Правда, одного давления и дипломатической игры мало. Лондон должен почувствовать на себе всю тяжесть русского возмездия. Веками англичанка гадила безнаказанно, встречая любой отпор недоуменным: «And what about us? — А нас-то за что?». А — за все! За кровь невинных! За то, что вы всюду суете свой сопливый нос и гадите, гадите, гадите…
Глава 4
Холодное утро билось в высокие окна кабинета в Зимнем, отражаясь в полированной поверхности стола, как в замерзшем озере. Запах свежей газетной бумаги, все еще кричащей о «позоре» и «бессилии», смешивался с терпким ароматом кофе и запахом горячего воска от только что вскрытых конвертов с донесениями.
Я стоял у окна, глядя, как первые лучи осеннего солнца, бледные и робкие, цепляются за позолоту шпиля Адмиралтейства, пытаясь растопить ранний иней на его игле. Мысль о Егоре из подвала, о его фанатичных глазах и кровавой слюне, о сладковатом запахе «Capstan» и нити, ведущей к Темзе, была как заноза. И для того, чтобы ее вытащить требовалась иголка особого рода. Здесь скальпеля «Щита» не достаточно, здесь требовался инструмент мощнее.
— Ваше высокопревосходительство, — тихий голос прервал мои размышления.
Я все-таки обзавелся молодым расторопным секретарем, Фомку оставил для домашних хлопот. Молодой чиновник, поблескивая стеклышками очков, стоял передо мною, держа в руках папку с гербом.
— Проект Устава Императорского института прикладных наук и технологий одобрен его величеством. И… господа ученые ждут в Синем зале.
Я кивнул, не отрывая взгляда от шпиля. «Одобрен». Одно слово, но какая борьба стояла за ним! Колебания царя, ворчание казначея Фитингофа о «непомерных расходах», язвительные намеки моего старого союзника Воронцова, что «России нужны не ракеты, а грамотные земские учителя». Но я продавил. Сила не только в страхе, но и в видении. Видении грядущей мощи Империи.
Синюю залу заполняло необычное для дворца оживление. Запах дорогого сукна и пудры смешивался здесь с едва уловимыми химическими нотами — скипидаром, кислотой, металлом. Не придворные львы, а люди иного склада.
Профессор Якоби, седой, с птичьим профилем и живыми, мерцающими от нетерпения глазами, что-то горячо обсуждал с бароном Шиллингом-младшим, сыном умершего изобретателя телеграфа, размахивая листком с формулами.
Химик Зинин, плотный, с окладистой бородой и спокойным, как глубокое озеро, взглядом, внимательно слушал молодого, пылкого Обухова-младшего, металлурга, чьи руки, покрытые мелкими ожогами и следами металлической пыли, жестикулировали, описывая свойства новой стали.
Полковник Константинов, грузноватый, круглолицый, больше похожий на доброго дядюшку, чем на талантливого инженера-ракетчика, стоял чуть в стороне, стискивая свернутый в трубку чертеж, который принес по моей просьбе. В воздухе витала энергия открытий, смелая мысль, вырвавшаяся из пыльных аудиторий на волю.
— Господа, — мой голос мягко, но властно прервал гул. Все обернулись, смолкли. Я почувствовал их взгляды — смесь надежды, любопытства и осторожного недоверия ученого к чиновнику высокого ранга. — Его императорское величество соизволили утвердить Устав. Императорский институт прикладных наук и технологий рождается сегодня. — Я позволил себе легкую улыбку. — Не в парадных речах, а в делах. Вот ваши назначения и… ключи.
Я подошел к столу, где лежали тяжелые связки ключей и папки с печатями. Каждому — здание под лаборатории на Васильевском острове, средства из моего личного фонда и самого императора — в обход Фитингофа. Право набирать лучших выпускников университетов и организуемых попутно технических училищ, независимо от их сословного статуса.
По глазам ученых мужей было видно, как воодушевлены они открывающимися возможностями. Я знал, что Якоби уже завершает разработку новых гальванических батарей. Обухов колдует на легированными сплавами, а Константинов мечтает о куда более мощных боевых ракетах.
— Профессор Якоби, — я обратился к старому электротехнику, — помните, нам нужны генераторы переменного тока, электрические двигатели, ну и батареи, разумеется. Это будущее наших заводов, машин на суше и на море, средств связи. Доведите все это до ума. Барон Шиллинг, ваш телеграф должен опутать Империю проводами быстрее, чем осенняя паутина — лес. Господин Зинин, без ваших новых соединений — ни пороха надежного, ни красок стойких, ни лекарств. Господин Обухов… — Я взял со стола небольшой образец — обломок английской корабельной брони, привезенный нашим агентом. Он был тяжел, прочен, отливал холодным, мертвенным блеском. — Наша сталь должна быть крепче. Легче. Дешевле. Это — щит флота и меч армии. Полковник Константинов… — Я повернулся к ракетчику. — Ваши «игрушки» должны научиться лететь дальше, бить точнее. Голос России должен быть услышан даже… за океаном. Готовьте испытания. Тайно, разумеется. В случае успеха — подумаем о серийном производстве.
Ученые один за другим брали ключи и папки и спешно откланивались. Им не терпелось приступить к работе. Остался, как мы заранее условились, лишь Константин Иванович Константинов. Я провожал ученых взглядом, думая о том, что многие годы эти лучшие умы Империи сталкивались с непониманием чиновников и жадностью финансистов. Да и общество относилось к разработкам отечественных гениев с недоверием и пренебрежением. Куда, дескать, нам с нашим кувшинным рылом да в калашный ряд.
Я кивнул ракетчику и он принялся раскатывать свой чертеж на большом круглом столе.
— Алексей Петрович, — начал полковник, когда я подошел к столу. — Вот разные вариант конструкции и компоновки пускового станка.
Она начал показывать свои чертежи. Я перебрал листы, нашел схему знакомую до боли. Несколько направляющих, идущих параллельно друг другу. «Катюша», только без автомобиля.
Если на суше использовать, то придется таскать лошадями, потом их распрягать и уводить подальше. А вот на пароходе такую можно сделать стационарной. А именно применение на флоте меня сейчас интересовало больше всего. Я невольно просвистел «Катюшу».
— Что это за мелодия, ваше сиятельство? — заинтересовался Константинов.
— «И бойцу на дальнем пограничьи от Катюши передай привет…» — напел я и добавил: — Продолжайте разрабатывать вот эту схему, Константин Иванович. Подумайте над вариантом корабельной установки.
— Войдите! — сказал Иволгин.
Дверь открылась. На пороге каюты появился Орлов.
— Добрый день, Григорий Васильевич, — сказал он. — Я не один.
— Здравствуйте, Викентий Ильич. Пусть ваш товарищ тоже войдет.
Вслед за гидрографом в каюту буквально протиснулся охотник-промысловик Кожин. Капитан «Святой Марии» пригласил их садится. Гости кое-как разместились в тесной каюте.
— Разговор у нас будет секретный, Григорий Васильевич, — предупредил Орлов.
Иволгин кивнул и налил пришедшим своего любимого рому. Гидрограф пригубил. А аляскинский охотник опрокинул бокал надо ртом, крякнул, поморщился, отер усы.
— Эта бесконечная погоня начинает заметно влиять на умонастроения команды, — без обиняков начал Орлов. — Уйти от «Ворона» мы не сможем. Действия его экипажа предсказать невозможно. Выход один — превратиться из загоняемой дичи — в хищника.
Кожин согласно покивал.
— Что вы имеете в виду? — спросил капитан «Святой Марии». — У нас всего одна шабаринка на борту и четыре пулемета. Если мы откроем о британцам огонь, они нас в щепки разнесут.
— Верно! — кивнул гидрограф. — Об открытом нападении не может быть и речи. Нужно обездвижить корабль противника и захватить его капитана в заложники. При этом, «Святая Мария» должна оставаться недосягаемой для артиллерии британцев.
— И как вы намерены обездвижить бронированный паровой фрегат?
— А вот — как! — произнес Орлов и развернул карту проливов Баффинова моря.
На учрежденный по высочайшему повелению День Русской Учености, когда должно было состояться торжественное открытие трех новых университетов — в Екатеринославе, Нижнем Новгороде и Томске — я отправился в родной Екатеринослав. Благо его теперь связывала железнодорожная ветка с Харьковым.
И вот в теплый сентябрьский денек я стоял на кафедре в переполненной, душной от дыхания сотен людей аудитории здания бывшей Екатеринославской гимназии, которая приютила студентов и преподавателей, покуда не будет воздвигнут комплекс зданий для самого Университета.
В гимназии провели ремонт, так что запах свежей краски, древесной пыли, юношеского пота и женских духов гулял по залу для проведения торжественных актов. Передо мной было море молодых лиц. Разночинские, поповские, дворянские, купеческие, крестьянские и сыновья рабочих, допущенных к высшему образованию по особому указу. На задних рядах — местные сановники, промышленники, их жены и дочери. Явно пришли, чтобы полюбоваться на парней.
— Господа студенты! — Мой голос, усиленный акустикой зала, прозвучал гулко. — Вы стоите не просто в стенах гимназии, ныне преобразованной в Университет. Вы стоите на пороге новой эпохи! Эпохи, где знание — не роскошь для избранных, а насущный хлеб Империи! — Я видел, как загораются глаза у парней, особенно у тех, чьи лица были обветрены и суровы. — Там, за этими стенами, куют сталь, тянут рельсы, строят машины. Это делают отцы многих из вас, но без ваших умов, без света науки, все это — лишь слепая сила! Ученый, инженер, исследователь — вот новые солдаты России! Солдаты на поле прогресса! Ваша битва — не за клочок земли, а за будущее! За то, чтобы русская мысль, русское слово, русское изобретение звучало громко и гордо на весь мир! Чтобы наша сталь была крепче, наши машины — умнее, наши корабли — быстрее! Знание — вот новая сталь России! И вы — ее кузнецы!
Аплодисменты были сначала робкими, потом перешли в громовые овации. Я видел слезы на глазах у старика-профессора, восторг на молодых лицах. Контраст с ночными акциями «Щита», с сырыми подвалами и ненавистью «народных освободителей» был разителен, почти болезнен. Две стороны одной медали. Молот и наковальня. Инвестиции в будущее против отчаянной борьбы с ползучей интервенцией в настоящем.