— До утра подержим их в погребе. Но больших дел они тут не натворили. Ну, ворвались к тебе в нумер… Так, скажут — обознались, или чего хуже, придумают — мол, сам напал на них — побиты-то они знатно. Езжал бы ты, барин, с утра пораньше отсюдова.
— Так и сделаю, — искренне обещаю я и сую рубль серебром немолодому уже служивому. — Только не раньше обеда их отпускай, когда мы уже далече будем.
Тимохе я отдал остатки выпивки, живо обсуждая и нападение, и поведение Ольги, которая утащила корнета «лечиться» к себе в номер.
Ара, разумеется, от вина не отказался. А вот бутылка с наливкой разбилась от удара об башку коллектора.
— Да что там ему лечить? Плечо побаливает, а всё остальное работает. Сука… корнет! В такой блудняк втравил! — злился ара, повторяя моё мнение о Томчине.
— Да не скажи, я после такого удара и шевелиться бы не смог. Но, думаю, не сладится у них ничего… Ладно. Давай спать. Это… тут ложись — в дверях!
— Чтобы, если что, на меня сначала наткнулись? — насупился Тимоха.
— Ну да! — я и не думаю отпираться. — Спасёшь барина ещё раз!
— Сука… — с чувством повторил ара. И на этот раз я не был уверен, что он это про корнета сказал.
Сладилось у Томчина чего с гувернанткой или нет, я не узнал. Скорее — нет, ведь у той сейчас, похоже, «женские дни». Но утром шустрый тип попытался набиться нам в попутчики, в надежде то ли добиться Ольгиного тела, а то ли уже повторить «ночь любви», если она всё-таки была. По Ольгиному же виду ничего понять было нельзя: та только глупо хихикала и жеманилась.
Как бы то ни было — офицеру я отказал:
— Самим тесно, а я свободу люблю. Да есть же почтовые. Небось не все деньги проиграл?
По-хамски вышло, но военный промолчал.
— Очень он впечатлился вчера, как ты ловко такого медведя в полёт отправил, — между делом пояснила Ольга, когда мы уже ехали к следующей станции.
Я скромно промолчал. Ну а что — действительно красиво полетел.
— На почтовой не ночуем, подальше сегодня поедем, — распорядился я на привале, оглядываясь по сторонам. — Лучше завтра позже встанем, а сегодня подъедем как можно ближе к Москве.
— До Ярославля всё равно доехать не смогём, — с сомнением пробурчал Владимир, но спорить не стал — я тут главный.
Так и вышло — остановились мы в небольшом селе верстах в десяти от Ярославля. Кстати, тут дорога по-другому немного идёт, не как в будущем, это я уже приметил.
— Я у тебя и за кучера, и за конюха, — ворчит Тимоха, распрягая коней.
А ведь ему и правда тяжелее, чем нам всем.
— Ну дай мальцу какому копеечку, чтобы тот лошадей покормил и почистил. Я тебе компенсирую, — по-барски разрешаю я, помня о том, как вчера логически верно, хоть и трусовато, действовал мой товарищ по попаданству.
«Товарищем по несчастью» я его назвать больше не могу. Он — крепостной и вкалывает, а я — барин! При этом я стал моложе, у меня положение какое-никакое, поэтому попаданство несчастьем я уже не считаю. Тем более, велика вероятность, что в прошлом теле я не выжил.
В эту ночь подспудно я ожидал различных приключений, но всё прошло спокойно. Утром, зевая во весь рот, делаю вялую зарядку и иду завтракать.
М-да… тут, конечно, грязно. Столы жирные, протёрты плохо, мусор некоторые гости бросают прямо на пол… Только сейчас я стал понимать, что бзик моей Матрёны по поводу чистоты на самом деле — благо. А как меня, то бишь Алексея, это злило в детстве!
Село, где мы ночевали, стоит у края лесного оврага, по которому бежит бодрая речушка.
— Останови воды набрать, — просит Володя.
— И ты сбегай, — командую Тимохе. — Пусть запас для коней с собой будет.
Воды бы хорошо набрать. Антисанитария на постоялом дворе смутила меня, поэтому завтракать там я не стал. С собой взял только свежих овощей и бутылку вина — буду потягивать в дороге. Своя снедь ещё имеется, но уже подъедаем. Ничего, надеюсь, в Ярославле найдём приличный трактир, или даже ресторан. Мы решили там не оставаться на ночлег, но по лавкам пройтись надо обязательно.
Ленивый конюх берёт две деревянные фляги, литров по пять каждая, и идёт за Владимиром.
— Алексей, я себя уже получше чувствую. Хотите пересесть на своё место? — предложила Ольга, когда парочка водоносов скрылась в овраге.
— Да я уже тут притёрся… Впрочем, если вам всё равно — то, пожалуй, пересяду.
Судя по гримаске женщины, она рассчитывала, что я откажусь. Но я не страдаю излишним гуманизмом.
— А где Тимоха? — спрашиваю у Володи, когда тот вернулся один.
— Да он грибы там собирает, — пояснил тот.
— Боровиков полный лес! — весело крикнул Тимоха, возвращаясь без грибов, но с двумя полными флягами. — Барин, дай корзину какую! Я там много нарвал.
— Да сдались они тебе, — ворчу я, хотя, надо признать, боровички уважаю. — Ну, давай. Только по-бырому!
— Странный говор у вас в селе, — заметила Ольга. — Правильно говорить «давай быстрее», «не задерживайся». «По-бырому»… — не слышала такого выражения.
— Ты учи, учи, как правильно…
Я и не думаю спорить. Надо изживать из себя речевые обороты будущего! Мои крепостные и дворовые давно заметили, что у меня манеры и речь изменились, но списывают всё на тот удар по голове, когда мы с арой сюда попали. И вообще — кто мне может допрос устроить? Нет таких смелых… Ну, разве что Матрёна, возможно. Но нянька меня любит и уличать в чём-либо точно не станет.
— Ёпть твою мать… Бога в душу! Гандон штопаный! — вдруг заорал в лесу Тимоха так, что птицы в овраге в испуге разлетелись, а мы втроём — я, Ольга и Володя — сорвались с места и рванули вниз.
М-да… Вот и товарищ мне достался — тоже, считай, палится по полной! Что с ним там случилось? Не дай Бог, ногу подвернул. А кто нас повезёт дальше⁈
Оказалось — не подвернул. Но ситуация неприятная.
Глава 3
Глава 3
Его, дурака, оказывается, укусила змея. Про пресмыкающихся в нашей местности я знал всё. Ходил как-то в террариум в Костроме — небольшой подвальчик за рынком, где за три рубля мне показали двух ящериц и одну заспанную анаконду, которая, похоже, была вообще из папье-маше. Но зато дядька, что там работал, толковый попался — рассказал мне про местных гадов все, что знал. Я и запомнил.
Нет, как выглядят эти твари — я не знал, но базу усвоил: у нас водятся три вида змей и три вида ящериц. Ужик вообще безобиден и часто притворяется мертвым. Медянка может тяпнуть так, что даже кровушка пойдёт, но в морг из-за неё никто не загремел. А вот самая опасная — это гадюка. Хотя маму мою как-то укусила такая — и ничего. Рука припухла, и только. А вон у соседского пацана и температура была, и скорую вызывали — ну, то есть в этой реальности, конечно, звать было бы некого. Потом сказали — это индивидуальная реакция, могло быть и хуже. Но это совсем редко.
Короче, вижу — Тимоха на лужайке корчится, за ногу держится. Морда перекошена, глаза выпучены.
— Барин!.. Змея!.. Прям в лодыжку!
— Ох, как же тебя угораздило-то? — скорбно вздыхаю я, стараясь, чтоб голос не дрогнул от смеха. — Молодой… тебе бы жить да жить…
— Всё плохо, да? Герман, спаси! — взмолился ара, разглядывая место укуса на ноге.
— Батюшка-то наш тебе как тут поможет? Он бы, верно, и помолился, да нет его ныне рядом, — с недоумением буркнул Володя, не поняв, какого именно «Германа» поминает Тимоха.
Зато я понял и со злостью пнул «умирающего», чтобы тот перестал рассекречивать, кто сейчас в теле барина.
— Чепуху не неси! Ты ещё нас всех переживешь! Даже если и не медянка, а гадюка была — редко от того умирают! Вставай, поехали, не валяй дурня! И грибы собери, вон, расплескались из корзинки.
Я поднял один — хороший боровичок, крепенький!
— Редко они, бесовки, просто так кусают… Чего ж ты, мил человек, не уберёгся? — участливо подошла к кучеру Ольга, в который раз подтверждая, что русская женщина, увидев страдающего, обязательно пожалеет — для неё это почти душевный долг.
— Может, всё-таки яд из ранки… — начал было Тимоха, с мольбой глядя на сердобольную женщину.
— Рот прикрой, пока сапогом не помог! — не дал я договорить аре, поняв, к чему тот клонит, побоялся заржать.
Скулёж конюха, что у меня ещё и за кучера, не умолкал всю дорогу. Я же, устроившись один сзади, неожиданно для самого себя задремал — видно, ночной недосып дал о себе знать, а к здешней тряске я уже как-то приноровился. В армии и не такое бывало: помню, будучи дневальным, спал стоя «на тумбочке», то бишь на посту. Просто прислонишься спиной к стене…
И снится мне дивный сон: балет. Да не сам балет, а то, как я гляжу его по пузатому старенькому телевизору. И вовсе не художественный замысел оцениваю, не грацию движений, а стройные, голые ноги балерин… М-да, в моём детстве с порнухой плохо было: спасались самодельными игральными картами с полуголыми девками… да вот балетом по телеку.
А ведь второй раз мне уже балетное искусство чудится! Надо бы и вправду, коли доберусь до Москвы, сходить поглядеть на местных балерин. Впрочем, сценические костюмы у нынешних танцовщиц наверняка более целомудренные.
Проснулся от остановки, перед самым Ярославлем. Нашли подходящую полянку. Тимоха, нарочито прихрамывая и жалуясь на боль, обихаживает наше средство передвижения. Ольга, по-женски хлопочет как заведено, и накрывает на походный столик, который у нас приторочен к облучку кареты. Жаль, не раскладывается он. Ну а Владимир — бдит! Пошёл в лесок, очевидно, разведать — нет ли опасности какой. Хотя… судя по звукам… Короче, не бдит он.
А я, притоптывая в такт, вполголоса мурлычу песенку, что вдруг всплыла в голове:
'Где ты? Тебя мне очень не хватает.
Где ты? С тобою все мои мечты.
Где ты? Когда последний снег растает. Я знаю ты вернёшься, вернёшься ты'.
И самому от этого весело становится. Смешная у меня жизнь началась. Или закончилась?
— Тоже Пушкин? — услышал я вдруг голосок Ольги за спиной.
Уп-с… Тимоху ругаю, а сам постоянно прокалываюсь. Надо за собой следить!