Она улыбнулась.
– Было бы довольно затруднительно сказать, как она…
выглядит.
– Значит, не можешь… – вздохнул он.
– Почему же! Могу! Я могу объяснить тебе, что такое твое мышление, воля, ощущение, – быстро сказала она, –
только для этого потребуется очень много времени.
– Но ты скажешь?
– Конечно.
– Откуда ты все это знаешь?
– Я училась.
– Понимаю… Но… но ты еще такая молодая…
– В наше время люди обучаются гораздо быстрее, чем, скажем, сто лет назад. Когда-то приходилось затрачивать массу времени только на то, чтобы запомнить различные данные, названия, определения, числа, математические формулы. Теперь усвоение информации почти полностью происходит во время сна. Я окончила основной курс в семнадцать лет. На год позже большинства моих сверстников. Однако лишь практика формирует профессиональные навыки… Моим руководителем был профак Гарда. Четыре года.
– Но это было не здесь?
– Нет. В Варшаве.
– Варшава… город? Такой же, как и этот?
– Раз в шесть больше! Ты не слышал о нем?
– Слышал. Сигизмунд… король польский, защитник веры католической, двор свой туда перенести собирался.
Так говорили.
– И перенес. В самой древней части Варшавы есть даже памятник этому королю.
– Я хотел бы побывать там…
– Можем полететь в Варшаву хоть… завтра. Обычной машиной. А может, полетим втроем: ты, я и Стеф Микша?
– Да… Втроем… Тебя зовут Кама? – неожиданно сменил он тему.
– Кама. А почему ты спрашиваешь?
– Что это за имя?
– А, понимаю. Это целая история… Отец моей матери родился далеко отсюда, в городе на реке Каме. Мама очень любила моего деда. Я его плохо помню, я видела его всего несколько раз, да и то, когда еще была ребенком. Он погиб во время второй Марсианской экспедиции.
– Марсианской?
– Да. Он полетел за пределы Земли на планету Марс. И
не вернулся.
– И твое имя – это река?
– Да.
– Твое имя… языческое? – докончил он по-латыни.
– Существует обычай давать детям имена, позаимствованные от названий рек, озер, цветов… «Кама» может быть также сокращением от «Камила», – уклончиво ответила она.
– Но ты не язычница? – тревожно спросил он.
– Это определение давно потеряло смысл. Когда ты лучше узнаешь наш мир – убедишься. Ты был поражен, узнав, что больше уже нет королей и подданных, нет богачей и бедняков. А ведь потом ты понял, что это хорошо.
Наша жизнь еще очень далека от совершенства, но уже многое исправлено на Земле. Ценность человека определяется не его происхождением и именем, а прежде всего знаниями и работой, приносящей пользу не только ему, но и другим… Ты считаешь, что должно быть иначе?
– Томас Мор, святой мученик единой церкви божьей,
писал об острове таком… Христос тоже так учил… Это я понимаю… Это не противоречит вере и заветам господа бога нашего… Но тут… нечто иное…
– Так об этом ты и хотел меня спросить?
Он поднял на нее глаза и некоторое время смотрел ей в лицо.
– Нет. Не только об этом… Я хотел, чтобы ты рассказала мне… о себе. О своей жизни. Почему ты такая…
– Какая?
– Не такая… как…
– Как кто?
– Как я. Ты не… обычная.
– Я не совсем тебя понимаю. Я такой же человек, как и ты. Только родилась я позже, чем Модестус Мюнх, и мир, в котором я воспитывалась, другой: более мудрый, хороший, а прежде всего свободный от страха.
Он беспокойно пошевелился.
– Не знаю… лучше ли этот мир. Не знаю… пока еще, –
поправился он. Но ты другая. Знаю. Это я знаю наверняка.
Ты говорила: «Я была обыкновенной девочкой. Я обыкновенный человек… Как ты». Я тебе верю, но это… не так.
Ты не хочешь себя возвеличивать. Понимаю, грех высокомерия. Ты не можешь… иначе.
– О чем ты?! Может быть, тебе кажется странным, что я, женщина, ученый, доктор? Но в наше время таких женщин-ученых миллионы. А впрочем, и столетия назад, в твое, как ты говоришь, время, тоже были женщины образованные. И даже раньше. Ты, наверно, слышал об Элоизе?
– Элоиза? Я… – он замолчал.
Вдруг, словно ослепленный ярким светом, он прикрыл глаза рукой.
– Не говори так… – едва слышно прошептал он. – Я не поэтому… Не потому, что ты мудрости полна… или прекрасна, как… ангел. Не в этом дело. Я знаю, бывали прекраснолицые и мудрые. Но ты другая! Скажи, почему ты такая… добрая… ко мне? Почему?
Она не знала, что ответить.
– Но… Я такая, какая есть.
В его глазах появился какой-то непонятный блеск.
– Да. Ты говоришь, а я слушаю. И верю. Верю тебе.
Хотя… порой ты говоришь странные вещи… Даже страшно. Ты говоришь, а я чувствую, что это правда.
Смотрю на тебя, и… мне хорошо. Так, словно я… – он осекся и только спустя минуту добавил: – Когда тебя нет, мне плохо. Профак Гарда, Стеф Микша, Сап и даже Ром
Балич тоже добры ко мне. Но это не то. Скажи, почему именно ты?
– Не понимаю. Я… просто я помогаю тебе приспособиться к жизни в нашем мире. Забочусь о тебе. Такова моя задача. Я стараюсь делать это как можно лучше, вот и все.
– Кто приказал тебе это делать? А может быть, об этом нельзя спрашивать? – неожиданно смутился он.
Она улыбнулась.
– Почему же! Тут нечего скрывать. Я сама добывалась, чтобы мне поручили наблюдение за тобой. Ученый Совет
Института согласился, поэтому я…
– Ты сама хотела? – живо подхватил он.
– Хотела. Не удивляйся. Твой случай очень интересен… Совершенно необыкновенен!
– Случай? Необыкновенный? Да. Необыкновенный! И
ты тоже…
Прозвучал сигнал визофона.
– Пять! – произнесла Кама пароль, и на экране появилось лицо доктора Балича.
– Привет тебе, о Кама, далекая река!
– Не глупи! Что тебе?
– Не могла бы глубокоуважаемая мадам быть столь любезной и передать мне на часок своего подопечного?
– Сейчас?
– Осмелюсь покорнейше просить… Ты могла бы пока сбегать в бассейн. Я как раз оттуда. Вода и солнце… мечта.
Кроме того… – он многозначительно понизил голос, – я встретил там Микшу. Стеф был бы в восторге…
– Не знаю, смогу ли.
Она взглянула на Мюнха вопросительно, но тот лишь опустил глаза. Она подумала, что в принципе хорошо бы прервать беседу и продумать дальнейшую тактику.
– Вижу, я выбрал не совсем удачный момент, – вздохнув, заметил Балич, решив, что молчание Камы означает отказ.
Однако он ошибся.
– Слушай, Мод! Ты можешь сейчас побеседовать с доктором Баличем? – спросила Кама монаха.
– Будет так, как ты пожелаешь, – ответил уклончиво
Мюнх. Он не очень симпатизировал Баличу, но боялся показать это в его присутствии.
– Я думаю, мы могли бы сейчас прервать нашу беседу.
Доктор, видно, хочет сообщить тебе что-то интересное.
– Я хотел бы поговорить об… аде, – сказал Балич. – А
может, у тебя нет желания, брат Модест?
Мюнх беспокойно пошевелился.
– У меня есть желание, – поспешно согласился он. – Ты можешь прийти сюда?
– Уже иду!
– А может быть, мне тоже остаться? – спросила Кама, но Ром недовольно поморщился.
– Нет. Пожалуй, нет. Об аде лучше разговаривать с глазу на глаз, многозначительно сказал он. – Не правда ли, брат Модест?
Монах кивнул.
Кама встала с кресла.
– Ну, так как? Я на часок уйду.
– Но мы сегодня… еще увидимся? – спросил Мюнх.
– Обязательно. А я воспользуюсь случаем и договорюсь со Стефом относительно поездки в Варшаву. Может, завтра втроем слетаем на пару часов.
– Да. Завтра.
Балича она встретила у лифта.
– Модест сегодня не в духе. Постарайся особенно его не поникать.
– Не бойся, пастырь заблудших душ. Я хотел бы только кое-что проверить. Твое присутствие может изменить реакции Модеста. Понимаешь?. Он очень считается с твоим мнением. Если говорить честно, даже чересчур… Боюсь, тут что-то большое, чем авторитет.
– Меня это тоже беспокоит.
– Хорошо, что ты это понимаешь. А тебе не кажется, что не мешает более эффективно воспротивиться усилению этого… аффекта?
Она сделала вид, что не заметила иронии.
– Делаю, что могу… Но все не так просто, как тебе кажется. Я стараюсь, чтобы он смотрел на меня как на обычного человека. Прошу тебя, не мешай, помогай мне!
– Твои желания – закон для меня, о пресветлая! – засмеялся Балич и помахал на прощание рукой.
– Значит, через час я вернусь.
– Скажем, через полтора, если будет на то воля…
– Ладно. Через полтора часа.
VI
Балич открыл дверь лекционного зала и вошел.
Монах сидел в кресле и шептал слова молитвы.
– Тут немного темновато, – заметил с порога Балич. – А
я хотел показать тебе один документ.
– Если надо, господин… – Мюнх потянулся к переключателю и зажег стены.
Балич сел рядом с ним в кресло, раскрыл тощую папку и вынул из нее заправленный в прозрачный пластик пергамент.
– Как тебе это нравится? Скажи, брат Модест, – спросил он, подавая листок монаху.
Мюнх некоторое время смотрел на пергамент, потом осторожно положил его на пюпитр и перекрестился.
– Это еретическое письмо, господин. Или даже… договор с сатаной. Перевернутым письмом писано… Кто не знает – не прочтет. Нужно зеркало.
– Знаю, – кивнул Ром. Он полез в папку и вынул фотокопию документа. – Это действительно цирограф. Вот тебе прямое изображение. Дата говорит, что письмо было написано в 1639 году. Анализ подтверждает эту дату. Документ написан несколько позже «твоего» времени, но в данном случае это не имеет значения. Уверен ли ты, как специалист, что это истинный договор с сатаной?
Мюнх внимательно осмотрел копию и, пересиливая отвращение, потянулся к пергаменту. Долго, внимательно сравнивая оригинал и копию, расшифровывал подпись.
– Истинный, – наконец сказал он совершенно серьезно.
– Тут в конце написано: «Как обусловлено в сим договоре, будет он, нижепоименованный Иоахим фон Грюнштейн, тридцать пять лет счастливо жить на Земле среди людей, а потом прибудет к нам, дабы с нами вместе бога проклинать». А еще ниже: «В аду на дьявольском совете утверждено». И подписи: «Сатана, Вельзевул, Люцифер, Левиафан». А тут, видишь, господин, – Мюнх показал пальцем,