— Хасан Галаади проиграл.
Дервиш одним движением вскочил на ноги и поклонился на четыре стороны.
— Хасан, ты уверен, что это называется «проиграть»? — спросил Вальдар.
— У меня по-другому не получалось.
— Зачем ты сделал это? — возмутился Тимур, когда богобоязненный суфий поднялся в ложу. — Я видел, что ты мог победить.
— Победа нужна была кураширу, а не мне. Тебе же, Великий амир, нужно было увидеть мое искусство. Надеюсь, я вполне явил его.
— Ты хотел выставить меня на посмешище.
— Я просил не позорить меня, но ты не послушал моих слов, о великий. Позволь мне уйти и следовать далее своим путем.
— Не позволяю, — мрачно ответил Тамерлан. — Ступай, вечером жду тебя на пиру. Мне понадобится твое умение.
Лис потрепал по плечу молодого слугу:
— Да, приятель, жизнь твоя мотузяная. Ездочишься ты из конца в конец, таскаешься за хозяином, как рак за собачьим хвостом… А конец-то, он все равно один. Чуть что не так — окажешься на улице под забором, и хошь живи, хошь помирай, никому дела нет.
— Твоя правда, — согласился приказчик. — Выпьем.
Лис и купеческий слуга подняли кубки и, сдвинув их, осушили до дна.
— За чистоту придорожных канав, — возгласил Лис. — А знаешь, шо я тебе скажу. Все дело в том, шо ты не умеешь читать и писать.
— Опять твоя правда, — со вздохом повторил слуга.
— Вот нравишься ты мне, парень. — Лис снова наполнил кубок. — Ежели хочешь, обучу тебя грамоте.
— Да неужто!
— Ужто-ужто! Вот хоть сейчас буквы тебе покажу да научу складывать в слова. Только вот на чем бы… Слушай, а у хозяина твоего, часом, каких-нибудь записок нет?
— Оно-то есть, — с сомнением проговорил взыскующий знаний слуга, — но у него строго. Мне их брать не велено.
— Ну, раз не велено, так не велено. Оставайся неучем. А только сам посуди, кто узнает? Хозяин твой во дворец уехал. Так шо еще час его, как пить дать, не будет. За это время и осла музыке выучить можно, а не то что такого умного парня грамоте.
— Ну, осла-то, поди, нельзя, — вдумчиво глядя на благодетеля, промолвил слуга.
— Это не скажи. Вот с тобой управимся и займемся другими ослами. В смысле, в другой раз займемся ослами. Так что, если есть у хозяина что написанное — тащи сюда.
— Есть-есть, — заверил слуга. — Мой господин как с проповеди вернулся, так сразу писать. Потом его во дворец зачем-то вызвали, так он вскочил и убежал. Даже стакан с недопитым молоком оставил.
— Видать, очень торопился хозяин, — посочувствовал Лис. — Раз молоко не допил. А он его, стало быть, любит?
— Ну, я бы не сказал. Но когда письма, счета всякие пишет, тогда пьет. Говорит, в чернилах вещество есть, которым дышать вредно. От него молоко спасает.
— Это правда. Уж спасает, так спасает. Ладно, тащи пергамент. Молоко, так и быть, можешь оставить.
— Капитан, ты понимаешь, что это значит? — неслось на канале связи.
— Конечно. Один из старейших вариантов тайнописи.
— Ну так здесь более продвинутые и не нужны. Хорошо бы теперь это письмецо как-нибудь перехватить, и если господин негоциант его написал после шоу, устроенного Балтасаром в церкви, то я примерно знаю, об чем этот злостный тимуровец плачется своему руководству. Так, может, того, не стоит расстраивать старичка? Его Хасан и так обидел в лучших чувствах.
— Душевный ты.
— Точно. Я душевный, а ты мозговитый. Поэтому, мессир рыцарь, помозгуй, как нам перенять гонца, а я пока душевно выясню, как торговец планирует скинуть весточку.
Дверь в покои, отведенные личному посланцу его святейшего величества, пресвитера Иоанна, распахнулась, и на пороге во всем своем великолепии, сияя, как натертый сукном золотой безант, возник граф Балтасар Косса.
С кардиналом, утром щедро расточавшим громы и молнии в дижонском соборе святого Ламберта, его роднила лишь алая камилавка, мало сочетавшаяся с расшитой перевязью и мечом на боку.
— Клянусь всеми потрохами чертова брюха, сегодня дьявольски удачный день, — потирая руки, выпалил папский легат. — Вальдар, у тебя есть что-нибудь выпить, во мне сейчас бушует такой пожар, что если я не залью его хваленым бургундским, то спалю весь Дижон.
— Я бы рекомендовал «Кло-де-Вужо». Не менее двадцатилетней выдержки.
— Ну, так распорядись, черт возьми.
— Непременно, — кивнул рыцарь, — но, может, вы расскажете, что так воспламенило нутро вашего преосвященства?
— Я сейчас виделся с Анной. О-о-о. Это такая женщина! Рядом с ней у самого Асмодея шерсть на ушах встанет дыбом, не говоря уже о других частях его чертова тела.
— Но, ваше высокопреосвященство…
— Да полно тебе занудствовать! Ты мне куда больше нравился, когда обыграл меня в карты и надрал задницу с мечом в руках. Хотя не думай, что я тебе это забуду. А роль моралиста вам, сударь, подобает не более, чем преосвященнейшему Теофилу рыцарский доспех. Ну, где вино? Я спрашиваю, где вино?
— Его уже открыли, но оно должно подышать. К тому же я распорядился, чтобы принесли дичь и зрелый сыр…
— Да к черту сыры. Какого дьявола тут будет дышать вино, если я уже сам почти не дышу? Наливай! — Балтасар Косса схватил поднесенный ему кубок и в три глотка опустошил его, вряд ли ощутив послевкусие, в букете которого присутствовали нюансы трюфелей, дикой мяты и фиалки.
— Значит, так, — опуская кубок на столешницу и жестом требуя вновь наполнить его, возбужденно заговорил кардинал, — мы встретились с ней, она сама прислала ко мне служанку, чтобы назначить свидание в саду. Здесь отменный сад.
— Да, я знаю.
— В условленное время я был там. Когда она заговорила, в моем сердце начался такой колокольный перезвон, что, заиграй в этот миг архангел Гавриил на своей треклятой дудке, и его бы я не услышал.
— Что же она говорила вам?
— Да какая разница? Какую-то чушь. Лопотала, что несколько лет прожила среди неверных, и душа ее полна горечи, что ей нужен личный духовный наставник, которому бы она могла безмерно довериться, что, как только она меня увидела, она испытала священный трепет. Какая разница, я слышал подобную ерунду сотни раз. Не в этом дело. Важно, как она смотрела. Рога Вельзевула! Ее глаза одновременно жгли и излечивали боль, ее губы… Ее губы произносили всякие слова, что-то там о спасении души, о земной скверне, райском блаженстве, но я видел, я чувствовал, что они требуют поцелуя.
— И она ни словом не обмолвилась о вашей утренней проповеди? О крестовом походе, который вы изволили объявить?
— А, это? Нет, ничего такого.
— Странно.
— Не до этого было. Я смотрел на эти губы, жаждущие лобзаний, и понимал, что если я не утолю их жажду, то я буду вдвойне грешником, ибо отрину моления страждущего и проявлю гордыню, презрев лучшее из творений Господа нашего. — Балтасар Косса вновь осушил кубок, на этот раз закусив вино ломтем выдержанного сыра. — Клянусь, — пережевывая сыр, заявил он, — пусть мне даже в аду придется лизать раскаленную сковороду, если я солгу, когда в самой Италии, не говоря уже о всей прочей Европе, найдется девушка, целующаяся столь же жарко и страстно, как эта венгерская принцесса. Потом она сказала, что приближается стража, приставленная к ней герцогом, и будет нехорошо, если нас увидят вместе.
— Да, уж это точно.
— Мы договорились встретиться в полночь и продолжить нашу богословскую беседу. Уверен, я смогу убедить ее высочество принять активное участие в объявленном крестовом походе.
— Боюсь, как бы она не убедила вас в обратном.
— Это вряд ли. — Граф-кардинал самодовольно развел плечи. — Еще ни одной женщине не удавалось убедить меня делать то, чего я не желаю.
— Как показывает мой опыт, некоторым женщинам удается заставить своих поклонников желать того, в чем они желают нас убедить.
— Вот и посмотрим, — напыжился граф. — Давай на спор. Если ты проиграешь, а ты проиграешь, ты открываешь мне секрет тасовки карт, тот самый, при помощи которого ты чуть не раздел нас с братом Теофилом на постоялом дворе.
— А если проиграете вы, что вероятнее?
— Тогда я сделаю тебя аббатом самого доходного аббатства Италии и выпишу индульгенцию на все смертные грехи, даже если ты решишь поджарить обоих святейших понтификов на одном вертеле.
— Интересные условия. — Камдил собрался было что-то добавить, но тут дверь вновь открылась, и в комнату, пряча за спиной измазанные краской руки, бочком втиснулся Кристоф де Буасьер.
— Ба, — пропуская мимо себя оруженосца, рассмеялся Балтасар, — я гляжу, вместо постижения рыцарской премудрости ваш мальчик учился красить заборы.
— О нет, ваше высокопреосвященство, — обиженно, но очень твердо отозвался сын главного лесничего Бургундии, — принцесса Анна почтила меня высокой честью позировать для ее портрета.
— Это чистая правда, — подтвердил Вальдар. — Как ваше высокопреосвященство могли сами убедиться, нам не удалось избежать этой чести.
— Сегодня у нас была первая проба. Ее высочество так прекрасна и столь терпелива. Почти три часа кряду она сидела, едва дыша, даже не шелохнувшись. И только когда ее служанка пришла с просьбой герцога принять его, принцесса изволила вымолвить слово. — Кристоф закончил вдохновенную речь и удивленно оглянулся. — А что вы на меня так смотрите?
— Мой мальчик, — вкрадчиво начал Камдил, — ты хочешь сказать, что ближайшие три часа ты провел, рисуя Анну Венгерскую?
— Это так же верно, как то, что я сын своего отца.
— Всякий, кто видел тебя рядом с бароном де Буасьером, не усомнится в вашем родстве. Но, граф, тогда…
— Да вы что, сговорились дурачить меня? — взорвался кардинал, гневно сдвигая брови на переносице. — Черти будут донимать вас икотой от заката до рассвета за такие идиотские шутки.
Оруженосец сжался от неожиданного взрыва кардинальского возмущения. Но через мгновение порода взяла свое, и, мрачно насупившись, Кристоф де Буасьер проговорил со свойственным ему напором:
— Я говорю правду. Святой Урсус мне свидетель, что все обстояло именно так, как я рассказал. Если вашему высокопреосвященству угодно считать меня лжецом…