— Малый! — позвал он. — Возьми-ка бестолковку, которую ты снес топором, и кинь в сторону во-он того дерева.
Кристоф повиновался, но с заметной неохотой.
— Ап! — скомандовал Вальдар.
Срубленная башка взлетела, подброшенная могучей рукой сурового юнца, и в тот же миг три стрелы одна за другой догнали ее в воздухе и пригвоздили к древесному стволу.
— Мы, Буасьеры, — задирая голову и рассматривая оперение стрел, образовавших практически ровную линию, вздохнул оруженосец, — не признаем луков.
— Это еще почему? — возмутился Лис.
— Издали бить всякий сможет. А вот ты сойдись глаза в глаза.
— Да не вопрос, — вскинулся Сергей. — Ты шо, меня на слабо́ берешь?
— Лис, — позвал Камдил, — остынь.
— Не, ну капитан! Какой-то молокосос будет здесь пальцы гнуть, а я ему спускать должен?
— Мы, Буасьеры, всегда говорим что думаем, — упрямо наклонил голову Кристоф.
Камдил взял напарника за плечо, предотвращая атаку:
— Похвальное качество. Чем еще славен ваш род?
Юноша исподлобья хмуро посмотрел на своего рыцаря.
— Мы, Буасьеры, никого не боимся.
— Недурно. Но для рыцаря маловато. Кроме владения конем и оружием рыцарь должен обладать рядом вежеств. Уметь петь и аккомпанировать себе на лютне, слагать стихи, танцевать куртуазные танцы.
— Мы, Буасьеры, не играем на лютне, — пророкотал оруженосец. — И песен не поем.
— Господи, — всплеснул руками Лис. — Из какого леса ты явился?
— Из нашего, — не меняясь в лице, сообщил Кристоф.
— Ты что же, правда вырос в лесу? — удивленно переспросил его Вальдар.
— Да. Я же сказал, мы Буасьеры…
— Капитан, окажи мне рыцарскую милость! Заставь своего оруженосца не упоминать больше о нравах своего доблестного рода.
Юноша опять насупился. И было видно, что, когда б не благоволил бойкому лучнику доблестный рыцарь Вальдар Камдил, малец не преминул бы еще раз продемонстрировать, как ловко он пользуется боевым топором.
— Постой, — вдруг меняя тон, произнес Лис, — а скажи-ка, дружаня, ваш замок, часом, находится не к северо-востоку от Дижона?
— Там. — Кристоф махнул рукой.
— Это и есть северо-восток, — назидательно проговорил рыцарь.
— Я почему-то так и подумал, — продолжал Сергей. — Судя по фигуре того инвалида, с которым ты беседовал в деревне, «они, Буасьеры», никогда не пренебрегали правом первой ночи.
Юноша вновь нахмурился.
— А ну прекрати!
Камдил свел брови на переносице.
— Да я шо! Я только хотел узнать, по какую такую воду весь народ свалил.
Оруженосец долгим изучающим взглядом посмотрел на соратника благородного рыцаря, потом на него самого, точно спрашивая разрешения.
— День поминовения святого Урсуса, — наконец произнес он.
— А шо, дома поминать нельзя было? Или, там, на постоялом дворе кого оставить.
Юноша, пожав плечами, отвернулся. Затем, точно вспомнив, улыбнулся и сказал:
— А еще я рисовать умею.
— Что ты рисуешь? — радуясь возможности сменить тему разговора, поинтересовался Камдил.
— Всякое. Вот, к примеру…
Он в задумчивости оглянулся, ища чем и на чем привести обещанный пример. Не обнаружив ничего подходящего, он потянул через голову холщевую рубаху, демонстрируя отменную мускулатуру, затем подошел к костерку, на котором Сергей еще недавно варил предусмотрительно захваченный с собой кофе, вытащил потухший уголек и через несколько минут изобразил на расстеленной поверх щита холстине тощую физиономию с переносицей, в силу жизненных передряг имевшую характерный вид латинской буквы «S».
— О как! — восхитился Сергей. — А шо! Сходство на лице. А скажи, голуба, как ты теперь без рубашки-то пойдешь?
— Да так одену. Потом отстираю.
— Я те дам, отстираю. Ты че? С дуба упал? Меня еще никто никогда не рисовал. Я лучше у тебя рубашку куплю. На вон, плащом накроешься. Если что — скажешь: камизу медведь порвал.
Глаза Кристофа удивленно расширились:
— Мы, Буасьеры…
— Стоп! Стоп! Стоп! Не начинай. Лучше скажи, парень, сколько тебе за рисунок отвалить?
— На. Возьми, если нравится.
Оруженосец удивленно, но с затаенным удовольствием протянул Лису холщовую рубаху.
— Мы, Буасьеры — род богатый. У нас рубах много. Мы здесь испокон веков лесничими служим.
— Хороший рисунок, — критически оглядывая изображение друга, кивнул Вальдар. — Скажи, кто тебя рисовать учил?
— Никто. Сам умею. В замке книги старые…
— Кристоф! Вот ты хороший парень, — хмыкнул Лис, — но иногда как загнешь! Я шо этих старых книг не видел? Там же человек как глиста в обмороке. А у тебя — вылитый я.
— Это другая книга, — оскорбленный недоверием, пустился в объяснения юноша. — Ее моя троюродная прапрапрабабушка велела хранить, покуда она ей не понадобится. Вот с этого фолианта я картинки-то и срисовывал.
— Ну, если прапрапра… — почесал голову Лис, — то, думаю, родственнице твоей книженция больше не пригодится. Занятно было бы взглянуть, как считаешь, капитан?
— Отчего же это вдруг не понадобится? — ошарашенно спросил Кристоф. — Вот намедни, аккурат на зимний солнцеворот, она за ней приезжала.
— Оба-на! Прапрапра сама приезжала? Ну, в смысле, не призрак, не вампир? Как там было: «Мумия возвращается»?
— Моя троюродная прапрапрабабушка — не призрак, не вампир. Она молода и хороша собой. И была молода и хороша собой еще во времена святого Урсуса.
— Которые были?..
Кристоф собрался было ответить, но его речь была оборвана появлением одного из оруженосцев герцога Бургундского.
— Насилу отыскал вас, монсеньор, — спрыгивая с коня и кланяясь, скороговоркой протараторил он. — Его высочество просит вас срочно пожаловать к нему.
— Что-то произошло?
— Да. Событие неимоверной важности. Полтора часа назад прибыл гонец с Родоса. Как утверждает великий магистр ордена Святого Иоанна Иерусалимского, император Мануил II открыл ворота Константинополя Тамерлану. И не просто открыл, а объявил себя его союзником. Сейчас тартарейцы, поддержанные ромейским флотом, движутся к цитадели иоаннитов, Смирне. Рыцари, конечно же, не сложат оружия, как сделал это коварный ромей. Но силы уж больно неравны. Торопитесь, монсеньор, герцог ждет вас.
Жан Бесстрашный мерил шагами дворцовую залу. Ту самую, где совсем недавно проходило бурное пиршество. Увидев рыцаря Камдила, герцог стремительно развернулся на пятках и зашагал к нему, протягивая руки:
— Входите. Я жду вас.
Заметив за спиной Камдила замершего в поклоне дворецкого, бургундец резко выдохнул:
— Вон! Да проследи, чтобы никто не приближался к дверям.
Слуга, вероятно, привыкший к столь резкому обращению, моментально скрылся из виду. Можно было не сомневаться, что он скорее ляжет костьми, чем позволит кому-либо войти.
— Друг мой, — начал герцог, — вы уже знаете новости?
— Да. Ваш оруженосец известил меня.
— Все сложилось именно так, как вы говорили, — сокрушенно развел руками потомок королей Арелата. — Нет! Что это я? Все еще хуже! Кто бы мог подумать, что Мануил способен на столь низкое предательство?
— Тамерлан, — кратко ответил посол. — Впрочем, я не удивлен.
— Ну как же! И полугода не прошло, как здесь, в этой зале мы беседовали о спасении христианского мира, и он заверял меня, что, покуда жив, будет стоять нерушимой стеной…
— Он просил у вас воинов, мой герцог.
— Да, но… Поймите, я не мог ему помочь. После разгрома при Никополисе я сам только восстанавливаю силы. Я дал ему некоторую сумму денег и заверил, что в моем лице он всегда может видеть сердечного друга…
— Думаю, император ромеев был очень растроган, — склонил голову Камдил. — Полагаю, вашему высочеству известно, что такой же ответ он получил от королей Франции и Англии. Император Сигизмунд не соизволил даже принять его.
При упоминании последнего имени Жан Бесстрашный нахмурился.
— Только итальянцы, — продолжил Вальдар, — согласились снарядить небольшой отряд. Пожалуй, чуть больший, чем эскорт, подобающий венценосной особе в дальнем путешествии.
— Но вы должны понять…
— Конечно же, ваше высочество, я понимаю. Я понимаю, сколь тяжелые времена каждому из европейских монархов приходится ныне переживать. Но также я вынужден понять и Мануила. Пред его воротами стояла объединенная армия Тамерлана и Баязида, и в самом городе тоже имелось несколько тысяч османов, готовых силою открыть ворота. У несчастного императора только и оставался выбор: храбро умереть без всякой пользы или же согласиться на предложение Тамерлана, надеясь тем самым облегчить участь христианских народов, которые вскоре склонятся пред мечом Железного Хромца.
Жан Бесстрашный прошелся по зале, кусая губы:
— Вы уверены, что Тамерлан не остановится?
— А вы бы, мессир герцог, в таких обстоятельствах остановились?
— Но он же старец!
— И двадцать лет назад он тоже был немолод, однако не так давно полный сил Баязид Молниеносный оказался выжившей из ума черепахой перед этим старцем. А потому, ваше высочество, я вернусь к тому, с чего начал. Если сегодня же вы, герцог, не поднимете свое знамя и не призовете рыцарство Европы отринуть распри и, объединившись, отстоять свой дом, через пару лет вашим нынешним подданным — а если посчастливится, и вам самому — придется творить молитвы у минаретов Дижона.
Герцог дернул усом, сжав кулаки:
— Я верю, что этого не произойдет.
— На чем основана ваша вера, мессир?
Герцог помолчал, угрюмо склонил голову и подошел вплотную к послу.
— Монсеньор, я хочу, чтобы вы знали правду. Очень надеюсь, что она не покинет этой залы и останется между вами и мной. Мне тяжело говорить то, что вы сейчас услышите, но раз уж его святейшее величество, пресвитер Иоанн, почтил достойным своего доверия именно меня, а не кого-либо иного из европейских монархов, я отвечу тем же.
Несколько лет назад, когда османы Баязида вторглись на Балканы, мой отец отправил меня во главе большого отряда рыцарей на помощь Ладиславу, королю Венгрии и Польши. Там я впервые увидел ее высочество Анну, младшую дочь короля. Вы сами недавно имели счастье лицезреть ее. Ответьте мне, как мужчина мужчине: разве возможно не восхититься ею и не полюбить всем сердцем?