м лазурном
доме».
Едва договорила, дерева
Прониклись дрожью, чуя близость бога,
Покорствуя, раздвинулась листва,
И море отползло назад; гул рога,
Лай гончих псов раздался, и стрела
Подобно молнии эфир над брегом рассекла.
Меж двух грудей налитых точно гроздья
В молочный сад внезапно ворвалась
Нежданная, убийственная гостья
И проторяла путь себе, стремясь
Дорогой алою в обитель сердца,
И для крылатой смерти вмиг была открыта
дверца.
Оплакивая тающую жизнь,
Дриада пала юноше на тело,
И девственность кляла средь укоризн,
И о восторгах канувших скорбела,
О негах, что постигнуть не смогла;
Малиновой капелью жизнь из плоти
истекла.
Как было грустно слышать эти пени
И видеть черной смерти торжество
Над той, кто не познала наслаждений,
Восторгов страсти, таинства того,
Без коего нам жизнь не будет раем,
Вкусив которое, себя на ад мы обрекаем!
Царица Кипра, с радостью в душе
Насытившись любовными страстями
С Адонисом в аркадском шалаше,
Вела возок, влекомый голубями,
В свой Пафос возвращалась чрез простор
Под станом утренних светил, над цепью
темных гор
И снизилась при виде странной пары.
Там услыхала ореады крик,
Напоминавший музыку кифары
Каденцией чудесной, в этот миг
Ослабить крылья голубям велела;
Когда же на берег сошла, то мертвых двух
узрела.
Как ежели садовник-ротозей
Заслушается трелью соловьиной,
Задев косой небрежною своей
Прекрасной розы стебелек невинный –
Погибнет распустившийся цветок,
Смешавшись с прахом; иль когда выводят
на лужок
Отару пастухи, один, неловок,
Глядишь, пятой нарцисса два подмял,
Приют любимый божиих коровок,
Где мотылек гордыню забывал, —
Под грузом гибнут венчики златые,
Ведь разрушенья не для них жестокие такие;
Иль ежели школяр, от книг устав,
Бежит к пруду среди мурав красивых,
И там сорвавши несколько купав,
Натешится и бросит, позабыв их,
И прочь идет, а солнце губит их –
Вот так же и любовников сгубили молодых.
Венера плакала: «Ах! Артемида
Свершила это зло и с нею та
Владычица, у коей щит – эгида,
Что охраняет, девственно чиста,
Афинский холм; ах! двое, что любили,
Быв нелюбимыми, теперь обречены
могиле».
Как ношу, что безмерно дорога,
В возок обоих уложила сразу
(Белела шея, точно жемчуга,
И, как на гобелене, дивном глазу,
Пульсировала жилка там, а грудь
Вздымалась лильей, что зефир посмеет
шевельнуть).
Расправив крылья, голуби послушно
В лучах рассвета поднялись в полет,
Как облако, тот караван воздушный
Летел над бездною Эгейских вод,
Лишь песня доносилась чрез высоты:
Таммуза страстно призывал в ночных
молитвах кто-то.
Как стали опускаться не спеша
На мраморную лестницу, что в море
Нисходит прямо, дрогнула душа,
Губ лепестки затрепетали в горе;
И как же тут Венере не скорбеть:
Красавицу еще одну ей в свите не узреть!
На кедре слугам вырезать велела
Историю причудливую их;
Там в этом гробе погребли два тела,
Где скрыла небо сень олив густых
На низких холмах Пафоса, где фавны
Резвятся в полдень, соловей поет в тиши
дубравной.
Не стали пчелы подчиняться ей
И крошечным копьем нарцисс язвили,
Олень, перескочив через ручей,
Вспугнул дроздов, что в чаще гнезда свили,
И ящерки скользили на камнях
В приюте том, где под травой был упокоен прах.
Как день ушел, Венера над гробницей,
При факелах колени преклоня,
Воззвала к Коре, сумрачной царице,
Моля, чтоб красота, и Смерть пленя,
Наградой стала для ее Плутона
И чтоб их сохранилась страсть там, за чертой
Харона.
III
Безлунный Ахерон – печальный край,
Далекий от земли и чуждый свету,
Луга цветами здесь не красит май
И на ветвях весенних почек нету,
Не тяготят их никогда плоды,
Не любят коноплянки здесь и не поют дрозды.
Там, у летейских тусклых вод, скучая,
Хармид, печальный юноша, лежал,
Устало асфодели обрывая,
Цветов последних скудный дол лишал
И их бросал в поток, что цвета ночи,
За венчиками наблюдал, всё как во сне,
и очи
Вперял бездумно в глубь стеклянных вод;
Сквозь чернь волос являлось отраженье
Его лица; тень показалась вот
На зеркале, и вдруг прикосновенье
Прекрасной ручки, губы теплотой,
Неведомой для этих мест, дышали
над щекой.
Он обернулся и узрел дриаду:
Нет ни души, и лишь она одна;
И на ее устах открылась взгляду
Та роза, что в пыланьях рождена,
Тогда ей шею он обвил в лобзанье
И грудей трепет ощутил, и жаркое
дыханье.
Всю страсть свою вложил он в поцелуй,
Невинностью платила дева другу,
От члена к члену жгучим током струй
Переливалась нега; брось потугу,
Свирель моя, их пыл не славословь,
Довольно будет и того: Эрот ликует вновь!
О смелая поэзия, недаром
Ты вновь поешь о страсти! Но крыла
Сложи, не пой и, дерзостным Икаром,
Не трогай струн, пока не испила
Источника с парнасского утеса,
Не извлекла пера Сафо из бездны вод
Лесбоса!
Довольно и того, что тот, кто жил
Одним грехом, позором заклейменный,
Там, где никто от века не любил,
Свой урожай сбирает опаленный;
Босым он ходит, огнь не жжет его,
Соединились их уста – довольно и того!
В пустыне, где влачат существованье,
Экстаз единый был им в души влит,
Но он умрет от сласти обладанья,
Покуда Кора им не повелит
Служить перед эбеновым престолом
Владыке, что ей мужем стал, промчась
Геннейским долом.
Цветы золота
Impressions[44]
I.
Легли на гладь залива тени,
Угрюмый ветер рвет волну
И гонит по небу луну,
Как невесомый лист осенний.
На гальке черною гравюрой —
Баркас; отчаянный матрос,
Вскарабкавшись на самый нос,
Хохочет над стихией хмурой.
А где-то там, где стонет птица
В невероятной вышине,
На фоне неба, в тишине
Жнецов проходит вереница.
II.
La Fuite de la Lune[47]
Над миром властвует дремота,
Лежит безмолвие вокруг,
Немым покоем скован луг,
Затихли рощи и болота.
Лишь коростель, один в округе,
Тоскливо стонет и кричит,
И над холмом порой звучит
Ответный крик его подруги
Но вот, бледна, как неживая,
В испуге, что светлеет ночь,
Луна уходит с неба прочь,
Лицо в туманной мгле скрывая.
Могила Китса[48]
Простившись с болью и мирской тщетой,
Здесь прах почиет славного поэта,
Чья жизнь прервалась до ее расцвета;
Из мучеников самый молодой,
Погиб он, точно Себастьян святой,
Не скроет кипарис могилу эту,
И лишь фиалок скромному букету
Благоухать пред скорбною плитой.
О сердце, что беда сломить сумела!
О губы, что подобны митиленским!
Художник-бард моей родной земли!
Мы это имя на воде прочли
И плачем так над гением вселенским,
Как встарь над базиликом Изабелла.
Феокрит[49]
Вилланела
О славный бард богини Коры!
Бродя по сумрачным лугам,
Сицильи помнишь ли просторы?
Манят пчелу плюща узоры,
И дева Амариллис там,
О славный бард богини Коры!
Симайта обращает взоры
К Гекате темной, внемля псам;
Сицильи помнишь ли просторы?
Там Полифем всё шлет укоры
Смеющимся морским волнам;
О славный бард богини Коры!
Там в состязаньях полн задора
Прекрасный Дафнис, юн, упрям;
Сицильи помнишь ли просторы?
Козу Лакон подарит скоро:
Ты люб веселым пастухам,
О славный бард богини Коры!
Сицильи помнишь ли просторы?
Да, боги умерли. Теперь венком
Алтарь Паллады мы не украшаем,
Не чествуем Деметру урожаем
И не поем с беспечным пастушком.
Да, умер Пан. Любовники тишком
Уж не найдут тенистого укрова;
Нет Гиласа у глади родниковой.
Пан умер, Сын Марии стал царем.
Но бродит, может быть, по островку,
Вкушая горький плод воспоминаний,
Средь бледных асфоделей некий бог?
Эрот! Коль это так – благой итог,
Уйми свой гнев и боль моих страданий,
Вот шорох листьев: будем начеку.
Могила Шелли[52]
Как факелы потухшие у ложа,
Пред камнем чахлых кипарисов ряд,
Здесь как на троне филины сидят
И ящерка мелькнет, их сон тревожа.
Растет здесь мак, на пламенник похожий;
Внутри какой-нибудь из пирамид
На празднестве усопших вечно бдит
Суровый Сфинкс, тюремных стражей строже.
Ах! Сладко спать в утробе вековой
Земли, великой матери покоя,
Но нет отрадней сени гробовой,
Чем та, где спишь ты, с грохотом прибоя,