Да, а вот это Волкову никак не помешало бы, хорошо бы было, если бы епископ заступился перед герцогом за него. И не только он, а ещё и другие попы. Враждовать с сеньором, воюя с горцами, ой как непросто ему было.
Дальше епископ писал, чтобы Волков непременно на Рождество был при всей своей «красоте» — то есть при выезде, при знамёнах и при лучших своих людях — в Малене, что будет сам старый епископ встречать его у ворот города и вести с крестными знамениями до кафедрала, где будет служить мессу в честь него.
Это тоже ему было в большое благо. Пусть горожане видят в нём большого воина и победителя. Все и всегда хотят дружить с победителями. Пусть так и будет. Хорошо, что на его стороне такой умный епископ.
Дальше он развернул другое письмо, и оно тоже было хорошим.
Писала ему огнегривая его красавица и верная помощница Бригитт.
Писала, что ей не сладок дворец епископа, потому как в нём нет господина сердца её, что считает она дни, когда сможет видеть его и целовать руки его. Волков читал и, сам того не желая, вспомнил её тяжёлые и красные, как медь, волосы. И захотелось ему прикоснуться к белой щеке в веснушках. К её небольшой, но такой твёрдой и красивой груди, к её крепким и горячим ягодицам. Ах, как хорошо бы сейчас было. Он вздохнул и решил, что сидеть у реки больше смысла нет, нужно снимать лагерь. И настроение от этой мысли у него улучшилось. Да, надо собираться домой, хотя бы потому, что солдаты дома будут есть свою еду, а не его. И, конечно, он увидит свою Бригитт. Рыжую и красивую, стройную и умную Бригитт. Да, всё было прекрасно, кроме одного, и это одно, может, даже перевешивало всё хорошее. Он стеснялся спросить об этом у Александра Гроссшвюлле, боялся, что это покажется проявлением дурной слабости, но не выдержал:
— А от госпожи Эшбахт письма не было?
— Нет, кавалер, не было, — отвечал Увалень, вставая с сундука, на котором сидел.
«Зачем спрашивал, дурак, будь там письмо, так Увалень уже отдал бы его тебе».
И он опять от обиды, от досады задаёт глупый вопрос:
— А моё письмо вы госпоже Эшбахт передали?
«Да как же он мог не передать?»
— Конечно, кавалер, в руки, при епископе то было, за столом они сидели.
— И что она сказала?
— «Благодарю вас».
— «Благодарю вас»? И всё?
— И всё.
— И не читала? — Волков начинал раздражаться. Куда только девалось благодушие и приятное расположение духа от двух писем.
— При мне нет, — начал вспоминать Увалень. — Спрятала в рукав.
«Мерзавка, всем поведением своим норовит уколоть, всяким движением показывает высокомерие своё графское. Семейная спесь так из неё и лезет наружу. Ты хоть в лепёшку расшибись, хоть сарацинского султана победи, всё равно она губу будет кривить в небрежении, ведь она из рода графского, а ты выскочка из бюргеров, из городских простолюдинов. Или, может, она так холодна из-за Шоуберга, но так то уже в прошлом, чего о нём думать, или она до сих пор по нему сохнет?»
Эх, жаль, что нет другого «Шоуберга», чтобы ей насолить, он бы и его повесил на заборе.
Волков встал:
— Вы свободны, Александр.
Накинул шубу и решил пройтись перед обедом по лагерю, подойти к реке. Настроение у него было дурным, но его скрашивало то, что у него почти не болела нога при ходьбе.
«Как хорошо это и удивительно, когда у тебя ничего не болит», — в который уже раз думал он.
Волков остановился около воды, поглядел, как по ледяной воде тянутся один за другим четыре плота, по течению на запад. А плоты те все из хорошего леса, на плотах по щиколотку в ледяной зимней воде стоят сплавщики, и ничего, не холодно им, все краснощёки так, что с его берега видно. Он проводил плоты взглядом: война — войной, а плоты плывут. Ничего, пусть пока плывут, раз деньги платят. Пусть плывут и догоняют мертвяков, что сегодня он покидал в эту реку.
Плоты уплыли, а кавалер уставился на неказистую заставу, что построил сержант Жанзуан на возвышенности за заброшенной деревней. Тут к нему подошёл Рене, что-то хотел сказать про делёж добычи, но кавалер его опередил:
— Как вам эта застава, ротмистр?
— Шалаш, — ответил Рене.
— Шалаш? — Волков засмеялся и вдруг стал строг. — Именно шалаш. А шалаши мне тут не нужны. Из того серебра, что привезли сегодня горцы, возьмите денег, сколько будет нужно, и купите леса, покупайте те плоты, что тут проплывают. Поставьте на месте шалаша форт, и чтобы в три человеческих роста, чтобы был вал и ров хороший, башни по углам для арбалетчиков и мост. Ров копайте до тех пор, пока вода не появится, река близко, долго копать не придётся. Форт пусть будет на тридцать человек — двадцать солдат и десять арбалетчиков. Завтра я сниму лагерь и пойду в Эшбахт, а вы, родственник, останьтесь здесь со своими людьми и вернётесь, как закончите.
Рене стоял чуть растерянный, он уже и забыл, что хотел сказать кавалеру.
Видя его растерянность, Волков едва заметно усмехнулся:
— За старшего в форте оставите сержанта Жанзуана. Он тут уже прижился.
— Как пожелаете, — только и ответил Рене.
Кавалер повернутся и пошёл к себе в шатёр, время было уже обедать.
Глава 7
Утром стали снимать лагерь, собираться в Эшбахт. Пока запрягали первые телеги и пока собирали палатки, приехали Брюнхвальд и Гренер. Они отвозили безголовое тело кавалера Рёдля в замок барона фон Деница. Волков сидел на раскладном стуле рядом с бочкой, на которой лежали списки трофеев и стояла кружка с пивом. Списки он давно изучил и теперь смотрел, как четверо солдат под руководством Максимилиана снимали его драгоценный шатёр.
Как только он взглянул на приближающихся к нему офицеров, так сразу понял, что у них для него что-то есть. Да, они знают что-то такое, чем хотят немедленно поделиться с ним. Карл Брюнхвальд, да и Гренер тоже, оба ему нравились как офицеры и как люди, но их обоих Волков считал простаками. У них что на уме, то и на языке, то и на лице. И сейчас они шли к нему с лицами весьма озабоченными.
«Ну что ещё, мне опять ждать плохого?»
Офицеры поклонились, и после обычного приветствия Карл Брюнхвальд сразу начал:
— Рад сообщить вам, кавалер, что барон Адольф Фридрих Балль фон Дениц жив.
Волков смотрел на него из-под бровей взглядом нехорошим:
«Шутит ротмистр? Да нет, он и шутить-то не умеет, сколько его знаю, от него шуток не слыхал, да и старый кавалерист Гренер взволнован и серьёзен».
— И что же, вы его сами видели, господа?
— Нет, — говорит Брюнхвальд. — Нас до него не пустили.
— Привратник был больно строг, — вставил Гренер.
— Что? Как так, почему? — кавалер всё больше удивлялся.
— Это был не привратник, больно важен он был для привратника, — рассуждал Карл Брюнхвальд. — Видно, родственник барона какой-то.
— Может и так, — согласился Гренер.
— И что же вам сказал этот родственник-привратник?
— Сказал, что барон будет благодарен за то, что привезли тело Рёдля, так как барон имел сильную привязанность к этому рыцарю.
Это Волков и сам замечал, он видел, что отношения барона и кавалера вовсе не походили на отношения сеньора и вассала. Не знай Волков о любовных похождениях барона, так подумал бы, что у этих двух достойных господ противоестественная связь. Уж больно они были близки, словно братья. Как-то, когда барон со своими людьми приехал только к нему в лагерь, ещё на пиру до сражения, кавалер заметил, что барон, допив вино из своего бокала, стал отнимать бокал у Рёдля, а тот свой бокал не отдавал, пока вино не расплескалось, и тогда Рёдль просто выплеснул остатки вина в лицо барону. И тот всего- навсего засмеялся и, вытерев лицо, назвал кавалера свиньёй, а тот в ответ обозвал барона дураком, на этом всё и закончилось. Такое поведение было присуще мальчишкам, но никак не взрослым господам, коих считали лучшими турнирными мастерами и гордостью графства. Да, не знай он, что барон был любителем женщин, он так и подумал бы, что у барона и кавалера Рёдля своеобразные отношения. Но он был в этом уверен ещё с первой встречи на балу в дворце Маленов, он заметил, что у его жены Элеоноры Августы и у барона отношения намного свободнее, чем предполагает этикет. Они вели себя так, как ведут себя бывшие любовники. Он с ней шутил, а она смеялась его шуткам и была к нему весьма благосклонна. Может, поэтому Волков не очень жаловал барона, кроме того, тот ещё был злым на язык.
Сейчас же он сидел и ковырял ногтем ржавый обруч бочки и, вспомнив всё, что мог, про барона, наконец спросил:
— Так вы не видели барона, господа?
— Нет, — ответил Брюнхвальд, — тот господин сказал, что барон тяжко болен после ранения и Господь ещё не определился с будущим барона.
— Он так и сказал: «Господь ещё не определился с будущим барона»?
— Именно так и сказал, — кивали головами господа офицеры.
Так обычно говорили врачи, когда жизнь пациента висела на волоске и ещё нельзя было понять, выживет ли больной или нет.
— Ну хорошо, господа, — наконец произнёс кавалер, — спасибо, что избавили меня от скорбной обязанности.
— Рады были послужить, кавалер, — отвечал за двоих Карл Брюнхвальд.
Лагерь снимался, Волков не стал по военному обычаю собирать весь обоз в единое целое. Авось уже не война, он велел тем телегам, что уже готовы, ехать в Эшбахт и не ждать других. Так будет меньше толчеи в кустах, глине и на подъёмах у холмов.
Он увидал среди других молодых людей, что уже седлали своих коней, Увальня и подошёл к нему:
— Александр, дорога для вас знакома, прошу вас, скачите в Мален, к епископу, к жене, передайте ей, что дело сделано, война закончена, я возвращаюсь домой и прошу её возвращаться.
По лицу Увальня кавалер понял, что тому уже не очень-то хочется снова провести день в седле, а потом ещё полдня на обратном пути, но это кавалера заботило мало, он усмехнулся и пошёл искать своего коня, которого Максимилиан уже оседлал.
А в Эшбахте началась пьянка. Офицеры раздали серебро, что получено было за пленных. Кое-что забрал Рене на постройку заставы. Много забрали офицеры, ещё часть забрали сержанты. Но даже так выходило, что каждому простому причитается по талеру. Это не считая оружия, доспехов, лодок, телег и провиа