- Никакого желания.
- Но со мной ведь пьешь?
- Вынужден... Опять же за компанию... И потом, знаешь, эта пьянка напоминает мне обрезание ушей... Если я прав, значит, вот-вот должно появиться что-то вроде собаки?
- Хм, - Неклясов, кажется, смутился. - Ну, ты даешь, - сказал он, глядя на Бильдина. - Хороший банкир из тебя получится. Со временем, конечно.
- Если выживу.
- Да, - кивнул Неклясов. - Если выживешь. Смотрите, что получается... Мы уж говорили об этом, но я снова вернусь к любимой теме... Прокурор у нас есть, судья есть, преступник есть, - Неклясов показал на привязанного к сосне Ерхова. - Хочешь быть его адвокатом? - спросил он у Бильдина.
- Защищать человека, который отрезал мне уши?
- Я не предлагаю, спрашиваю... Хочешь или нет?
- Не хочу.
- Слышишь, Славик? - громко крикнул Неклясов, обращаясь уже к Ерхову. - Никто не хочет тебя защищать. И сам ты не сможешь... Как нам быть?
- Пейте водку, - донеслось от сосны. - Только это вам и осталось.
- Нам еще кое-что осталось.
- Пейте водку, смелее будете...
- А тут смелости и не надо, - ответил Неклясов, и все почувствовали, что он заводится. Явно истеричные нотки появились в его голосе, назревал срыв. На него посмотрели не столько удивленно, сколько настороженно, опасливо. Обернувшись к своим ребятам, Нсклясов махнул рукой и снова повернулся к гостям. - Значит, говоришь, будет суд? - угрюмо спросил он у Осоргина.
- А как же, Владимир Аркадьевич?! Тут уже ничего не зависит ни от вас, ни от меня. Машина заработала.
- И все только потому, что этот сучий потрох оказался слишком разговорчивым? - Неклясов кивнул в сторону Ерхова, который к этому времени почти скрылся в сумерках и еле выделялся темным пятном у основания сосны.
- Ну, это один из факторов.
- А второй?
- Есть порядок судопроизводства, - попытался было Осоргин смягчить разговор и уйти в теоретические рассуждения, но Неклясов резко его перебил.
- Второй фактор сидит рядом с тобой, Жора. Этот хмырь безухий, банкир недоделанный! Он ведь тоже дал показания!
- Показания дали многие...
- Он потерпевший, да? Пострадавший? Любимых ушей лишился, да? И готов рассказывать об этом до конца жизни, да? Ну что ж, пусть рассказывает до конца жизни... Ждать осталось недолго.
- Вы хотите сказать, - начал было Бильдин, но Неклясов перебил и его.
- Заткнись. И слушай. И вы все слушайте... Суда не будет. Назову причины, почему суда не будет, - Неклясов замолчал, глядя, как мимо стола прошел к сосне его парень, неся в руках чем-то наполненную трехлитровую банку. Прошел и скрылся в темноте у сосны. Все сидели, почти не видя друг друга, лишь контурами выделяясь на снегу. - Суда не будет, потому что ты, Жора, откажешься вести заседание... Из уголовного дела пропадут несколько важных доказательств...
- Как они могут пропасть? - удивился Осоргин.
- Ты их оттуда вытащишь.
- Я? - отшатнулся Осоргин.
- Ну, не я же, - усмехнулся Неклясов. И опять замолчал, провожая взглядом еще одного парня, который тоже прошел к сосне. Ветерок, дохнувший в сторону стола, донес явственный запах бензина. Но стояла тишина, да и Неклясов говорил нечто совсем уж дикое, и поэтому, наверно, никто не обратил внимания на передвижения парней, на запах бензина, который становился все сильнее.
- И что же меня заставит так поступить? - нервно спросил Осоргин. Что меня заставит?
- А ничто, - Неклясов пренебрежительно махнул рукой. - Сам все сделаешь, и подсказывать не придется.
- Вы уверены? - Осоргин попытался усмехнуться, но ничего у него не получилось, улыбка вышла какая-то неуверенная, скорее гримаса, а не улыбка.
- Точно так же уверен, как и в этом недорезанном банкире... Он тоже не явится на суд. И от всех своих показаний откажется. Напишет заявление, что следователь сам все придумал, а его попросту заставил подписать. Следователь яйца ему дверью зажал и давил до тех пор, пока он не подписал.
- Ерхов тоже будет молчать? - спросил Анцыферов. Как бывший прокурор, он сразу оценил ход мыслей Неклясова, его замысел, и уточнил главное.
- Да, Ерхов будет молчать, как могила, - Неклясов поднялся из-за стола. - У кого есть спички?
Спички протянул Осоргин, он растерялся больше всех. Остальные насторожились, дали себе внутреннюю команду сжаться и молчать, а он еще не успел. И, вынув спички, протянул коробок Неклясову.
- Спасибо, - сказал тот, улыбаясь. - Ты мне очень помог, Жора. Очень тебе благодарен. Сейчас верну, - подойдя к сосне и остановившись в двух метрах, Неклясов чиркнул спичкой и, не дожидаясь, пока она разгорится, бросил. И в туже секунду у сосны с гулом вспыхнуло пламя. Все, сидевшие за столом, оцепенели от ужаса - в центре пламени судорожно дергался человек. И молча, самое страшное было в том, что он не произносил ни звука, молча извивался в огне всем телом.
Анцыферов вскочил первым, подбежал и только тогда понял, почему молчит охваченный пламенем Ерхов - его рот был плотно перетянут широкой липкой лентой. Глаза его метались, умоляли, тело извивалось в огне, но лента не позволяла ему даже открыть рот.
Анцыферов остановился в пяти метрах, рядом стоял Бильдин. Осоргин остался за столом, он не в силах был подняться. Но едва Анцыферов сделал шаг вперед, непроизвольный шаг, чтобы попытаться прекратить это мучение, как на его пути тут же оказался один из амбалов. Второй стоял рядом с Бильдиным. Не отрываясь, все смотрели на пылающего человека, не в силах произнести ни слова, не в силах сделать ни шага. Жутковатое оцепенение охватило всех.
Неклясов медленно подошел к столу, похлопал Осоргина по плечу, как бы предлагая ему очнуться.
- Твои спички, Жора, - он протянул коробок. - Большое спасибо, ты мне очень помог. Без тебя я бы не знал, что и делать, пришлось бы все отложить...
В воздухе запахло паленой шерстью, жареным мясом, над поляной стоял настой ужаса. Огонь продолжал бушевать у основания сосны, Ерхова уже невозможно было узнать. Лента на его лице обгорела, но он уже не произносил ни звука. Только ноги его непроизвольно еще некоторое время продолжали дергаться с какой-то затухающей ритмичностью. Снег у сосны растаял, и только когда под ноги Анцыферову подтекла черная вода, несущая на себе хвойные иголки, он сделал шаг назад, потом еще один, вернулся к столу. В горячем свете костра бутылки "Абсолюта" посверкивали красноватыми бликами. Анцыферов налил себе полный стакан водки и, стараясь не оглядываться назад, выпил. И тут же рядом, с грохотом опрокинув стол, упал без сознания Осоргин.
Неклясов подошел к Бильдину и остановился рядом, не отводя взгляда от Ерхова. Тот уже не двигался, да и не было уже Ерхова - вместо лица можно было различить только черную головешку.
- Я прав? - спросил Неклясов.
- Прав, - кивнул Бильдин, глядя на черную скорченную человеческую фигуру, которая продолжала гореть. От нее поднималась густая копоть. - Суда не будет... Но ты перешел границу, Вовчик... Скорее всего, тебя тоже не будет.
- Ха! - усмехнулся Неклясов. - А меня и так уже нет. То, что ты видишь перед собой... Это мертвец. На некоторое время поднялся из могилы и скоро опять уйдет.
- Скорей бы, - вздохнул Бильдин и, не оглядываясь на Неклясова, подошел к опрокинутому столу, поднял Осоргина, усадил его на шаткий дачный стульчик.
- Машины поданы, гости дорогие! - раздался откуда-то из темноты гнусавый голос Неклясова. - Вас доставят домой, каждый получит по бутылке водки и легкую закуску. Мне кажется, что, вернувшись домой, вы захотите пропустить еще стаканчик-другой... Это так по-человечески понятно... Приятного вечера! Надеюсь, никого из вас не постигнет судьба бедного Славика. Я очень на это надеюсь. - Неклясов нащупал в снегу упавшую бутылку водки, отвинтил крышку, нашел чей-то стакан и, наполнив его, выпил. - Мир праху твоему, Славик. Скоро увидимся.
***
Пафнутьев обладал странной особенностью - он радовался любой погоде. Если, конечно, была возможность эту погоду заметить, увидеть, рассмотреть не торопясь и без помех. Идет дождь, ливень, гроза - очень хорошо. Стоит жара, каких свет не видел, и женские каблучки по самые пятки тонут в горячем асфальте - прекрасно. Валит снег такой, что не видно светофоров лучше ничего не бывает. Мороз за двадцать - опять хорошо. Оттепель, все течет, машины ходят по оси в воде, дороги затоплены, мосты снесены, старики со старухами сидят на крышах и смотрят в ясное небо, поджидая вертолеты, просто здорово.
И в этот день была примерно такая же оттепель. В конце февраля, когда ее никто не ждал, а синоптики упорно обещали легкие, но постоянные заморозки, началось потепление. И Пафнутьев брел по лужам, подставляя под несильное солнце свою истосковавшуюся по теплу физиономию. В душе его тоже что-то радостно посверкивало, нежно попискивало, а запах подтаявшего снега и разогретой на солнце коры деревьев обещал скорое тепло и почти забытые душевные волнения. Память, решительно отодвинув в сторону ящики с уголовными делами, подсовывала, казалось бы, навсегда забытые взгляды, бестолковые слова, которые тем не менее ломали судьбы, трепетные лица, которые тоже, выясняется, хранятся до сих пор в каких-то потайных щелях сознания...
Пафнутьев медленно, не нарушая внутреннего благостного равновесия, прошел по прокуренному коридору прокуратуры, с кем-то поздоровался, кого-то выслушал, но все это было просто колебание воздуха, не затрагивающее ни души, ни ума.
В кабинете он, не глядя, бросил куртку на вешалку, беретку, портфель вообще запустил в кресло и тяжело опустился на свой стул.
- Разрешите? - на пороге стоял Дубовик, и его пылающий нос был, как никогда, свеж и ярок.
- А вам, собственно, кого?
- Тебя, Паша, - ответил Дубовик, причем ничто не изменилось ни в его голосе, ни в выражении лица, ни в цвете носа, хотя как раз нос первым откликался на шутки, обиды, на всякие неожиданности, которые со следователями все-таки случаются чаще, чем с прочими людьми.