— Привет.
— Привет, Крысенок! — Дмитрий Алексеевич обхватил дочь левой рукой и чмокнул в щеку. В правой он держал большой, набитый чем-то мягким, полиэтиленовый синий пакет, сверху заклеенный скотчем. — С Новым годом! Спасибо, что пришла.
— Не за что. Куда пойдем? У меня мало времени, через час я должна освободиться.
— Час — это много, — улыбнулся отец, снимая с плеча руку. — Жизнь коротка, а час, бывает, длится вечность, — заметил он и потянул Кристину к скользящим вверх ребристым ступенькам. — Пойдем, разрежем наш час на минутки и насладимся каждой.
В маленьком кафе вкусно пахло. В углу серебрилась мишурой елка, с потолка свисали разноцветные бумажные гирлянды, окна заляпали самодельные резные снежинки. В общем, довольно мило. К столику подплыла остроносая, похожая на птичку, официантка и, поклевав носиком блокнот, приняла заказ.
— Куришь? — спросил отец, доставая «Космос».
— Курю! — с вызовом ответила дочь.
— Спрячь колючки, малыш, — Дмитрий Алексеевич открыл пачку и, щелкнув пальцем по картонному донышку, протянул через стол. — Я часто представлял, как ты станешь взрослой, и мы на равных будем вести задушевные беседы. Не поверишь, в моих мечтах ты почему-то всегда была с сигаретой.
«Домечтался!» — молча усмехнулась взрослая дочка и вытащила из сумки «More».
— Спасибо, я предпочитаю свои.
Окалин одобрительно кивнул и щелкнул зажигалкой.
— Молодец! В этой жизни всегда лучше пользоваться своим и рассчитывать на собственные силы.
— А ты сейчас своим пользуешься? — не сдержалась она.
По лицу отца пробежала тень.
— Я…
У столика выткалась «птичка» в кружевном белом фартучке и сунула паре носов два бокала с красным вином, кофе, кусок торта на белой тарелке. Окалины молча дымили, и каждый ждал от другого слова, жеста, наконец, упрека, с которого можно бы начать разговор. «Как она быстро выросла, — думал отец. — Красивая, независимая, упрямая. Маленький Крысенок — большой гвоздь в моем сердце. Видно, до могилы не избавлюсь от чувства вины перед ней». «Выглядит неплохо, — нехотя признала дочь. — Ухожен, брюки стрелкой. А виски совсем седые. Разве можно поседеть за неделю? Интересно, сколько лет его любовнице?»
— С Новым годом, малыш! — поднял бокал Дмитрий Алексеевич. — С новым…
— Ненавижу банальности, — подхватила «малыш», — но в этой ситуации тост «с новым счастьем» — как раз для тебя, папа.
В наступившей тишине на все лады забубнили чужие голоса, зазвякала посуда, кто-то игриво смеялся.
— Спасибо, — Дмитрий Алексеевич слегка наклонился вперед, глядя дочери в глаза. — А банальностей стыдиться не стоит, они, как правило, выражают истину. Остерегайся, Крысенок, цветистых фраз, которые скрывают суть. Бойся, малыш, краснобаев. Оригиналы в речах частенько оказываются душевными импотентами.
— Я давно не малыш, папа! — не выдержала Кристина. — Только ты в своей активной личной жизни это проморгал.
— Ошибаешься. Моя личная жизнь и началась, как только ты повзрослела.
— Выходит, это я виновата, что ты от нас ушел? — она еле сдерживала слезы. «Господи, ну какого рожна приперлась сюда? Ведь знала же, что ничего хорошего из этого не выйдет!»
— Уйти — не значит оставить, Кристина. Оставить можно службу, одежду, игру. Но не того, кого считаешь смыслом жизни, — Дмитрий Алексеевич потянулся за сигаретой, закурил. — Я впервые взял тебя на руки, когда ты умещалась от ладони до локтя. Смешная кроха, тугой сверток с бессмысленными глазенками и носом пуговкой. И сразу полюбил. Не тогда, когда мама тебя вынашивала. И не в тот день, когда встречал вас из роддома. И уж тем более не в ту минуту, когда узнал, что стану отцом. Нет! — он с силой раздавил окурок в пепельнице. — Когда держал тебя на локтевом сгибе. И вот тогда я поклялся: никогда, ни за что на свете не причиню тебе боль, — Окалин, не отрываясь, смотрел на дочь. — Ты для меня дороже всех на свете, я без малейших колебаний за тебя сдохну. Но даже ради тебя не стану превращать свою жизнь в комедию, пошлый фарс, где каждый — бездарный, фальшивый актер. Не собираюсь врать, лицемерить, изворачиваться. Я — хирург, Кристина, а не шут, — отец был совершенно спокоен, только правое веко чуть подергивалось. — Изрезал стольких, что не войдут и в десяток таких кафе. Видел почки, печень, легкие, сердце. Но никогда не видел душу. Теперь знаю: она есть. И поверь мне, милая, это знание не измерить даже той болью, которой приходится за него платить.
— Ты так любишь эту женщину?
— Твоя мать — хороший, порядочный человек, — не сразу ответил Дмитрий Алексеевич. — Ее беда только в том, что она живет рассудком. Когда-то я тоже был таким, — усмехнулся он. — Прагматичным, рациональным, рассудочным всезнайкой, который знал ответ на любой вопрос. Кроме одного: кто есть я сам. А когда стали возникать подобные вопросы, самоуверенность сменилась сомнениями, а от сомнений до открытий — один шаг. И того, кто готов его сделать, не удержать. Потому что на него работает время.
Кристина слушала, не перебивая, стараясь уловить суть, которую пытался донести до нее отец. Она чувствовала, что кончик смысловой нити где-то рядом, стоит только прислушаться внимательнее, найти и потянуть. Тогда сразу все станет ясным. Но фразы сматывались в словесный клубок и упрямо прятали заветный конец, только сбивая с толку.
— Ты не любил маму?
— Я не любил жизнь, — просто ответил отец. Потом взял с соседнего стула туго набитый пакет. — Это — мой новогодний подарок, малыш. Откроешь дома. Понравится — позвонишь, — и продиктовал свой новый номер телефона.
— Спасибо, папа.
Дмитрий Алексеевич жестом подозвал «птичку», вынул из кармана пиджака бумажник, открыл. И вдруг начал странно заваливаться куда-то вбок. Лицо приняло синюшный оттенок, глаза закатились.
— Папа! — в ужасе прошептала Кристина.
— Пить меньше надо! — проворчала подплывшая официантка. — Приличные люди дома опохмеляются, — и закричала.
Врач «Скорой» сказал, что отец умер от разрыва сердца…
— Бесстыдница, где ты пропадала? — кинулась с порога мать. — Я уже не знала, что думать и куда звонить. Совесть у тебя есть? А это что? — Мария Павловна кивнула на синий полиэтилен, нелепо перехваченный скотчем.
Она молча прошла в кухню. Достала из ящика стола нож и, тупо глядя на острое лезвие, разрезала липкую прозрачную ленту. Перевернула вверх дном дешевый пакет и, ухватив за углы, с силой встряхнула. На пол вывалилось пушистое рыжее чудо с круглым воротником, красивой пуговицей и блестящей атласной подкладкой. Кристина зарылась лицом в меховую роскошь и завыла во весь голос. Как старая деревенская баба…
Глава 5
Дмитрия Алексеевича Окалина хоронили всем миром. Кто бы мог подумать, что рядовой хирург известен не меньше академика! Просторная двухкомнатная квартира не могла принять всех желающих проститься с покойным, и многие толпились у подъезда, на морозе, потопывая и дуя на озябшие пальцы. «Как узнали? — тупо удивлялась дочка незнакомым лицам, мелькавшим перед глазами. — Вот уж точно: беде гонец не нужен».
— Примите мои соболезнования, уважаемая Мария Павловна, — пророкотал за спиной знакомый голос. — Искренне сочувствую вашему горю.
Кристина оглянулась. Перед матерью почтительно склонил гривастую голову Ордынцев, рядом стояла Ольга в черной шапочке с помпоном на макушке, из-за ее плеча выглядывал невысокий Фима. «Господи, а эти-то каким Макаром здесь? Ведь никому не говорила». С детства крепко засели в памяти отцовские слова, что свое горе выставляют напоказ только глупцы да слабаки. «Никогда не упивайся собственной бедой, малыш, — частенько твердил ей отец, — не жалей себя и не сдавайся. От жалости к собственной персоне всего шаг к невезению в жизни. Собери силенки в кулак, молчи и улыбайся — любая беда отскочит, как мячик от стенки. Смотри!», — он вытаскивал из внутреннего кармана пиджака шарик, который вечно таскал с собой, и, хитро улыбаясь, принимался стучать им о стену.
Легко быть мужественной, когда разбита коленка, пара в дневнике или обидит подружка. Она не унывала, даже пролетев универ. А что бы отец сказал сейчас?
— Благодарю, Евгений Александрович, — скорбно прошелестела вдова. — Вы останетесь с нами помянуть Диму?
— К сожалению, никак не могу. Через час съемка.
«Врет, — подумала Кристина, — сегодня ночной монтаж».
— Спасибо, что пришли, — кротко вздохнула мать. — И Кристиночке приятно: хорошо, когда в беде друзья и коллеги рядом. Думаю там, — задумчивый взгляд в потолок, — муж будет спокоен: его дочери посчастливилось работать с прекрасными людьми.
От стыда Кристина готова была провалиться сквозь землю. «Господи, ну что несет?! Неужели не соображает, как этим показным смирением унижает себя и меня! И отца, который всегда оставался гордым и никому не плакался в жилетку. До конца, до этого проклятого стола, на котором сейчас лежал».
Она подошла к матери и взяла ее за руку.
— Здравствуйте. Спасибо, что пришли. Все нормально, прорвемся. Пойдемте, я вас провожу.
— Дочка, — ахнула мать, — как ты можешь так говорить?
Ордынцев посмотрел на невозмутимую девушку, и в его глазах мелькнула жалость, совсем не похожая на соболезнование.
— Не волнуйтесь, Мария Павловна. Все образуется, жизнь продолжается. Надеяться на лучшее следует даже вопреки надежде. У вас замечательная дочь, вы можете ею гордиться.
— Да-да, спасибо. Жаль, что вы не знали Диму. Мне кажется, вы чем-то похожи с ним. Муж очень любил Кристиночку, — зарыдала мать в носовой платок.
— Евгений Александрович, пойдемте! — дернула за рукав Кристина.
— До свидания, — неловко поклонился Ордынцев. — Надеюсь увидеться не при столь скорбных обстоятельствах.
Ответ режиссер не расслышал, «правая рука» уже подталкивала знаменитость к двери. Следом плелись Ольга и Фима.
— Извините, — бормотала молодая хозяйка, роясь в ворохе одежды на вешалке, — и спасибо, что пришли. Хотя можно было не беспокоиться. Мы справимся.