебе про хабар! Ни о чем думать не хотят, пока мутанты им кишки по кустам не разбросают!
Его собутыльник и, по совместительству, один из немногих закадычных друзей, готовый со спокойным сердцем выслушивать извечное брюзжание желчного старожила, его полная противоположность. Высокий, сутулый и сухопарый, с длинной изогнутой шеей, на которой выпирает острый подвижный кадык. Поговаривают, что именно за эту свою изогнутую, словно у лебедя, шею он и получил свое новое имя — Конь. За сходство с шахматным конем, надо полагать.
Непоседливый, с беспокойно бегающими глубоко посаженными глазками, Конь получил известность среди посетителей «Горбатого кваза» за свое пристрастие к «зеленому змию», то бишь к выпивке. И когда Конь «падал на стакан», каждый знал, что из запоя он не выйдет до тех пор, пока не спустит все, вплоть до последнего спорана. Только оставшись ни с чем, Конь кое–как сбрасывал на тормозах свое пагубное пристрастие и уходил на стандарты, выпадая из будней бара на дни, а иной раз и на недели. Но неизменно возвращался, чтобы снова спустить все до нитки и запустить новый виток своего незамысловатого существования.
Известен Конь стал не только за свою дружбу с желчным старожилом и любовь к спиртному, а большей частью за свой талант рассказчика. В те редкие моменты просветления, когда он еще был в состоянии внятно вещать на публику и мало–мальски вязал лыко, его декламациям мог позавидовать кто угодно.
Вот и сейчас, прикончив очередную кружку с крепленым пивом, он дал знак миловидной официантке, чтобы та обновила ассортимент алкоголя на столе и унесла пустую посуду. Нимфетка в образе сексапильной светловолосой эльфийки, пока переставляла со столешницы себе на поднос опустевшие бокалы и кружки, беззастенчиво продемонстрировала содержимое собственного декольте. Сделала она это совсем неспроста — ведь каждая собака в «Горбатом квазе» знает, что у этих двоих водится горох, по крайней мере, пока Конь все не спустит.
А вот куда свое честно нажитое добро девает Шаман оставалось тайной за семью замками — пил он мало, по бабам особо не ходил. Как и его нескладный собутыльник — тот тоже остался совершенно равнодушным к прелестям красотки, так что ее старания получить солидные чаевые пропали втуне.
Злые языки поговаривали, что Улей не смог излечить его терминальной импотенции, а кто–то и вовсе шептался о том, что эти двое не совсем, так сказать, традиционной ориентации. Но реального подтверждения это необоснованное злословие не имело, потому работницы бара не оставляли настойчивых попыток раскрутить парочку на поощрение для трудяг сферы обслуживания.
Конь между тем, пригубив свежую партию душистой амброзии, мечтательно пожевал губами, смакуя вкус напитка, после чего выдал:
— А, вспомнил вот! История со мной произошла, занятная, пару лет назад. Был у меня в здешних местах кластер один на примете. Ничего особого — лес, да и лес. Но был в том лесу один уголок, куда грузилась военная часть. Вот ты скажешь, мол, золотая жила же, обогатиться можно. Но я отвечу, что не все так просто с тем кластером — почти вся военная часть там была в черноте измазана. Нормальной только караулка на КПП оставалась, так что, добычи с той части было не жирно. Но я человек не жадный, считаю так, что с паршивой овцы хоть шерсти клок. В общем, мне в одно рыло той добычи вполне хватало — несколько автоматов, патронов пара цинков, гранаты. И риска, считай никакого — три–четыре пустыша, и весь хабар твой.
Окружающие рейдеры, сидевшие за соседними столиками, начали прислушиваться к неспешной речи Коня, предвкушая очередную историю, которая потом еще несколько дней будет гулять по бару, передаваясь из уст в уста. Сам же рейдер, еще раз приложившись к бокалу, продолжил.
— Ну вот, значица, прибарахлился я в той караулке в очередной раз, иду себе, в ус не дую, предвкушаю, как все это дело переведу в спораны и завалюсь вечерком в кабак с парочкой верных товарищей. И вдруг что–то дернуло меня пройти не обычным маршрутом, а загогулиной. Ну и нашел!
— Что нашел–то? — кислая мина Шамана немного оживилась, намекая на то, что хват слегка заинтриговался рассказом.
— Домик нашел. Обычное такое подворье в лесу. Дед там жил, лесничий. Тоже бородатый такой, вроде тебя, древний как мамонт, но еще бодрячком держится. Он в своем лесу, наверное, даже и не заметил, что в Улей угодил. В общем, захожу я к нему, а он сидит во дворе и белугой воет.
Я ему, мол, дедуля, ты чего? Кто–то из родственников представился, аль как? А он мне — друг–товарищ единственный занемог. Мишка, говорит, никак помирать собрался, головой тронулся на старости лет. И, значит, мне на будку собачью показывает, где псина зараженная на цепи сидит и на своего хозяина странно так смотрит. Мишка — это пес его, выходит. Здоровый такой кобелина, лайка охотничья. У пса масса будь здоров, вот он заразу Улья и подцепил, обратился. А лесник — иммунный, выходит.
Количество слушателей постепенно начало увеличиваться, даже гул в зале немного поутих, что позволило дребезжащему фальцету Коня звучать отчетливее.
— Ну, я ему начинаю втолковывать, мол, так и так, Улей дед, собаке твоей кирдык безвозвратный, пристрелить только. Предлагаю ему со мной отправиться в стаб, значит, чтобы не пропал старый пердун в чащобе своей с концами. Но дед тот еще старой закалки оказался, наотрез меня слушать отказался. Я, говорит, пса своего одного не брошу и все тут.
Я и так, и эдак. Сгинешь, говорю, дед, а он уперся рогом и хоть кол ему на голове теши. Одним словом, я репу почесал, покумекал, и решил плюнуть. Покрестил его в Лешего, отсыпал чутка споранов — все же крестник, жалко просто так на произвол судьбы бросать. Объяснил для чего виноградины нужны и где их брать, ну и оставил его у себя на подворье. Недели на две ему живчика должно было хватить, а дальше уже как Улей решит.
— А дальше?
— А что дальше? Дальше мне моча в голову ударила, и я на Внешку рванул. Захотелось на тамошнее житье–бытье посмотреть. После того случая меня самое малое с полгода в здешних местах и духу не было.
— Ну и как твой круиз?
Конь криво усмехнулся в ответ.
— Посмотрел, ага! Угодил к мурам на ферму, итить их в грызло! Я ж бывалый, эти суки из меня семь раз ливер вынимали. Думал, все, приплыл. Но нет, выбрался! Стронгам земной поклон — он кивнул гладко выбритой головой в угол зала, где шумно что–то обмывала команда стронгов Севера — они то змеиное гнездо пожгли, нелюдей переколошматили.
— Посмотрел, выходит ты на Внешку! — желчное лицо Шамана озарилось ядовитой улыбкой, что уже само по себе вещь небывалая.
— Ага, врагам такой экскурсии не пожелаешь! В общем, дернул я на радостях обратно на Средний Запад от греха подальше. Ну и в этом самом баре решил свое чудесное спасение обмыть.
— Как всегда — до последних дырявых трусов?!
— Ну, вроде того, ты ж меня знаешь. Для меня главное — стабильность! Короче, прихожу в себя недельки через две пьяного угара, башка гудит, изо рта воняет, в кармане вошь на аркане, а сам гол как сокол. Ну, значит, начинаю смекать, что надо бы где–то споранами разжиться, чтобы, значит, здоровье поправить. Ну и вспоминаю я тут про свою заначку с караулкой. И идти не так чтобы далеко, и маршрут не шибко сложный. Кота за яйца решил не тянуть, одолжил у одного кренделя клюв и потопал.
Конь перевел дух и залил себе в глотку половину бокала, дабы промочить пересохшее горло.
— Иду, себе, иду — и вдруг слышу, что машина по дороге ко мне навстречу едет. Ну, я не будь дураком, принырился в кусты и сижу, пережидаю. А то история с мурами приучила каждого шороха бояться. Глядь — а это свежаки с только что перезагрузившегося кластера на легковушке катят. Я уже совсем было успокоился, вот только рановато, как оказалось.