И медные врата закрыл силач, служитель храма.
Пришелец замер, слыша без труда,
Как на пол каплями вино лилося,
Как пали лепестки с венков, когда
Ворвался бриз и прошумел в наосе;
Он был как будто в странной грезе сна,
Когда в отверстье наверху явила лик луна,
Заливши светом мраморные плиты;
Тогда покинул свой укров храбрец;
Вот кедровые створки им открыты,
Он страшный образ видит наконец:
Чудовищный Грифон глядит с презреньем
Со шлема; длинное копье грозит ему пронзеньем,
Вспылав огнем; Горгоны голова
Выкатывает очи, вся стальная,
Зашевелились змеи, и крива
Бескровных губ усмешка ледяная
В бессильной страсти, и незрячий взор
Вспугнул сову, дремавшую над нею с давних пор.
Рыбак, что плыл в челне у мыса Суний,
Когда он на тунца раскинул сеть,
Услышал топот лошадей-летуний,
Как будто волны попирала медь;
Раздвинув полог ночи, вихрь нагрянул,
Ударив по челну; рыбак с молитвою отпрянул.
В развратниках задор греховный сник,
Об оргиях своих забыли даже,
Решив, что слышали Дианы крик;
Чернобородые ночные стражи
Поспешно за щиты свои взялись
И, с парапета свесившись, глядели мрачно
вниз.
Вкруг храма гул; и мраморные боги,
Числом двенадцать, дрогнули тотчас;
Стонал эфир, поддавшийся тревоге,
И Посейдон своим трезубцем тряс;
На фризе кони ржали в исступленьи,
И гулкий топот страшных ног все оглашал
ступени.
А он стоял с раскрытым ртом, в поту,
Готовый жизнью расплатиться ныне
За девственность безжалостную ту,
За строгость целомудренной богини,
Дабы увидеть, страстью возгоря,
То, что увидел пастырь, сын троянского
царя.
Он к смерти был готов! Но вот, всё тихо,
На фризе кони перестали ржать.
Плащ отстегнув, его отбросил лихо,
Со лба откинул слипшуюся прядь.
Кто знал в любви отчаянье такое?
Афину тронул, подойдя, дрожащею рукою,
Доспехи снял с нее, хитон совлек,
Грудь обнажил, что из кости слоновой,
И, пеплос опустив, увидеть смог
Ту тайну тайн для зрения земного,
Что прятала Тритония сама:
Бока, округлость пышных чресл и снежных
два холма.
Все те, кто не изведал страсти грешной,
Вы лучше не читайте песнь мою,
Она ваш покоробит слух, конечно,
Придясь не по нутру, ведь я пою
Для тех, кого не вгонят в стыд излишки,
Кто с пылким Эросом давно знаком
не понаслышке.
По статуе глазами не водил,
В пространство узкое направил взгляды,
Едва ли свой удерживая пыл;
И, полный предвкушения услады,
К устам приник, объятия раскрыв,
И страстно прянув на нее, не мог сдержать
порыв.
Подобных прежде не было свиданий:
Шепча словечки сладостных утех,
Он целовал ей ноги, бедра, длани,
Лаская плоть, запретную для всех;
В безмерной страсти, не приставшей людям,
Он жарким сердцем приникал к ее холодным
грудям.
Казалось, нумидийская орда
Метала дроты в мозг его безумный,
Как струны, нервы напряглись тогда
В пульсации неистовой; бездумно
Губами льнул, от сладкой боли млел,
Покуда жаворонок вдруг на утре не пропел.
Кто не заметит проблеска дневного
В алькове за завесой плотных штор,
Кто восстает от тела дорогого
С понурым видом, хмуря тусклый взор,
Тому, как я ни пой, всё выйдет бледно –
Как напоследок он лобзал кумир свой
заповедный.
Луну кристальный обод обомкнул,
В том моряки провидят кару божью;
Померкли звезды, луч зари блеснул;
На пурпурном востоке с легкой дрожью
Рассвет повеял на крылах своих,
Покинул темный строгий храм любовник
в этот миг.
По склону вниз, не разобрав дороги,
Сбежал; пещера Пана перед ним,
И слышно, как храпит там козлоногий;
Тут по холму, по зарослям сплошным
Оленем юным прянул в глубь дубравы,
Где высились стволы олив, как город,
величавы.
Нашел ручей, что с детства был знаком,
Где он в пылу мальчишеских веселий
За чомгою гонялся иль нырком,
Иль бойко ставил сети на форелей;
Здесь, задыхаясь, лег он в камыше
И ожидал прихода дня с тревогой на душе.
На травах лежа, то в зеркальный глянец
Воды прохладной руку окунал,
И на щеках его играл румянец
От утра свежести; то расправлял
Запутанную прядь, то одиноко
С улыбкою во власти дум глядел на гладь
потока.
Уже пастух в накидке шерстяной
С ветвистым посохом побрел к загону,
И дым клубами из трубы печной
Над спелой рожью плыл по небосклону;
Раздался песий лай, и чистотел
Под тяжкой поступью скота печально
шелестел.
Когда же косари в рассветной рани
Вошли по пояс в росную капель,
Когда овца заблеяла в тумане
И из куста рванулся коростель,
Тогда-то и открылся дровосекам
Красавец, коего сочли отнюдь не человеком,
А полубогом. Молвил дровосек:
«Да это Гил, ласкающий наяду,
Забыв Геракла средь любовных нег!»
Другой же: «Нашему явился взгляду
Нарцисс, кто сам себе извечно люб,
Кто женщин ценит менее своих пурпурных
губ».
Как подошли поближе, молвил третий:
«То Дионис! Небриду и копье
Оставил он, придя в чащобы эти,
И всех менад, и пиршество свое.
Сторонкой будет пусть у нас дорога:
Недолго смертный проживет, коль видел
тайну бога».
И отступили люди второпях,
Сказали остальным, что, дескать, ныне
Какой-то бог таится в камышах;
И не ходил никто по луговине,
Стук топора не слышался в тот день,
И там нетронутой была дерев масличных
сень.
Один подпасок нес пустые ведра
К ручью и вот отпрянул в тот же миг,
Остановившись, стал он кликать бодро
Разбредшихся товарищей; от них
Ответа не было, и он торопко
С опаской удалился прочь. Внизу пустынной
тропкой
Бежала с фермы девочка, смеясь,
Любовных таинств до сих пор не знала;
Узрела руки белые, дивясь,
Мужскую стать и очи, где играла
Насмешка над невинностью самой;
Понаблюдала и пошла, печальная, домой.
Он слышал шум, что в городских пределах –
То бойкий смех в задористой гурьбе
Мальчишек дивностройных, загорелых,
Что состязались в беге и борьбе;
И колокольцев звяканье услышал –
То утром с овцами валух на злачный берег
вышел.
Плясал комар средь ивовых ветвей,
Трещал кузнечик, скуку нагоняя,
И маслянистой шкуркою своей
Сверкала в ряби крыса водяная;
Порою дятлы выбивали дробь,
И прыгал зяблик, и ползла там черепаха
в топь.
По изумруду трав гуляли косы,
И плыли семена по ветерку,
Над камышами дрозд звонкоголосый
Кружился и, все время начеку,
Ловил стрекоз у глади бирюзовой,
На воду бросив тень; и линь всплывал со дна
речного;
И белки, не заботясь ни о чем,
Резвясь, по буку мчались то и дело;
И звонко серенады над ручьем
Своей подруге коноплянка пела,
Но все это не трогало того,
Кто в сокровенной наготе увидел
божество.
Когда пастух своим рожком призывным
Стал на дорогу кликать робких коз,
И жук навозный гудом заунывным,
Казалось, возвестил начало гроз;
Когда журавль исчез в лесном тумане,
И с неба монотонный дождь закапал,
барабаня
По листьям фиговым, тогда он встал
И вышел из лесу дорогой темной,
Там влажный сад и ферму миновал
И вскоре вышел к пристани укромной,
Сел на галеру, как в былые дни,
И, мокрый парус развернув, отчалили они.
Залив пройдя, в морские вышли дали;
Когда же девять солнц свершили ход,
И девять бледных лун моленьям вняли,
Что к звездам обращает мореход,
Иль нашептали мотылькам полночным
Их дорогой секрет – тогда, дав волю крыльям
мощным,
Слетела к ним огромная сова,
Зловещим глазом судно осветила,
И затрещали доски в нем, едва
Свой крик она ужасный испустила,
Бия крылами; смеркся небосклон,
В испуге Марс бежал, и меч вдел в ножны
Орион;
Как темной маской, набежавшей тучей
Был ясный лик луны тотчас укрыт.
Восстал из вод рогатый шлем могучий,
Копье, что в семь локтей, и круглый щит,
И, в полированных доспехах, вскоре
Сама Паллада вышла вдруг из дрогнувшего
моря!
Пловцам шершавой сеткой штормовой
Власы ее распущенные мнились,
Ступни же – только пеною морской;
И кормчий, увидавший, как вздымились
Бурлящие валы, отдал приказ,
Чтоб против ветра рулевой взял курс на этот раз.
Но он, прелюбодей и беззаконник,
Тот, что святыню осквернить дерзнул,
Сей сладострастный идолопоклонник,
Лишь в грозные глаза ее взглянул,
Смеясь, воскликнул: «Я иду, богиня!»
И в волны кинувшись с кормы, исчез в седой
пучине.
Одна сорвалась яркая звезда,
Один танцор покинул круг небесный;
Паллада же, возмездием горда,
На колесницу став под лязг железный,
Направилась в Афины напрямик,
А где любовник утонул, забулькало в тот миг.
Тряхнуло мачту – «ух!» – сова взлетела,
Помчалась за владычицей вослед.
Велел добавить парус кормчий смелый
И всем поведал, как предвестьем бед
Гигантский призрак реял за кормою;
Как ласточка, летел корабль пучиной
штормовою.
Хармид не упомянут был никем,
Решили: в чем-то перешел он меру,
Достигли Симплегад они затем
И вытащили из воды галеру,
Там, подать уплатив на берегу,