[102]. Она представляла собой изложение чрезвычайно поразившей Познякова монографии старейшего английского японоведа В. Г. Астона «История японской литературы»[103], а также известной на Западе книги Карла Флоренца[104], выдержавшей в Германии 14 изданий. Эти источники были обработаны Позняковым, который описал важнейшие японские памятники и предложил собственные переводы поэтических текстов, сделав акцент на «мрачном аромате японской поэзии»[105], минорном, меланхолическом ее тоне, то есть на том, что средневековые японцы называли саби – печаль, неотделимая от красоты.
Среди прочего Позняков высказал важную для нас мысль:
Прежний ничтожный, мелкий интерес к Японии, вернее, только к некоторым ее производствам – лакированным шкатулкам, черепаховым портсигарам, разрисованным тростям и веерам – должен замениться, да и заменился интересом более глубоким и живым интересом к духовной жизни японцев.[106]
Ему вторит автор предисловия к книге упоминавшегося В. Астона, слушатель Восточного института во Владивостоке В. Мендрин:
Япония, о которой мы, русские, имеем очень смутные представления как о какой-то курьезной стране восходящего солнца где-то там, в море, на Дальнем Востоке, стране, где растут хризантемы, где женоподобные, приседающие мужчины ходят в смешных кафтанах, где женщины легко доступны, где делают чудно вышитые ширмы и восхитительные лакированные вещицы…[107]
До недавнего времени, подчеркивает автор, Россия, ближайшая соседка Японии, мало что о ней знала; русская жизнь на окраине Дальнего Востока «едва теплилась». Положение изменилось лишь в последние годы:
…Россия в своем поступательном движении на Восток дошла до самых вод Тихого океана, колонизация ее дальневосточной окраины усилилась, и русская жизнь бойко, а последние годы даже лихорадочно, закипела на Дальнем Востоке. Россия стала лицом к лицу с Японией, вышедшей в это время уже из состояния своей многовековой обособленности и вступившей в ряды европейски-культурных государств. Точки соприкосновения создались, и создалось их немало.[108]
Монография Астона о японской литературе – наиболее полное и фундаментальное в тот период исследование японской словесности, ее истории, всех поэтических и прозаических форм, включившее в себя пересказ с большими цитациями наиболее примечательных произведений японцев главным образом классического периода. Книга Астона давала достаточно четкое представление о природе, особенностях, возможностях японской литературы, передавала не только общий ее характер, но и тонкие различия с литературой европейской.
В России вышло несколько собраний переводов из японской поэзии – все они по-своему примечательны и привлекли внимание читающей публики (в частности, Бальмонт использовал их во время работы над своими переложениями японских стихов). В 1905 году под редакцией и с предисловием Н. П. Азбелева была издана книга «Душа Японии»; ее составитель и переводчик посещал Японию и был близок к российской православной миссии в Японии[109]. Японские танка из знаменитого собрания XIII века «Хякунин иссю» («По одному стихотворению от ста поэтов») публиковались с пространными разъяснениями и с приложением словаря японских терминов.
Весьма примечательна была изданная в 1912 году книга А. Пресса «Цветы Востока. Песни, сказки, рассказы, легенды, загадки, поговорки: китайские, японские, персидские, турецкие, индийские, арабские, еврейские». Из японских образцов в нее вошли отрывки из «Записок у изголовья» средневековой писательницы Сэй Сёнагон, трехстишия-хайку[110] Басё и другие танка из первой антологии японцев «Манъёсю» («Собрание мириад листьев», VIII век), японские поговорки, «Цурэдзурэ гуса» («Записки от скуки») монаха Кэнко-хоси – все это иллюстрировано японскими гравюрами.
Замечены были читателями и переводы из японской поэзии в очерке о Японии Николая Дубровского в столичной газете «Речь»[111], а также любопытное издание, предпринятое в Петербурге в 1912 году переводчиком А. Брандтом[112], – книга «Японская лирика»[113]. Брандт основывался на лучших европейских переводах японцев[114], то есть использовал языки-посредники, причем в предисловии он признавался: «Не стремясь сохранить форму стихотворений, переводчик старался сохранить их дух и их примитивность»[115]. В переводах Брандта стихотворный (рифмованный) перевод сочетается с прозаическим. Брандт предпринял переводы из ранних японских антологий «Собрания мириад листьев» и «Собрания старых и новых песен Японии», пятистиший поэта Сайгё (XII в.) и поэтессы Идзуми Сикибу (X в.). Приведем в пример прозаическое переложение Брандтом известнейшего стихотворения поэта VIII века Какиномото-но Хитомаро «Как тяжко в одиночестве спать эту ночь! Она длинна, как длинный хвост фазана, чей звонкий крик доносится ко мне с горы высокой» (это пятистишие позднее переведет и Бальмонт – см. Приложение 4). В 1909 году в Хабаровске появилась работа Г. Г. Ксимилова «Обзор истории современной японской литературы 1868–1906. По японским источникам», награжденная золотой медалью Восточного института. В ней содержался достаточно полный анализ японской прозы, драмы, поэзии, традиционной и новой, литературных направлений, приведены отрывки из художественных произведений. В 1913 году в Петербурге были опубликованы лекции Ямагути Моити[116] – расширенный реферат доклада, с успехом прочитанного им по-русски в ноябре 1911 году в только что учрежденном Русско-японском обществе. Известна была и вышедшая в Петербурге в 1904 году книга «Смешные стороны Японии», содержавшая, вопреки названию, довольно серьезный очерк этнопсихологии японцев, описания (причем весьма достоверные) их праздников, быта, одежды, повседневной жизни, книг, природы и много другого[117].
С большой долей вероятности можно утверждать, что многие из этих изданий были так или иначе известны Бальмонту. Судя по всему, он пользовался, например, прекрасными подстрочниками японских классических пятистиший-танка и комментариями Ямагути Моити из книги «Импрессионизм как господствующее направление в японской поэзии» при поэтическом переложении стихов придворной поэтессы IX века Исэ и др. Название книги Ямагути Моити следует рассматривать критически. Термин «импрессионизм» вряд ли применим к поэзии японского средневековья и даже Нового времени, особенно – к классическим традиционным жанрам, поскольку такого понятия в истории японского искусства никогда не существовало. Ямагути Моити применяет слово «импрессионизм» метафорически, вооруженный современными знаниями о мировой культуре, используя их лишь в отношении конкретных литературных фактов национальной словесности. Стремясь точнее определить, охарактеризовать японский жанр танка для русского читателя, японский ученый прибегает к сравнению.
Японская танка по своей форме, по содержанию и настроению напоминает нам отчасти, подчеркиваю слово «отчасти», известное всем стихотворение Лермонтова, из Гёте:
Горные вершины
Спят во тьме ночной и т. д.
Представьте себе поэзию народа, которая сплошь наполнена такими стихотворениями, и вы получите ключ к пониманию основной формы японской поэзии, формы, которая занимала доминирующее положение, не зная соперниц, начиная с классической, так называемой Хэйан’ской эпохи[118] вплоть до эпохи Токугава’ского сёгуната (т. е. до середины XVI века), когда на сцену японской поэзии выступает хокку.[119]
Подстрочным переводам лучших образцов японской поэзии за десять веков Ямагути Моити предпослал введение, в котором рассказал о природе и сущности японской классической поэзии, причем сделал это с таким изяществом и основательностью, что последующие исследователи в России не так уж много смогли прибавить к изучению этой темы. Кроме того, необычайно ценным для русского читателя, не искушенного в истории и теории японской словесности, было то, что Ямагути Моити обрисовал ситуацию создания каждого стихотворения, воспроизвел контекст танка и хокку, без которого они не всегда понятны.
Ямагути Моити писал, что и в Петербурге в 1900-е годы слагались традиционные стихотворения, – обстоятельство, которое не могло пройти мимо внимания Бальмонта. Жившие в то время в России японцы устраивали поэтические встречи, как это было принято в Японии, и сочиняли стихи на заданную тему. На одном таком вечере, пишет Ямагути Моити, была предложена тема «приближение лета» и сочинено, например, такое хокку (в прозаическом переложении Ямагути Моити): «Лето близко… Невский… Мелькают то там, то сям белые костюмы барышень».
Бальмонт внимательно изучил эту книгу, и его размышления о японских танка, приведенные ниже, – явное продолжение некоторых идей Ямагути Моити, конечно переосмысленных «в бальмонтовском духе».
В 1900–1910-е годы Японию посетили выдающиеся русские ученые, знатоки восточных языков, религий, истории: О. О. Розенберг, Н. А. Невский, С. Г. Елисеев, Н. И. Конрад, Е. Д. Поливанов (последний был в Японии в том же 1916 году, что и Бальмонт). Первые же их работы чрезвычайно углубили японистические штудии, придали им научный характер, разносторонность и блеск.