Гончарный сбыли свой товар поспешно
на торгу.
II
Тритон, над юношей погибшим сжалясь,
Донес его к отеческой земле,
Над телом нереиды сокрушались,
Расправив кудри, складки на челе,
И разомкнули руки, умастили
И зимородка «баю-бай» пропеть ему просили.
Неподалеку от афинских стен
Вздымился вал на лучезарном море,
И проступил на белых сгустках пен
Чудесный образ в радужном узоре;
И тут же с белой гривою бурун
На берег вынес юношу, как удалой скакун.
Там, где Колон уходит к морю долом,
Просторная лужайка есть одна,
Она знакома кроликам и пчелам
Гиметским; целый день здесь дотемна
Резвятся фавны, и нет звука резче,
Чем звонкий голос пастухов, напевы их
и речи.
Охотнику сквозь колкий лабиринт,
Что выплели древес окрестных кроны,
Является порою Гиацинт,
Метающий свой диск посеребрённый,
Потупив взор, ловец отступит прочь,
Не смея затрубить в рожок; как только минет
ночь,
Сюда бегут дриады-недотроги,
Играют в мяч, забравшись в тростники,
И ими Пан обманут козлоногий;
Когда ж они распустят пояски,
Боятся, что из волн тотчас восстанет
Синебородый Посейдон и в море их утянет.
Над входом в грот, узоры наведя,
Навис ракитник, желтоколокольчат;
Волна на гладком пляже, вспять идя,
След чертит на песке, ведь так не хочет,
Чтоб слишком скоро позабыл о ней
Тростник прибрежный, друг ее пленительных
затей.
Но место узко: бабочка могла бы
Там с каждого цветка собрать весь мед
И до полудня, но насытить слабо
Себя при этом; коль моряк придет
Нарвать цветов, дабы, сплетя гирлянду,
Украсить корабельный нос, порадовав
команду, —
Лужок оставит голым и пустым,
Великолепия не станет просто;
Нарциссы лишь, нетронутые им,
Пребудут как серебряные звезды
В нескошенной траве и там, и тут
И ятаганом крошечным вослед ему махнут.
Сюда и вынесла волна героя,
Довольная повинностью такой,
Здесь уложила у черты прибоя,
Где свеж и золотист песок морской,
И, как любовница, то так, то эдак
Уже не пламенную плоть лобзала напоследок.
Морские воды, как огромный гроб,
Навек былое пламя погасили,
Смерть это тело бросила в озноб,
Убивши белизну и алость лилий,
Что, в час, когда бродил по лесу он,
Вели друг с другом разговор, как звучный
антифон.
Когда сатир и нимфы в час рассветный
Пришли на брег и возле тростников
Узрели труп простершийся и бледный,
Боясь, что это Посейдона ков,
Как блики солнца на лесной поляне,
Дриады побежали прочь, рассеявшись
в тумане.
Одна лишь страшным не сочла отнюдь
Попасть в объятия царя морского,
И пусть он страстью ей тиранит грудь,
Лукаво шепчет ласковое слово,
И хитростью свою приблизив цель,
Ее сокровище возьмет, сломивши
цитадель, —
Сие грехом не мыслила нимало.
Легла с ним рядом, жаждой воспылав,
Звала его, власы ему трепала,
Ко рту его с лобзаньями припав,
Боясь, что не проснется иль проснется
И, вперекор ее любви, назад к себе
вернется.
Вновь подступала, день весь напролет
С ним забавлялась, что с игрушкой новой,
То песнь споет, то за руку возьмет,
А он-то, непреклонный и суровый,
Не посягнет на девство – уж три дня,
Как в царстве Прозерпины он и чужд любви
огня.
Что святотатец он, не знала нимфа,
Вскричала: «Он проснется, в этот час
Свой щит пурпурный на врата Коринфа
Повесит солнце, уходя от нас;
Он спит, но то уловка, дабы вскоре
Сильней мне голову вскружить в пещере
темной, в море,
Где не достанет сетью рыболов;
Тритон уже трубит в свой рог гигантский;
Для нас готовы снизки жемчугов,
И плети водоросли океанской
Увьют столбы на свадебном одре,
Кораллы увенчают нас в пенистом серебре;
На трон жемчужный сядем; голубея,
Волна, как полог, скроет наш чертог,
И будут виться водяные змеи
В доспехах аметистовых у ног,
И мы бы в торжестве своем смотрели,
Как над разбитым кораблем проносятся
форели;
И будут алы плавники у них,
А выпуклые глазки – золотисты,
Прозрачной будет даль глубин морских,
Покажется дельфин нам серебристый,
На скалах гальционы запоют,
На пастбище старик Протей своих погонит чуд.
И нам опаловые анемоны
Лазоревой помашут бахромой;
На дне ж, где рыб пятнистых легионы
Снуют меж рей и сломанной кормой
Галеры, в бездне сгинувшей коварной,
Рой пузырьков покроет нас завесою
янтарной».
Когда же солнце, словно Бог Войны,
С блестящим стягом в медный дом свой
скрылось,
И на лугах небесной вышины
Звезда вслед за звездою появилась,
Тогда ей стало страшно наконец:
Устами на ее уста не отвечал юнец.
И возрыдала: «Пробудись же, юный,
Луна осеребрила лес густой,
Холодная волна покрыла дюны,
И жабьим воплям вторит козодой,
Нетопыри покинули пещеры,
Поджарый бурый горностай в траве крадется
серой.
Но коль ты бог, то скромничать тебе ль?
Мне шепчут камыши, что здесь однажды,
С дриадой в травы легши как в постель,
Любил ее красавец, полный жажды,
Когда ж их наслажденьям был предел,
Вспорхнув на крыльях золотых, он к солнцу
улетел.
Не скромничай, чу! лавра шелестенье
Под поцелуем Феба; ель – вон там,
Чьи сестры могут рассказать в волненье
О похитителе Борее нам
У ближнего холма, а в чаще леса
За серым тополем узришь насмешника
Гермеса.
С ревнивыми наядами дружу,
И мне пастух румяный утром ранним
Плоды приносит, чтит как госпожу,
Моля, чтоб с целомудренным гнушаньем
Простилась я; намедни мне принес
Голубку с оперением как ирис; цвета роз
У птицы ножки; со сноровкой вора
Он семь яиц пятнистых – так жесток! –
Украл у бедной с ветки сикомора
В рассветный час, когда ее дружок
Летал за ягодами можжевела,
Ее любимыми; с осой, кружащей то и дело
У винограда гроздей голубых,
Его сравню, так мальчик досаждает
И неуклонно жаждет губ моих;
В глазах такая чистота сияет,
Что Артемиду я б забыть могла:
Для поцелуев создан рот, краса его светла;
Лоб как луна, всходящая в эфире,
Как полумесяцы холмы бровей;
И в роще мирта жаркой ночью в Тире
Не будет мужа краше и милей
Для Кифереи, чем пастух, чьи щеки
Лишь первым пухом поросли; он крепкий,
ясноокий,
И он богат: отборные стада
Овец в его угодиях привольных
И в крынках творога полно всегда;
Медовый клевер на полях раздольных
Колышется как море; закрома
Полны, и на цевнице он искусен
превесьма,
Но мне не мил; тебе б любовь дарила,
Когда бы только пожелал взамен
Лишить меня невинности постылой.
Ты как цветок расцвел средь пышных пен
Валов Эгейских, ты звезда ночная
Над океаном, что блестит, планеты отражая.
Я знала о тебе еще порой,
Когда мой ствол налился соком юным,
Бегущим под древесною корой,
И тысячи цветов, подобных лунам,
Каким рассвет не страшен, расцвели,
Смеясь над ночью, и когда напевы завели
Дрозды, пугая белок в тайных норах;
Когда покрыл тропу кукушкин цвет,
И чувственный экстаз родился в порах
Моей листвы, и, как любовный бред,
Во мшистых жилках кровь взыграла сочно,
И ветры страсти потрясли весь ствол мой
непорочный.
И олененок в пору первых звезд
Свой влажный нос совал в мой кров
нередко,
И для своей супруги бойкий дрозд
Свил гнездышко под самой верхней
веткой,
И пел вьюрок, мой прут облюбовав,
И прогибался тот под ним, листочки
растеряв;
С Амариллидой возлежал прекрасной
Аттический пастух в моей тени,
Вокруг ствола гонялся Дафнис страстный
За боязливой девой; западни
Не миновала та, едва почуяв,
Как жарко дышит в спину ей, как жаждет
поцелуев.
Последуй же за мною в мой приют,
Где жимолость навес сплетает скромный,
Тебя любовные утехи ждут,
Нам освятит их мирт пафосский томный;
В зеленом и прохладном тайнике,
На самом дне, есть водоем, на этом озерке
Ютятся птицы, пчелы роем кружат;
Кувшинки флотом крошечным плывут,
Их лепестки им парусами служат,
Как кормчие, стрекозы их ведут
Подобно лодочкам – будь страх неведом,
От целомудренной волны беги за мною
следом
В край для любовников таких, как мы:
Где с отроком любезным Киферея
Сплелась в объятьях; где завесы тьмы
Луна рассеет, страстью пламенея
К Эндимиону; о, оставь испуг,
Пантерою Диана к нам не прокрадется,
друг.
Захочешь, в бездне скроемся соленой,
И вал неистовый позволит нам
Под куполом прозрачным Посейдона
Бродить по сокровенным глубинам,
Глядеть на чудищ неуклюжих, странных,
На пилоносов резкий вскок из логов их
песчаных.
Коль госпожа моя застанет нас,
То миловать, поверь, меня не станет,
Рогатину отложит и тотчас
Согнет свой лук, и тетиву натянет,
Пернатую стрелу в меня метнет;
Я чувствую: она близка! Здесь рыщет,
к нам идет –
Мне слышатся шаги! Проснись скорее,
Не увалень же ты в любви! Ее
Вина дай хоть глоток мне, ибо ею
Несчастное мне скрасишь бытие;
Нектар вкушают божества в истоме;
Еще успеем скрыться мы в твое