Бананов думает
Так уж получилось, что еще не появившись на свет, я начал обманывать чьи-нибудь ожидания. Мои родители-педагоги надеялись, что их первенцем будет девочка, которая вырастет и пойдет по их педагогическим стопам.
Однако родился я. Случилось это в 1939 году.
Оценив басовитый крик, которым я заявил о себе, они предрекли мне будущее генерала. Но я их, разумеется, подвел. Окончив среднюю школу с золотой медалью, которая, по мнению родственников, прямо-таки обязывала меня идти в вуз, я устроился электриком на Камышинский хлопчатобумажный комбинат. Там было много девушек, и это вдохновило меня на стихи. Стихи нравились девушкам и редакции фабричной многотиражки, поэтому я стал печататься. Однако, вопреки ожиданиям и прогнозам знакомых, поэтом не стал. Вдруг увлекся игрой в шашки. Так увлекся, что едва не стал чемпионом города. И когда друзья-шашисты решили уже, что быть мне мастером спорта, я шашки оставил и начал писать юмористические рассказы.
Что из этого вышло, судить тебе, читатель. Скажу только, что мне всерьез не хочется обмануть твоих ожиданий…
Г. ПАВЛОВ
КОНВЕРТ
Резидентов принял конверт из рук шефа и внутренне собрался. Он понял, что это значит: теперь его не выпустят из виду, будут следить за каждым шагом. Слишком многих интересует этот конверт, слишком многих. Резидентов скрипнул пластмассовыми зубами и поклялся в душе, что доставит конверт в целости и сохранности.
«Только бы незаметно выйти отсюда, а там уж тютю!» — сурово подумал Резидентов и стал помаленьку пятиться к двери.
Он улучил момент, когда все повернулись к шефу, легонько отодвинул плечом человека в квадратных очках, стоявшего у двери, и задушевно сказал:
— Пойду курну. Уши пухнут, так курнуть охота.
Он вышел в коридор и не спеша закурил, затылком чувствуя сверлящий взгляд человека в квадратных очках. Незаметно осмотрел коридор. У входа стояли два здоровяка и читали одну газету. Здоровяки держали газету вверх ногами.
«Ясно, — оценил обстановку Резидентов, — выход перекрыт. Шиш тут прорвешься».
Будто бы гуляя, он прошел в другой конец коридора и, скользнув в боковую дверь, одним духом взлетел по лестнице на пятый этаж и глубоко задумался.
Что делать дальше?
И тут же внизу загалдели и затопали.
— Он не мог далеко уйти! — раздались взволнованные голоса. — Он гдей-то тута!
Голоса приближались. Резидентов присвистнул и в следующую секунду уже был на чердаке. Толстый кот, агрессивно фыркнув, бросился в чердачное окно и застрял там, отрезав путь Резидентову. Резидентов упал было духом, но потом решительно схватил кота за хвост, кинул его прочь и сам с кошачьей ловкостью пролез в окно.
С замиранием сердца он съехал по водосточной трубе во двор, аккуратно снял с ушей чердачную паутину и ласково погладил карман, в котором лежал конверт.
Потом он долго петлял по улицам, сбивая след. Наконец облегченно вздохнул и… тут же увидел двух преследователей. Резидентов охнул и прыгнул в отъезжающий автобус. Через шесть остановок он вышел из автобуса, взял такси и поехал в обратную сторону.
Уже начинало смеркаться, когда Резидентов остановил такси у знакомого дома. Он вошел в подъезд, перевел дух, и тут несколько тяжелых рук легли ему на плечи.
— Заждались мы тебя, Митюха, — ласково сказал человек в квадратных очках. — Вся душа изболелась, семь скоро, а тебя все нет и нет… Бежим скорее, а то все позакрывают…
Резидентов понял, что сопротивление бесполезно. Перед глазами встали жена и дети.
«Простите, родные, — мысленно обратился к ним Резидентов. — Я сделал все, что мог, но, похоже, опять не видать вам моей премии. Никуда не денешься, уж так заведено…»
ЧУЛОК
Сижу я, как всегда, на своем рабочем месте и шерстяной чулок вяжу. Нервы это укрепляет. И польза: чулки в магазине не покупать. Тут заходит вдруг начальник, замирает на пороге и на меня глядит.
— Это что же вы, Вареньев, делаете? — спрашивает.
— Шерстяной чулок вяжу, — объясняю. — Нервы это укрепляет.
— Укреплять нервы надо дома, а не на работе, — говорит. — Тут комиссия ходит, а вы с чулком… Уберите свое вязанье и займитесь делом.
Брови сдвинул и ушел. А через полчаса опять является.
— Товарищ Вареньев! — говорит громко. — Чем вы занимаетесь?
Будто сам не видит, чем я занимаюсь.
— Чулок вяжу, — отвечаю. — Нервы это укрепляет.
— Вы родной язык понимаете? — спрашивает. — Я вам, кажется, ясно сказал, чтоб занялись делом. Вам за что завод деньги платит? За чулки?
Вздохнул я, чулок в сторону отложил. Не лезть же в бутылку из-за пустяка…
Ушел начальник, дверью хлопнул. Через десять минут возвращается:
— Вареньев! — говорит шепотом, но с присвистом. — Что это такое?
— Чулок, — объясняю. — Вяжу я его. Нервы это укрепляет.
А у начальника глаза сильно горят и щеки в красных пятнах. Пот на лбу. Волнуется, что ли…
— У т-тебя совесть есть? — кричит. — Т-ты ч-человек или еще кто?! Ч-чтоб я этого ч-чулка больше не видел! Ясно?!
Плюнул я, бросил чулок в ящик на самое дно! Бумагами завалил. Убежал начальник. Ручку у двери оторвал. Забыл, видать, что дверь в коридор открывается, на себя сильно дернул.
Минуты не прошло, а он опять на пороге стоит. Весь с лица голубой, воздух ртом хватает:
— Вы… — говорит. — Ты…
А больше ничего не говорит. Ну я-то знаю, что он спросить хочет и заранее отвечаю:
— Да чулок же вяжу. Нервы это укреп…
А он вдруг как прыгнет, чулок у меня выхватил и бежать. Я дверь за ним тихонько закрыл, за стол сел. Час сижу, полтора сижу. Скучно мне стало, пошел свой чулок вызволять…
Подхожу к кабинету, где наш начальник сидит, дверь толкнул — заперто. Заглянул в замочную скважину, вижу: сидит начальник на диване, задумчивый такой, и мой чулок вяжет. Понял, значит, что нервы это укрепляет…
БАНАНОВ ДУМАЕТ
Когда этот оригинал Мухов предложил совершить культпоход на концерт симфонической музыки, вся лаборатория, к удивлению Бананова, с восторгом согласилась. Бананов внутренне запротестовал, но отказаться не посмел, дабы не прослыть серой личностью. И вот теперь он сидел рядом с Муховым и остро чувствовал, что попал куда-то не туда. Это чувство еще больше обострилось, когда концерт начался. Бананов признавал только плясовые мелодии и военные марши, а здесь было совсем не то. Он с неприязнью взглянул на Мухова, который прямо-таки таял от счастья, малозаметно зевнул, но Мухов это заметил.
— Конечно, классика трудна для восприятия, — ревниво зашептал он. — Надо думать, философствовать… Зато как это очищает душу!
«Она у меня и так чистая, — оскорбился Бананов за свою душу, но ничего не сказал. — Что я — взяточник или предатель какой?!»
— Сейчас, звучит тема безмятежного счастья. Думай, Бананов, философствуй, — прошептал Мухов и прикрыл глаза, видно, для того, чтоб лучше очищалась душа.
Бананов тоже поудобнее притерся в кресле, зажмурился и стал думать о безмятежном счастье.
Сначала ничего путного в голову не приходило, только кое-какая приятная мелочь: выигрыш в «Спортлото» трех рублей, победа над Жирафьевым в шашечном турнире, падение в лужу Газонова на виду у трех дам, банкет, где Бананов сидел рядом с генералом…
Но через некоторое время Бананова вдруг озарило и он явственно увидел пляж, заваленный загорелыми телами, белые паруса яхт и потрясающую блондинку в бикини. У Бананова даже сердце зашлось — таким приятным было воспоминание. Красавица Ыйна, с которой он тогда познакомился на пляже, приехала в командировку из Таллина. Была она вполне современной, коммуникабельной женщиной… Бананов припомнил откровенно завистливые взгляды пляжных ловеласов и тихо засмеялся.
— Слышишь, вплетаются тревожные ноты? — толкнул его Мухов. — Это появляются темные силы…
Бананов даже вздрогнул: до чего же все складно получается! Как же, как же, была там на пляже и темная сила — Федька Огурцов, знакомый по школе…
…Вот она, эта темная сила в длинных домашних трусах подходит к нему, Бананову, льстиво трясет руку и просит взаймы пять рублей… Бананову не хочется выглядеть скрягой перед Ыйной и он, скрепя сердце, достает кошелек… Размахивая банановской пятеркой, темная сила вприпрыжку убегает в сторону пляжного буфета.
Бананов неподвижно и скорбно внимал музыке, переживая трагичность пляжного эпизода, пока не услышал шепот Мухова:
— Не слышишь, что ли? Схватка, говорю, злых и добрых сил! Думай, Бананов, думай!
Пронзительно выли скрипки. Пугающе ухал барабан. Надсадно гудел контрабас. Музыка будоражила и брала за живое. Судорожно вцепившись в подлокотники кресла, Бананов с гневом вспоминал, как пытался вернуть свою пятерку…
…Вот он, добрая сила, встречает злую в автобусе и пробует ее усовестить. Злая сила обещает принести деньги Бананову домой и, не спросив адреса, выскакивает из автобуса… Вот злая сила, подняв воротник, скрывается от доброй в базарной толпе… Вот она со слезами на пьяных глазах клянется, что третий день живет без копейки, хотя из кармана у нее выглядывает горлышко «Старки»…
Бананов тяжело дышит и скрипит креслом.
— И вот силы добра начинают теснить злую силу! — шипит Мухов.
В музыке ширится и крепнет мажорная струя. Литавры поднимают дух. Труба зовет на подвиг. Бананов ощущает необычный прилив сил и мужества, расправляет плечи и пугает Мухова огнем в глазах.
«Сейчас же иду к этому наглецу домой! — решает Бананов. — Если не отдаст деньги, заберу что-нибудь из вещей! В конце концов, нельзя мириться со злом! Справедливость должна восторжествовать!!».
Бананов резко встает и решительно направляется к выходу.
«ПУСТЬ ГОРИТ ЗЕМЛЯ…»
За деревянным щитом с заклинанием «Пусть горит земля под ногами пьяниц и прогульщиков!» кто-то тяжело ворочался и вздыхал. Маляр Чайханов, рано явившийся на работу, заглянул за щит и увидел молодого коллегу Спичкина. Молодой коллега бережно держался за голову и был зелен лицом.