Брошу розу под березу,
Подберите кто-нибудь.
От меня милой уходит,
Я скажу: «Счастливый путь!»
Зря старались проказливые девчонки — не повернул Олег головы, не посмотрел им, шустрым, вслед. Он даже не сразу оглянулся, когда час спустя его позвали с кручи:
— Э-эй, Олег!.. Ты оглох, Плугарь?
Над обрывом маячил Ленька Шитков, ухватом расставив ноги. И все так же требовательно горланил, суматошно махая замасленным беретишком:
— Оле-эг! Сюда… бузуй немедля сюда!
— А у тебя чего там? — с удручающим равнодушием спросил Олег, все еще не думая вставать.
— Давай, давай! — покрикивал Ленька. — Мне с тобой некогда почесухой заниматься!
До пологой, змеившейся в гору тропинки было не так уж далеко, но Олег предпочел карабкаться вверх по осыпающейся под ногами круче.
Ленька теперь молча наблюдал за упрямым парнем, отирая рукавом спецовки острое, шильцем лицо — безбровое, по-детски розовеющее.
— Ты чего тут отираешься? Рыбу пугаешь? — спросил запыхавшийся Олег, вылезая на крутояр.
Усмехаясь, скверно так усмехаясь, Ленька съязвил, развязно хлопая Олега по плечу:
— Ишь, как упарился. Совсем, видно, обезножил конь от сладких Сонькиных объятий!
Олег, свирепея вдруг, схватил пошатнувшегося Леньку за полурасстегнутый ворот спецовки какого-то землистого цвета.
— Вякни у меня еще!
— Пусти, сатана!.. Уж и пошутить нельзя!
Едва Олег отпустил струхнувшего Леньку, как тот бросился заводить свой щеголеватый красавец мопед.
— Приземляйся, старик! — отходчиво сказал он, не оглядываясь. — В огородную бригаду махнем сейчас.
— Я там ничего не забыл, — буркнул Олег. — Ты меня только за этим и звал?
— Телефонограмму из района приняли: ураган с ливнем ожидается. — Ленька нажал ногой на гекстартер, и мопед его заурчал, содрогаясь. — Всех на сенокос… чтоб без промедленья!
Но Олег уже не слушал Леньку. Рискуя свихнуть шею, он бросился с крутояра вниз, увлекая за собой лавины чистого сыпучего песка и комья сухой глины, похожие на золотые слитки.
К Светлужке — по-прежнему задумчиво тишайшей — он подбежал в одних трусах, держа в левой руке тугим узлом связанное бельишко.
«Я их всех опережу, всех в два счета… и Леньку-задавалу на побегушках, и всю эту бабью бригаду», — с мальчишеским бахвальством подумал Олег, бросаясь в теплую воду.
И тут неожиданно вынырнуло из-за туч солнце — неяркое, расплывчатое, в дымке. Всего на миг вспыхнули несмело макушки деревьев на той стороне и тотчас снова потускнели. Но Олег ничего этого не видел. Он плыл и плыл на правом боку наперерез течению, держа в левой — вытянутой — руке узелок с бельем.
VII
Ему повезло: появился он на лугу в тот самый момент, когда кузнец дядя Кирилл только что принялся закладывать стог.
Без поджарого, невзрачного с виду кузнеца с большими, чуть ли не во всю спину лопатками, славившегося смекалистой головой и ухватистыми руками, не обходился ни один сенокос. Сметанные сухопарым мужиком высоченные стога не боялись ни проливных дождей, ни ураганных ветров.
Вот к дяде Кириллу и бросился с ходу Олег:
— Подавальщики нужны?
Опуская к ногам вилы, тот не сразу повернул в сторону парня голову, обмотанную синей майкой, точно чалмой. На кирпично-буром скуластом лице кузнеца с белесым задиристым вихром, вылезшим на лоб рогулькой из-под захватанной майки, не дрогнул ни один мускул.
Но Олегу достаточно было и ободряющего взгляда дяди Кирилла. Весело посвистывая, он побежал к жилому вагончику за вилами.
Снова показалось солнце, вырвавшись из плена облаков. Блекло-лиловатые, оранжево-перламутровые, недавно старательно скрывавшие от глаз восточную часть небосклона, облака эти вдруг стали расползаться в разные стороны рваными лоскутами. И обжигающе-дымные лучи солнца в обнимку с налетевшим порывисто ветром — влажным и в то же время душным, пронеслись по лугам галопом, золотя и вороша валки подсохшего сена. А пугливые осинки ветер заставил поклониться земле. Застигнутую врасплох перепелку, вспорхнувшую с облепленного колючим татарником бугра, он безжалостно бросил под ноги Олегу.
Чубарый, стройный Бубенчик, танцевавший возле матки, исправно тащивший в паре с буланым мерином стрекочущую косилку, вдруг понесся стремглав с жалобным ржанием в сторону леска.
— Бубенчик, Бубенчик… эко сучье вымя! — заорал ездовой, приподнимая с пружинистого сиденья косилки пухлый бабий зад. И вытянул хворостиной тревожно заржавшую кобылку. — А ну, шагай! — И опять выругавшись — на этот раз забористее прежнего, добавил ворчливо: — Развели мне тут детские ясли!
С какой-то девчонки-разини ветер сорвал алую косынку. Высоко взмыв, косынка запарила над лугами недоброй, огненной птицей.
«Э-э, враки одни… насчет ливня в придачу с ураганом, — усмехнулся презрительно Олег, выбирая себе вилы. — День, похоже, разгуляется».
Но тотчас, глянув на запад, в сторону Жигулей, прикусил губу.
Из-за меловых, как бы снежных, отрогов, меркнувших прямо-таки на глазах, медленно, с натугой, выплывала, клубясь, устрашающе черная туча.
Миг-другой стоял Олег остолбенело, не в силах оторвать взгляда от клубившейся черной массы. Можно было подумать: там, за горой, разбушевался адский котел с кипящей смолой. Переливаясь через край, горячая смола потекла теперь по молочно-белому склону хребта.
— Ф-фу, ты, ч-черт! — сплюнул вдруг Олег и, схватив вилы — которые полегче, бросился назад, к дяде Кириллу. Он так спешил, что даже не оглянулся на повизгивающую поросенком полуторку, буксовавшую на песчаном взлобке.
Из кузова машины, не дожидаясь, когда она подкатит к опрятно-чистенькому вагончику, посыпались, что твой горох из мешка, девки и бабы.
Чуть ли не первой на землю спрыгнула Сонька. Она замахала Олегу рукой, но заметив, что он и не смотрит в ее сторону, бросила парню, молча жавшемуся к ней всю дорогу:
— А ну, кавалер, кто кого обскачет!
И понеслась, понеслась, словно на крыльях, к ладному вагончику, розовеющему новыми тесинами.
Приземистый, коротконогий парень с блестяще карими, нахальными глазами, охотно потрусил вслед за прыткой Сонькой, все время пытаясь хватануть ее то за руку, то за плечо, но она ловко увертывалась.
Они подлетели к дяде Кириллу и Олегу, оба разгоряченные, с искрящимися неподдельным весельем глазами на зарумянившихся лицах, самую малость так окрапленных светлыми росинками.
Кузнец лишь покосился на Соньку и нахально-лупоглазого малого, а Олег, неприятно пораженный азартной игрой, затеянной взбалмошной бабенкой, проворчал угрюмо:
— Нашли тоже место… кобениться!
Сонька же, ни капельки не смущаясь, преспокойно, даже с превосходством, выдержала сердитый Олегов взгляд.
— Касатик, тебе еще рано записываться в свекры! — с невинной улыбочкой пропела она.
А остроглазый малый, стягивая через голову гимнастерку, так ладно сидевшую на нем, сказал незлобиво, обнажая в добродушной улыбке два ряда зубов — отменно крепких, один к одному:
— Принимай, Кирилл Силаич, пополнение!
«Ба-а, да это ж Тишка, племяш волобуевский! — ахнул Олег, исподтишка следя за коренастым, белотелым парнем, еще не успевшим загореть. — Где только Сонька подцепила этого пройдоху?»
Еще по осени, возвратясь из армии, Тишка сразу же пристроился в райцентре кладовщиком в сельпо. Мать его похвалялась соседкам, вытирая уголком головного платка синюшные губы:
— А он, Тиша-то мой, удачливый! Всю действительную просидел в продуктовом складе… как сыр в масле купался, и теперь тож… не пропадет!
«Такой и в огне не сгорит, и в воде не утонет, — опять подумал Олег — теперь уж с веселой усмешливостью. — Он из малости — самой пустяковой, и то выгоду извлечет. Даже вон солдатская гимнастерка и то на Тишку работает!»
Тем временем Тишка, азартно поплевав на ладони, схватился за вилы. И настойчиво повторил с видом эдакого прилежного работяги:
— Силаич, приказывай, какие нам занимать позиции!
Олег со скрытой издевкой в голосе сказал:
— Не знаю, как ты, дядя Кирилл, а я нашего Тишку не сразу признал… раздобрел знатно на сладких сельповских харчах!
И — уже Тишке:
— А сюда чего пожаловал? Или из кладовщиков турнули под изящное место?
Все так же весело скалясь, хитрущий Тишка в тон Олегу ответил:
— За что же меня турнут, ежели я передовик ударного труда? А в Актуши в отпуск… взял отпуск без сохранения содержания. Родному колхозу решил подмогнуть!
— Хо-хо! Гляди-ка ты! — воскликнул Олег, — Ну, и Тимофей… ни дать, ни взять — положительный герой советской литературы!
Утаптывая заложенный основательно стог, кузнец, не произнесший за все это время ни слова, наконец-то скупо бросил, покосившись на Соньку:
— Залазь! Укладывать будешь!
И спрыгнул на землю.
Опираясь на грабли, Сонька проворно, без посторонней помощи взобралась на стог.
Вспоминая, как прошлым летом дядя Кирилл прогнал со стога одну нерасторопную деваху, Олег, смягчившись чуточку, полунасмешливо, полунаставительно проговорил:
— Не ленись, касатка! Следи в оба… пласт на пласт чтоб находил, а середку, само собой, набивай и набивай до отказа!
Пальчиками взявшись за надувшийся колоколом сарафан с голубенькими василечками и оранжевыми маками по клюквенному полю, Сонька дурашливо поклонилась Олегу:
— Спасибочко, соколик, за науку! Чай, как-нибудь… глядишь, и справимся!
Даже дядя Кирилл, смутившись, отвернулся. А Соньке хоть бы что! Ловя на себе блудливый взгляд Тишки, она, как ни в чем не бывало, повелительно прикрикнула:
— Не дремать, миленыши! Веселей подавайте навильники! Люблю веселых да азартных! Я сама веселая до последней сознательности!
Задетый за живое, Олег решил отличиться перед бедовой бабенкой, хотя в душе и клял себя за это на чем свет стоит. Он первым взметнул на стог кудлато-головастый навильник сена. Ну, ей-ей, чуть ли не полвоза было в этой колюче-душистой увесистой охапке!