ому. Но…
Позже Бару часто будет вспоминать этот момент, чувство, возникшее, когда вместо лжи ей преподнесли некую истину, взрослую и могущественную.
– Но, когда слияние завершится, у тебя будет не пруд, а целое море, чтобы плавать в нем, – закончил он.
Маскарадские учителя и матросы приходили в школу и покидали ее совершенно свободно. Болезнь не брала их. Прибытие второго маскарадского фрегата Бару вычислила моментально – когда по коридорам принялись бродить толпы незнакомых ей людей. Среди них Бару заметила и долговязую чернокожую девушку в звании мичмана – от силы двумя годами старше Бару, но уже имевшую право носить саблю. Бару еще говорила на афалоне с сильным акцентом и постеснялась поздороваться и спросить, как ориатийской девчонке удалось стать офицером военно-морского флота Маскарада, да еще вскоре после того, как две могучие державы сошлись в великой Войне Армад.
А соученики начали исчезать из школы: их отправляли на остров в семьи, страдающие от мора.
– За негигиеничное поведение, – объясняли учителя.
– Социальная патология… – шептались в классе. – Их застали за игрой в отцов…
Наступил период созревания. Учителя зорко наблюдали за учениками, ожидая проявлений негигиеничного поведения. Теперь Бару осознала, отчего Кердин Фарьер советовал, с кем ей можно, а с кем и вовсе не стоит дружить: некоторые помогали учителям в слежке.
Бару исполнилось тринадцать. Ее троюродная сестра Лао была на два года старше Бару. Однажды Лао прибежала к Бару, горько заламывая руки.
Они обе спряталась за пологом, который отгораживал постель Бару от остальных кроватей, – какое-никакое, а уединение.
– Лао, что стряслось? – спросила Бару.
– Мой личный наставник, – начала Лао, потупившись. – Он… – Лао покраснела и сбилась, перейдя с афалона на родной урунокийский. – Он – извращенец.
Личным наставником Лао был Дилине, преподаватель социальной гигиены – вежливый, снисходительный, непривычно бледнолицый фалькрестиец. Обычно он занимался с недисциплинированными или чрезмерно тоскующими по дому. Бару давным-давно решила, что Дилине ничем не может помочь ей на экзамене на государственный чин.
– Что он сделал? – прошептала она. – Лао, посмотри на меня!
– Он думает, у меня – социальная патология, – ответила Лао, прикрывая глаза ладонью от стыда – данный жест ученики переняли от учителей. – Он считает, я трайбадистка.
– Ой! – вырвалось у Бару.
Позже она возненавидит себя за расчетливую мысль: «Если Лао – трайбадистка, то чего мне будет стоить дружба с ней?» Ведь изучаемая наука о гигиенической наследственности гласила, что ложиться в постель с другой женщиной – преступление и за это виновную надо обязательно подвергнуть строгому наказанию.
Дилине объяснял классу, что Имперская Республика рождена революцией против вырожденцев-аристократов, извратившихся телом и разумом за многие столетия беспорядочного спаривания. Их пример показал Фалькресту истинную ценность гигиеничного поведения и тщательного планирования наследственности. «Зараза трайбадизма и содомии должна искореняться как в теле, так и в родословном древе».
Но ведь они с Лао родились на Тараноке, в таранокийских семьях. Верность семейным узам выше Маскарада и его доктрин!
– Что он сделает? – прошептала Бару.
Лао подтянула колени к груди, чуть отодвинула полог и осмотрела дортуар.
– Есть лечебная процедура. Она выполняется руками. В последний раз, когда он ее предложил, я сказала, что у меня месячные.
Бару кивнула.
– Но ты должна ходить к нему на прием каждую неделю.
Лао помрачнела.
– Вряд ли мы способны что-то предпринять, – сказала она. – Даже ты, Бару, хоть ты у него и в любимицах. Может, оно и к лучшему: говорят, лечиться нужно как можно раньше, пока зараза не проникла в наследственные клетки.
– Нет-нет, – возразила Бару и взяла сестру за руки. – Лао, я знаю, к кому обратиться. Я помогу тебе!
Лао благодарно сжала ее ладони.
– Не надо. Переживу. А тебе есть что терять.
Но Бару уже продумывала ходы. Азарт опьянил ее. Позже, презирая себя за расчетливость, она будет вспоминать: «Это была первая проба власти. И первое предательство».
Бару ошиблась и просчиталась. Напрасно она рассчитывала па Кердина Фарьера.
– Послушай меня, Бару, – негромко произнес он, словно опасался, что их могут подслушать в пустом угловом дворике за туфовой стеной. – У юных девушек и молодых женщин бывает множество истерических состояний и иных неврозов. Это научный факт, неизбежное следствие путей наследования, формирующих пол. Юноши склонны к вспышкам ярости, к насилию и промискуитету, а девицы – к истерии, перверсиям и расстройствам психики. Если хочешь стать женщиной, наделенной властью, – кстати, в Империи такие представительницы женского пола есть… и их немало, – ты должна быть очень сильной. Ясно тебе?
Бару попятилась. Глаза ее широко распахнулись, дрожь губ выдавала пережитое потрясение. В первый раз в жизни Кердин разозлился на нее!
– Нет, – заявила она с наивной прямотой, о которой позднее пожалеет. – Вы лжете! Кроме того, проблемы не у меня, а у Лао, да и Лао не виновата! Виноват наставник Дилине – он к ней просто свои лапы тянет!
– Тихо! – прошипел Кердин Фарьер. – Дилине докладывает директору школы обо всем, что касается социальной гигиены, и его отчеты навсегда остаются в личных делах каждого ученика. Понимаешь, во что может превратиться твоя жизнь, если ты наживешь себе врага в его лице?
Годом-двумя раньше Бару заорала бы в ответ: «Наплевать!», но теперь она знала, что ее протест будет выглядеть проявлением истерии.
Поэтому, несмотря на все свое отвращение, Бару сосредоточилась на практических вопросах.
– Если действовать будешь ты, – начала она, – то я не наживу себе врага, верно? Пусть Лао выставят из школы. Ей здесь не нравится. Директор вполне может счесть ее непригодной для государственной службы.
Неподалеку, с кухни, раздался звон разбитой тарелки и чей-то гневный возглас на афалоне. Кердин Фарьер сложил ладони домиком – как всегда, этот жест означал, что он собирается объяснить Бару нечто сложное.
– Такие люди, как Дилине, посвящают свои жизни твоему совершенствованию, Бару. Они достойны твоего уважения. Их мастерству и знаниям нельзя противиться ни в коем случае: это непозволительно! Если Дилине обнаружил у твоей сестры признаки негигиеничного поведения, он вылечит ее. – Глаза Фарьера потемнели под редутами бровей. – Дитя мое, поверь: любой иной вариант окажется для нее гораздо болезненнее.
«Если Кердин пустился в разглагольствования, значит, он считает, что меня можно переубедить. Наверное, он не разочаровался во мне и не махнул на меня рукой. Если продолжать настаивать… Нет, мне нельзя терять его покровительство», – подумала Бару.
– Ладно, – произнесла она вслух. – Забудем о Лао.
Кердин Фарьер улыбнулся в ответ с радостью и облегчением.
– А у нас получится? – шепнула Лао, подметая вместе с Бару двор за карантинными рогатками.
Встретившись с ней взглядом, Бару усмехнулась – криво, лживо, по-вороньи.
– Я пока еще изучаю имеющиеся возможности, – ответила она.
Уже взрослой, вспоминая школьный случай с Лао, она не могла отрицать, что всерьез думала о том, чтобы отвергнуть сестру. Пожертвовать ею ради своей будущей карьеры.
Если Бару попадет в Фалькрест, она изучит механизмы власти – и ей удастся спасти не одну девчонку-тараноки. Не важно, сколь умна и храбра Лао. Не важно, насколько она дорога Бару.
Однако у Бару все же имелся план.
События развернулись на следующий день после разговора с Лао.
– Привет! – сказала Бару, старательно копируя правильный гортанный выговор.
В тринадцать лет она была неуклюжей, нескладной и безумно смущалась перед адресатом.
– И тебе привет, – ответила долговязая.
Она доставила в кабинет директора какие-то пакеты и собиралась выйти из школы через черный ход, где ее подкарауливала Бару.
Бару пригладила ладонью короткий ежик чистых – без единой гниды – волос.
– Вы ведь офицер, верно?
– На офицерской должности, – ответила девчонка. – Посторонитесь, учащаяся.
Расправив плечи, она шагнула мимо Бару и направилась к двери. Она тоже говорила на афалоне, только с каким-то неуловимым акцентом. И, похоже, в свое время она тоже воспитывалась в маскарадской школе.
– Подождите! – Бару придержала девицу за локоть. – Мне нужна ваша помощь.
Они встали друг перед другом, почти нос к носу. Бару поднялась на цыпочки, чтобы сравняться с собеседницей в росте. Глубокие темно-карие глаза, смуглая кожа, умный высокий лоб, мускулистые руки…
– Любопытное создание, – протянула мичман, перейдя на легкий и снисходительный тон, каким чиновники Маскарада обычно говорили с тараноки. – Следи за руками.
– В них-то и проблема, – пробормотала Бару, придвигаясь ближе и делая ставку на то, что ее бесцеремонность скорее заинтригует, нежели оттолкнет. – Если вы понимаете, о чем я….
Бару уже прочла кое-что о военно-морском флоте Империи и хорошенько поразмыслила над информацией, которую почерпнула из книг. От военных моряков требовалось взбираться на мачты и управляться с такелажем и парусным вооружением. Флот мог похвастать обширным штатом женщин-капитанов и даже адмиралов, досконально знающих свое дело и весьма уважаемых в обществе. Но здесь-то и имелась загвоздка. Эти женщины месяцами находились в море и общались в основном с мужчинами, поскольку команды кораблей были укомплектованы из представителей «сильного пола». Учитывая эти факторы, можно было предположить, что имперский флот отлично знает, как устранять любые щекотливые проблемы.
Мичман резко отстранилась, отступив на шаг и вывернувшись из хватки Бару. Бару тревожно вздохнула в ожидании удара или выговора.
– Меня зовут Амината, – произнесла она, покосившись в глубину коридора, и настороженность в ее взгляде оказалась настолько знакомой, что Бару едва сдержала улыбку. – Я – из Ориати Мбо. Моя семья торгует с Тараноке. Кстати, если ты проболтаешься кому-нибудь, что я уделила тебе внимание, я тебя найду и выпущу тебе кишки.