И каждый раз, с кем бы ни говорил, Пафнутьев повторял с небольшими отклонениями одни и те же слова:
— Все! Ты понимаешь? Абсолютно все. Слухи, сплетни, домыслы, факты, имена, даты, жены и любовницы, дети и родители, города и веси! Номера и марки машин, телефоны, факсы, пейджеры-шмейджеры! Кредиторы и должники! Банковские счета!
Куда кто ездил, когда и сколько отсутствовал! Повторяю — все!
Положив разогревшуюся трубку, Пафнутьев некоторое время сидел, молча прикидывая — всех ли задействовал, не упустил ли кого. И вспомнил-таки еще одного человека, его он не мог не вспомнить. И тут же набрал еще один номер телефона.
— Пафнутьев беспокоит!
— Это прекрасно! — ответил знакомый голос. — Всегда рад слышать тебя, Паша, всегда рад видеть! Более того, готов наполнить твою рюмку! И чует мое сердце — очень скоро, может быть, даже сегодня мне представится такая возможность. А, Паша?
— Представится, — добродушно проворчал Пафнутьев. — Все тебе представится.
— Сегодня?! — захлебнулся от счастья Халан-довский.
— Только сегодня!
— Паша... С этой вот самой секунды жизнь моя обрела смысл. Кончилось прозябание, кончилось существование, мыканье и смыканье! Я снова почувствовал себя нужным человечеству! Я снова молод и влюблен!
— Как, опять?
— Паша... Не обижай меня в эти святые минуты! Я ни в кого не влюблен, никто не потревожил покой моего сердца, я о другом... Общее состояние моего организма — влюбленное! И я, кажется, ко многому готов.
— Вот это уже хорошо, вот это уже по делу! — подхватил Пафнутьев, поймав Халандовского на первых же неосторожных словах. — Именно это от тебя и потребуется.
— Паша, мне страшно... Это не очень круто?
— Для тебя? Аркаша, для тебя есть что-либо слишком крутое?
— Есть, но когда я с тобой, Паша...
— Мы вместе, Аркаша! Мы опять вместе!
— И что... Опять разворачиваем знамена? — спросил Халандовский, и в голосе его прозвучала тревога.
— Да! — закричал Пафнутьев в трубку. — Разворачивай знамена, Аркаша! И не только!
— А еще что?
— И шашки вон!
— Паша, — осторожно проговорил Халандовский. — А не хочешь мне сказать, о чем мы с тобой будем говорить при нашей дружеской встрече?
— О жизни, Аркаша. О чем же еще?
— Я жду тебя, Паша. Приходи.
— Буду, — сказал Пафнугьев и положил трубку.
Недолгий разговор с Халандовским придал сил Пафнутьеву, ушли угнетенность, подавленность, он распрямился за столом, в окно посмотрел ясно и твердо, ощутив готовность действовать. Неопределенность, разорванность всего, что он знал о Чувьюрове, о событиях, связанных с ним, уже не давили его. Казалось бы, он не узнал ничего нового, но Пафнутьев явственно почувствовал идущую откуда-то изнутри теплую волну уверенности. Скоро должны пойти первые телефонные звонки, и с каждым звонком он будет узнавать о «Фокусе» все больше и больше.
Но первым оказался не звонок, первым пришел Худолей.
Осторожно приоткрыв дверь, он просунул в щель свою тощую, измятую жизнью и пороками мордочку и в скорбном молчании смотрел на Пафнутьева до тех пор, пока тот не поднял голову и не увидел его.
— Входи! — сказал Пафнутьев.
Худолей приблизился к столу, оставляя на полу за собой редкие капли влаги — с мокрых еще снимков падала вода.
— Извини, Паша, я тут нагадил у тебя, — извиняюще пробормотал эксперт. — Я больше не буду.
— Что там у тебя?
— Снимки, Паша... Очень хорошие получились снимки... Вообще-то в приличных конторах за такую срочную и качественную работу платят премиальные...
— И что?
— Я не намекаю, я понимаю, где работаю. Надеяться здесь на что-то не приходится...
— Почему же? Надейся!
— Я действительно могу надеяться? — в глазах Худолея сверкнула робкая искорка зарождающейся жизни.
— Можешь.
— Господи! — Худолей подкатил глаза к потолку. — Как хорошо жить на свете, когда тебя окружают добрые, нравственные, отзывчивые люди, всегда готовые придти на помощь в трудную минуту, когда тебе тошно, свет не мил, а в душе адский огонь, который жжет и испепеляет все, что осталось в тебе чистого и трепетного...
— Снимки на стол! — приказал Пафнутьев, понимая, что только такие вот команды, не допускающие никаких других толкований, могут сейчас подействовать на Худолея. И действительно, он тут же четко и быстро разложил на столе несколько довольно прилично сделанных снимков. — Что это? — спросил Пафнутьев.
— Это, Паша, фирма «Фокус»... Вот их главное здание...
— Особняк в три этажа?!
— Да, Паша, да... Они его отремонтировали, обязались сохранять как памятник архитектуры прошлого века... Украсили кованными решетками, внутри восстановили мраморные камины, на двери навесили бронзовые ручки с львиными мордами...
— Ни фига себе!
— А это машины перед их подъездом... Обрати внимание, Паша, на эти машины...
— Уже обратил.
— Ни единого «жигуленка». Некоторые я вообще никогда раньше не видел.
Сплошные «роллс-мерсы». Или «мерс-ройсы», как скажешь.
— А это что за хмыри? — показал Пафнутьев на нескольких амбалов, которые прохаживались вдоль особняка, лениво прохаживались, это было заметно даже по снимкам.
— Наверное, Паша, охрана. Я поснимал их немного, думаю, вдруг тебе пригодятся их физиономии. Они довольно тупые, эти физиономии, на них даже смотреть противно. Я с трудом заставил себя навести на них фотоаппарат и установить резкость. Но ты же не будешь вешать их портреты в собственной спальне? А для дела... Чего не бывает — сгодятся.
— А морду они тебе не набили?
— Пытались.
— Отбился?
— Нет, дураком прикинулся.
— А зачем тебе прикидываться?
— Не обижай, Паша. Я жизнью рисковал, а ты всякие слова непотребные в мой адрес произносишь. Так это... Ты же ведь хозяин своего слова?
— Хозяин.
— Тогда, Паша, я буду надеяться, начиная с этого вот самого мгновения, ладно?
— Ладно, — ответил Пафнутьев, всматриваясь в снимки, принесенные Худолеем.
Они и в самом деле были необычно крупные, размером со стандартный лист писчей бумаги. На снимках можно было рассмотреть и модели машин, и их номера, и смурные морды амбалов, охраняющих вдоль особняк. Стоянка перед домом была огорожена невысокой кованной решеткой, и посторонних машин здесь быть просто не могло. К тому же, в сторонке был установлен небольшой шлагбаум, который поднимался автоматически, по команде из самого особняка — будки вахтера возле шлагбаума не было. Значит, действительно все машины, стоящие на площадке, имели отношение к фирме «Фокус».
— Хорошая работа? — Худолей безошибочно уловил тот момент, когда он мог задать вопрос без риска вызвать раздражение Пафнутьева своей настырностыо.Нравится?
— Катись. Все помню, все знаю и ничего не забываю. Ты что, засомневался?
— Упаси Боже! — в ужасе замахал руками Худо-лей и даже попятился к двери, будто само лишь это подозрение Пафнутьева повергло его в ужас. — Упаси Боже!
— Забери снимки, высуши, отглянцуй... А потом приноси. Только это...
Смотри, чтобы пленка не пропала.
— А может?
— У тебя? Конечно.
— Горько, как горько слышать такие слова, Паша, от человека, которого любишь давно, искренне и преданно, — последние слова Худолей произнес уже в коридоре, по взгляду Пафнутьева поняв, что нельзя бесконечно злоупотреблять его терпением. Осторожно прикрыв за собой дверь, он быстро зашагал по коридору обычной своей походкой — все шаги у него получались разной длины, то он делал рывок вперед, то топтался на месте, а иногда его резко бросало к стене.
Следующим заглянул опер, который посетил налоговое управление. Короткая стрижка, худощавое лицо, натруженные, сухие руки боксера сразу выдавали в нем профессии телохранителя, опера, бандита — что-то в этом роде.
— Что скажешь, Олег? — Пафнутьев показал на стул у приставного столика.
— Все в порядке, Павел Николаевич. В налоговом управлении о фирме «Фокус» самого лучшего впечатления. Налоги платят своевременно, без задержек и опозданий.
— Так не бывает.
— Конечно, — усмехнулся опер, показав ряд железных зубов — видимо, не во всех схватках он одерживал победы, ему тоже случалось пропускать удары. — Они охотно платят и дорожные поборы, и за милицейское обслуживание, и в пенсионный фонд вносят все, что положено...
— Так не бывает, — повторил Пафнутьев еще более твердо.
— Бывает, — поправил опер, — но только у очень уж крутых мошенников.
— Ты их расколол?
— Немножко, — улыбнулся опер.
— Как?
— Приемчик довольно простой... Я вошел к начальнику налогового управления с небольшой сумкой. А в ней магнитофон. Самый обычный, на стандартных кассетах работает. Сумка, естественно, закрыта на замочек, а магнитофон, естественно, включен. Наш разговор продолжался пятнадцать минут, а кассета работает все сорок пять.
— Неплохо, — одобрил Пафнутьев.
— Когда он ответил на все мои невинные вопросы, я раскланялся и вышел; А вернулся через десять минут. Извинился за оставленную сумку... Ну, и так далее.
— Он удивился?
— Он сделался белым, как... Как дерьмо.
— Белое дерьмо? — удивился Пафнутьев.
— Чего не бывает, Павел Николаевич... А сумку я положил на стул у самого стола. Он ее даже не увидел. Простак.
— Дурак, — поправил Пафнутьев.
— И не без этого, — согласился опер. — Запись получилась отличная. Причем, я вставил в разговор сегодняшнее число, собственное имя, название его должности...
— И он не врубился? — Как вы правильно заметили, Павел Николаевич, он немного дурак. Сразу, едва я вышел, он позвонил некоему Борису Эдуардовичу и доложил, что его фирмой интересуется прокуратура. Тот, конечно, поблагодарил.
— Откуда ты знаешь, куда он звонил?
— Из слов того же начальника. Сначала он нарвался на секретаршу.
Спрашивает, это «Фокус»? Попросил к телефону Бориса Эдуардовича... И опять понес дурь... Не за что, говорит, дорогой Борис Эдуардович. Все равно, говорит, я ваш должник, дорогой Борис Эдуардович... Ну, и так далее.